Копьё судьбы. Угрюмый тусклый огнь желанья

[RolandVT]

29 ноября 1941 года

Деревня Старая Верейского района Московской области

«А можно меня выпороть… как эту диверсантку?» - неожиданно робко и почти шёпотом спросила Ирена.

Колокольцева эта просьба нисколько не удивила, ибо ещё во время порки несостоявшейся поджигательницы бравыми, но совершенно бестолковыми в области техники допроса нижними чинами вермахта он увидел в глазах переводчицы тютчевский «угрюмый тусклый огнь желания». Который за прошедшие с того времени несколько часов разгорелся почти что до уровня вулканической лавы.

Ирена объяснила, хотя вполне могла этого и не делать, ибо опыт Колокольцева в области женской алго-психологии составлял уже десятилетие, о чём переводчица была уже осведомлена:

«Когда меня пороли родители, у меня не было никакого эмоционального отношения к порке – я просто принимала это как данность. Данность, от которой нужно было сбежать при первой же возможности, ибо я считала и считаю телесные наказания детей недопустимыми – что бы чадо не натворило…»

Колокольцев в этом вопросе разбирался получше… да практически любого педагога. Стараниями своего знакомого психолога, которого он почти что одним росчерком собственного пера превратил из еврея в чистокровного арийца.

Взяв на вооружение уже бессмертные слова одного из своих подельников по «Ночи длинных ножей» и в некотором роде ещё одного начальника (ибо кроме фельдграу СС, Колокольцев абсолютно законно и заслуженно периодически носил голубую униформу подполковника люфтваффе).

«Кто здесь еврей, а кто нет – решаю я!». В данном случае решал подполковник СС, помощник рейхсфюрера по особым поручениям, регирунгс- унд криминальрат полиции безопасности рейха Роланд фон Таубе.

Гиммлер, разумеется, знал о хобби своего подчинённого по таким «алхимическим превращениям». Но помалкивали, ибо сей принцип был частью управленческой философии Гиммлера (славянин-балканец Глобочник и поляк-кашуб Желевский не дадут соврать).

В жилах генерала СС Одило Глобочника, которого уже назначили ключевым исполнителем «окончательного решения еврейского вопроса» не было ни капли немецкой крови. Только славянская – точнее, балканская.

Не было немецкой крови и в венах Эриха фон дем Бах-Желевски (по национальности он был кашубом – представителем польской этнической группы). Что нисколько не помешало ему стать не только генералом СС, но и начальником всех СС и полиции на территории оккупированной Белоруссии.

Знакомого психолога Колокольцева звали Вернер Шварцкопф (в «еврейском девичестве» доктор Вернер Блох). Дважды доктор – медицины (Берлинского университета имени Фридриха-Вильгельма) и психологии (Сорбонны).

Основной его специализацией была криминальная психология, поэтому с марта 1941 года он (кроме много чего ещё) был вполне себе официальным (и очень хорошо оплачиваемым) консультантом и гестапо, и уголовной полиции рейха.

А поскольку он был не чужд мистике, то и официально не существовавшего отдела IV-Н Главного управления имперской безопасности (борьба с паранормальным противником).

Кроме криминальной психологии, доктор Шварцкопф много лет изучал и психологию БДСМ – доминирования и подчинения, а также активной и пассивной алголагнии (в просторечии садизма и мазохизма). В том числе, и всех видов, и вариантов телесных наказаний (он был одним из крупнейших специалистов Европы по психологии боли).

Собственно, так они с Колокольцевым и познакомились, когда в то время ещё штурмфюрер (лейтенант) СС Роланд фон Таубе привёл к нему на приём свою будущую жену. Уже тогда вцепившуюся в него мёртвой хваткой Ирму Бауэр (ныне вот уже несколько месяцев как Ирму фон Таубе).

Доктор Шварцкопф, хотя и с уважением относился к педагогике великого дона Боско (официально причисленного католической Церковью к лику святых), которая полностью исключала любые наказания (тем более, телесные), считал, что всё зависит от конкретного ребёнка.

Некоторых нужно пороть регулярно, некоторых – лишь в исключительных случаях, а некоторых категорически противопоказано даже пальцем трогать – чего бы они не накуролесили.

Немного поразмышляв на эту тему (и ознакомившись с ключевыми работами своего в некотором роде теперь приятеля), Колокольцев согласился с мнением «доброго доктора».

Переводчица между тем продолжала:

«А вот когда я попала в НКВД, я невероятным усилием воли заставила себя… да, пожалуй, именно что полюбить боль…»

Вынужденная алголагния. Эротизация физического (и психологического) насилия и страдания. Малоизвестный, но очень эффективный инструмент психологической самозащиты попавших в лапы НКВД… или надзирателей или надзирательниц нацистских концлагерей.

О последнем Колокольцев знал не понаслышке. Ибо до перехода на работу в IV Управление РСХА в качестве детектива-криминалькомиссара его ныне законная супруга Ирма четыре года отработала в качестве надзирательницы женских концлагерей. Сначала Лихтенбурга, затем – Равенсбрюка, где заработала совершенно заслуженное прозвище Адская Кошка.

По её словам (и отчётам, которыми она настолько обильно снабжала доктора Шварцкопфа, что тот уже заканчивал монографию на эту тему для Инспекции концентрационных лагерей), подобная эротизация была если не в порядке вещей, то не такой уж и редкостью в «империи Теодора Эйке» - создателя и руководителя системы лагерей СС.

Ибо в этой системе телесные наказания были неотъемлемой частью системы управления этими жутковатыми учреждениями (впрочем, советский ГУЛАГ от оных в этом плане отличался не сильно – и не всегда в лучшую сторону).

Телесные наказания в концлагерях регламентировались Дисциплинарным кодексом (Lagerordnung), разработанным и введённым в действие легендарным (вовсе не обязательно в позитивном смысле) Теодором Эйке.

Первым комендантом Дахау, который впоследствии возглавил всю систему концлагерей СС, а с началом войны возглавил знаменитую (тоже не обязательно в позитивном смысле) дивизию СС «Мёртвая голова». Сформированную из охранников концлагерей. Командовал он на удивление умело (охранники тоже воевали так, что впечатляли и вермахт, и противника).

Дисциплинарный кодекс предусматривал всего два вида телесных наказаний дыбу-страппадо и порку – 25 ударов. Которая назначалась в начале и в конце «основного наказания» (8/14 дней карцера на хлебе и воде – и лавке без матраца).

Восемь дней карцера и 25 ударов до и после полагались за неподчинение приказу лагерной администрации (или охраннику), несоблюдение лагерной дисциплины и порядка, а также негативные, критические и даже саркастические замечания в адрес охранника.

Аналогичное наказание получали капо за злоупотребление служебным положением, дискриминацию узников (в концлагерях СС царило равноправие), а также предоставление лагерной администрации заведомо ложной информации.

14 дней карцера и 25 ударов до и после полагались за выход с территории лагеря без разрешения, отставание от рабочей группы (колонны) на марше (аналогично), критические замечания в адрес НСДАП, нацистского государства, его лидеров, чиновников и организаций, позитивное мнение о марксистах и либералах (и вообще о политических противниках нацистов), а также за передачу «на волю» любой информации о происходящем в концлагере.

Такое же наказание полагалось за хранение запрещённых предметов – инструментов, ножей, и вообще любых предметов, которые могли считаться холодным оружием (сиречь использоваться как таковое).

Очень важно, что единственным человеком в концлагере, который мог принять решение о телесном наказании, был комендант лагеря. И более никто. Поэтому страшилки о произволе надзирателей (и надзирательниц) в этой области, были, мягко говоря, сильно преувеличены. Ибо за подобную самодеятельность можно было не только из СС вылететь – но и оказаться по другую сторону стены барака.

Но это лишь до начала Второй мировой войны. А вот когда началась война, то численность лагерной администрации (и охраны) существенно уменьшилась – фронт пожирал людей в просто катастрофических количествах.

А число заключённых, наоборот, выросло в разы. Вот и приходилось комендантам закрывать глаза на самодеятельность подчинённых, ибо начальство требовало (а) порядка в лагере и (б) высокой производительности труда. А какими методами это достигалось, Инспекторат концлагерей не волновало. С 1941 года точно.

Тем более, что последний, 19-й пункт Дисциплинарного кодекса оставлял не то, что лазейку – широченные ворота для такой самодеятельности. Ибо прямо позволял применять «дополнительные наказания», в том числе, и телесные. Иными словами, разрешались любые болевые наказательные воздействия на провинившихся узников – кроме калечащих, разумеется.

В том числе, и печально знаменитая дыба-страппадо (кстати, один из трёх видов пытки, принятых в Святой Инквизиции). Приговорённому к этому наказанию связывали руки за спиной и поднимали за привязанную к рукам верёвку пока его (или её) ноги не отрывались от земли.

Иногда к связанным ногам узника (или узницы) привязывали дополнительный груз (впрочем, это случалось нечасто). При этом руки у поднятого на дыбу выворачивались назад и часто выходили из суставов, так что осуждённый висел на вывернутых руках. Висел долго – наказание могло длиться не один час.

Для усиления эмоционального воздействия порка всегда была публичной (как правило, после вечерней поверки). Приговорённых пороли не стоя и не на лавке, а на так называемом коне – внешне практически полностью идентичном одноимённому гимнастическому снаряду.

Заключённого привязывали за руки и за ноги таким образом, чтобы его (или её) голова и торс свисали вертикально вниз, оголённые ягодицы (по которым пороли) кверху, а ноги вниз с другой стороны.

Дисциплинарный кодекс устанавливал наказание палками (шпицрутенами или шомполами), однако на практике обычно использовали одолженную на лагерной конюшне плеть. Могли пороть и резиновыми палками – оружием охранников (нередко представлявшими собой стальной прут, залитый в резину).

При каждом ударе приговорённый должен был считать количество ударов, если же он сбивался в счёте из-за боли или считал недостаточно громко, то удар не засчитывался.

Возглавив Инспекторат (Управление концлагерей СС), Теодор Эйке распространил действие Дисциплинарного кодекса на все концлагеря. В том числе, и на женские (первый такой лагерь – Лихтенбург – открылся в 1937 году).

Аналогичные телесные наказания применялись и во многих лагерях советских военнопленных (СССР не подписал Женевскую конвенцию о правах военнопленных, поэтому нацисты её игнорировали). Финны, кстати, тоже.

Телесные наказания широко применялись и на оккупированных территориях, ибо тюремное заключение считалось слишком дорогостоящим мероприятием, а концлагерей на этих территориях было совершенно недостаточно для содержания всех провинившихся перед оккупационной администрацией.

Ирма порола провинившихся девушек и женщин лично. Порола жёстко (жестоко даже) и вообще обращалась с ними… ну, примерно, как в её детстве пьянчуга-отец обращался с ней и с её матерью (последняя в конечном итоге покончила с собой, не выдержав побоев и издевательств).

В Лихтенбурге, Равенсбрюке и других женских лагерях (которые с началом Второй Великой Войны) плодились как грибы после дождя многие тоже не выдерживали. Выдерживали либо на чистой силе воли (выжить любой ценой и всё такое), либо… на эротизации насилия.

Будучи недурственным психологом (и от рождения, и благодаря опыту работы медсестрой и элитной проституткой), Ирма довольно быстро увидела… точнее, почувствовала, что некоторым её жертвам экзекуция не просто нравится. А сильно сексуально возбуждает их.

Отнеслась она к этому… никак. Ибо её функция в этой области была простой, прямолинейной и крайне ограниченной – влепить официально определённым дивайсом провинившейся по обнажённым мягким частям число ударов, предписанное комендантом лагеря (фактически, главной надзирательницей). А что жертва при этом чувствует, было не её ума дело.

Впоследствии по заданию доктора Шварцкопфа (который за это ей неплохо приплачивал) Ирма регулярно разговаривала по душам с выпоротыми (причём не обязательно ею) узницами. И умело «вытаскивала» из них информацию, необходимую «доброму доктору» для его монографии.

Кроме политических противников нацистского режима и уголовных преступниц, в женские концлагеря СС попадали и женщины-лесбиянки, ибо как мужской, так и женский гомосексуализм в Третьем рейхе был уголовным преступлением.

Некоторые из которых по самые розовые ушки влюблялись в свою экзекуторшу (что было объяснимо – Ирма была очень красивой женщиной, в отличие от большинства коллег)… причём настолько, что даже совершали мелкие нарушения дисциплины, только чтобы быть выпоротой предметом своей страсти.

И на это Ирма не реагировала никак. Ни в лагере, ни на свободе, когда освободившаяся из лагеря лесбиянка падала перед ней на колени, признаваясь в вечной любви (такое случалось ни раз и не два). Нет, никаких репрессий Ирма не применяла (вот ещё глупости), просто разворачивалась и уходила.

Чувство влюблённости в своего мучителя (или мучительницу) было впервые описано в 1936 году Анной Фрейд – младшей дочерью основателя психоанализа Зигмунда Фрейда.

И получило название интроекции (или «идентификации с агрессором»). Сорок лет спустя основанный на интроекции механизм психологической защиты получит название Стокгольмского синдрома…

Переводчица продолжала: «Мне приказали раздеться догола на первом же допросе. Пригрозив, что разденут силой, если я не выполню приказ…»

Глубоко – и не так уж чтобы неожиданно сладострастно – вздохнула и продолжила: «Сначала мне было просто дико стыдно – я с огромным трудом заставила себя расстегнуть и снять кофточку. Потом стало легче и трусики я сняла уже даже с некоторым удовольствием. И вообще мне всё это время было неожиданно комфортно быть полностью обнажённой…»

Снова глубоко вздохнула – и продолжила:

«Несмотря на регулярную порку, я очень любила – и люблю - своих родителей. Поэтому, когда мне приказали лечь на лавку на живот и сообщили, что меня сейчас будут пороть, я просто представила себе, что меня сейчас будут пороть мои родители – они всегда это делали вдвоём и всегда я была голая – для усиления эмоционального воздействия…»

Сделала небольшую паузу – и продолжила:

«Я легла на лавку, как и было приказано, меня привязали за лодыжки, запястья и талию и начали пороть. Ремнём по ягодицам – мне эта порка больше всего понравилась. Пороли очень сильно и больно, но мне это было не впервой – отец меня бил ремнём даже сильнее, особенно перед самым моим отъездом…»

«В наказание за побег?» - улыбнулся Колокольцев.

Ирена кивнула: «Типа того». И продолжила, ощутимо удивив Колокольцева совершенно неожиданным откровением: «Где-то через полгода после своего побега – мы с Сашей тогда уже были помолвлены – я приехала в гости к родителям. Посчитав, что они уже остыли – ну, и чтобы на свадьбу лично пригласить. Приехала одна, без жениха… на всякий случай»

«Разумно» - подумал Колокольцев. Но промолчал. Переводчица продолжала:

«Я ошиблась. Ибо когда я переступила порог родительского дома – немаленького такого дома в частном секторе Покровска… извините, теперь уже Энгельса…»

Она неожиданно кисло-грустно усмехнулась. Затем продолжила:

«… меня встретили не только горячо – реально горячо, несмотря на все их телесные наказания – любимые родители, но и горячо нелюбимая лавка для порки. Прямо посередине гостиной. И уж совсем нелюбимые розги в чане – меня ими до того секли считанное число раз…»

Ирене явно просто до невозможности нравилось рассказывать о своём алго-опыте. А возбудилась она (уже) настолько, что Колокольцев был твёрдо уверен, что одной только поркой дело не ограничится. Что его нисколько не пугало, ибо его благоверная точно переживёт (ибо не в первый раз, и точно не в последний).

Переводчица продолжала:

«Отец, коротко и сухо поздоровавшись со мной, приказал мне раздеться догола и лечь на лавку на живот. И приготовиться к порке…»

Ирена глубоко и грустно вздохнула – и честно призналась:

«Конечно, мне нужно было бы немедленно развернуться и уйти – и больше никогда даже не переступать порог родительского дома. Но отец всегда имел надо мной такую психологическую власть…»

Она запнулась – затем продолжила признание:

«… что я просто не смогла. Покорно разделась догола, легла на лавку, родители меня привязали – и очень сильно выпороли ремнём по ягодицам и высекли розгами по спине (отец порол ремнём, мама секла розгами). Пороли как в «Детстве» Горького – пока я не потеряла сознание…»

Передохнула – и продолжила: «После чего, как обычно, намазали каким-то секретным средством – следы от порки проходят максимум через трое суток, отвязали и, как ни в чём ни бывало, позвали на ужин. Как будто ничего и не было… впрочем, так и до моего побега было всегда…»

Колокольцева это ни разу не удивило – ибо, по данным исследования доктора Шварцкопфа, так было заведено во многих семьях – и деревенских, и городских.

Переводчица продолжала: «Я прожила у них… дней пять, если мне не изменяет память. Следы исчезли, я уже собралась возвращаться в Саратов, когда отец не терпящим возражений голосом приказал мне приезжать к ним как можно чаще – не реже раза в три месяца. На порку…»

«И ты приезжала?» — это был не вопрос, это была констатация факта.

Ирена вздохнула: «Приезжала, конечно. Потом уже сама, без приказа, раздевалась догола, ложилась на лавку… и родители меня пороли…»

«Всегда вдвоём, всегда ремнём и розгами и всегда до потери сознания?» - и это был не вопрос, а констатация неоспоримого факта.

«Всегда вдвоём, всегда ремнём и розгами и всегда до потери сознания» - эхом подтвердила переводчица.

После этого откровения Колокольцеву стало совершенно понятно и ясно, откуда у Ирены взялась интроекция во время допросов в НКВД. Интроекция, которая спасла ей и психическое здоровье, и (скорее всего) жизнь.

Поэтому вне зависимости от причин, по которым родители продолжали пороть свою теперь уже совершеннолетнюю (и замужнюю) дочь, это оказалось совершенно правильным решением.

Ирена продолжала: «Под конец моих истязаний в НКВД мне настолько понравилось всё, что они со мной делали, что я действительно привязалась к своим мучителям. Мне даже было их жаль, когда я узнала, что их всех без исключения расстреляли…»

Вне всякого сомнения, эйнзацгруппы СД. И (тоже, вне всякого сомнения) совершенно заслуженно расстреляли.

Переводчица продолжала:

«Когда меня освободили парашютисты люфтваффе и вылечили медики вермахта… или ваффен-СС - я тогда не разбиралась, я надеялась забыть всё это как страшный сон. И родительскую порку – в родительский дом я теперь уже точно не вернусь – и уж точно истязания в подвалах НКВД…»

Глубоко вздохнула и продолжила:

«До сегодняшнего дня мне казалось, что забыла – навсегда забыла. Но когда эту… особу начали пороть – причём ремнями… мне дико, просто дико захотелось оказаться на её месте. Мне стоило огромных усилий не упасть на колени перед комроты и не умолять, именно умолять его высечь и меня тоже…»

В психологии это называется якоря. Или триггеры. Или… впрочем, неважно, как это называется. Важно, что это объективная реальность.

Переводчица вдруг, словно вспомнив своё тогдашнее непреодолимое желание, опустилась на колени перед Колокольцевым:

«Высеки меня. Больно, до потери сознания высеки. Иначе я просто с ума сойду…»

Колокольцев пожал плечами:

«Высеку, конечно. Именно так и высеку, как ты просишь…»

Ибо с точно такой же проблемой имел дело вот уже десять лет. С проблемой по имени Ирма Бауэр... ныне фон Таубе. Которая в конечном итоге даже под венец его затащила – лишь бы гарантировать себе регулярную алго-терапию.

«Спасибо» - прошептала Ирена. И тут же…

«У меня к тебе ещё одна просьба…» - Ирена запнулась, затем продолжила:

«Я… я бы очень хотела, чтобы всё было как когда меня пороли родители. Чтобы ты порол меня своим офицерским ремнём, а женщина секла меня розгами…»

«И где же возьму тебе эту женщину?» - удивлённо спросил Колокольцев.

Переводчица довольно-сладострастно-обворожительно улыбнулась:

«В соседнем доме». И объяснила: «Сегодня староста будет пороть свою жену Дарью и своих дочерей – Аню и Марину. Розги уже готовы, Даша уже много раз порола старшую… да и младшую тоже, так что опыт есть…»

Вопреки насаждаемому советским агитпропом заблуждению, телесные наказания жён и (особенно) детей до сих пор были в порядке вещей в большинстве (если не в подавляющем большинстве) деревенских семей России. И Украины. И Белоруссии. И не только деревенских…

Ни староста, ни даже Даша нисколько не удивились просьбе Колокольцева – точнее, переданной через него просьбе Ирены Карловны. Даша даже довольно хмыкнула:

«Наконец-то. Нас баб пороть нужно регулярно. Чтобы своё место знали…»

Когда Колокольцев вернулся в своё временное обиталище (с Дашей, чаном с розгами и верёвкой), Ирена уже разделась и улеглась на живот на лавку. Даша заботливо привязала её – за лодыжки, запястья и талию, после чего они вдвоём выпороли переводчицу. Точнее, засекли до потери сознания, не обращая никакого внимания на истошные крики, стоны и слёзы стегаемой.

Переводчица оказалась права – Даша порола её сильно, жёстко, умело и даже как-то вдумчиво. Когда они закончили, Даша одобрительно кивнула:

«Хорошо порешь. Большой опыт?». И это был не вопрос, а констатация факта. Переход на «ты» Колокольцева не удивил – совместная порка сближает, и сильно – а Даша явно не боялась ни Бога, ни «противоположную инстанцию». И уж точно ни вермахта, ни Красной Армии.

Колокольцев кивнул: «Большой. Десять лет»

«Жену?»

«Жену» - эхом подтвердил Колокольцев.

«Правильно» - одобрительно кивнула Дарья Максимовна.

«Сколько твоим дочкам лет?» - неожиданно даже для самого себя спросил Колокольцев. Даша пожала плечами: «Старшей четырнадцать, младшей десять…»

«Не рано младшую… розгами?» - обеспокоенно спросил Колокольцев.

Даша снова пожала плечами: «Да нет – у неё это уже не первый год и никакого вреда я не заметила…»

И неожиданно добавила: «Ни одну, ни другую мы к порке не принуждали – они сами попросили их пороть. Старшая – когда при ней меня пороли, младшая, когда при ней пороли старшую. Сегодня вот, например, муж должен был пороть только меня – но они сами попросили высечь и их тоже. Даже розги для порки помогли приготовить… впрочем, они часто мне в этом помогают…»

Колокольцев промолчал. Ибо уже давно бросил какие-либо попытки разобраться в деревенской психологии (особенно детской). Надо будет порасспросить доктора Шварцкопфа – судя по его работам в области изучения телесных наказаний, он видывал и слыхал и не такое…

«Хотите совет?» - ещё более неожиданно спросила Даша. «Валяйте» - усмехнулся Колокольцев, примерно догадываясь, что он сейчас услышит. И не ошибся.

«Выпори её кнутом. Стоя. Деваха она крепкая, сильная, да и опыт порки у неё немалый – это заметно. Так что давно пора…»

Колокольцев промолчал. Ирену привели в чувство. Даша взглянула на неё, понимающе усмехнулась и обратилась к псевдо-майору: «Зайди к нам, когда освободишься. У меня к тебе просьба…»

Освободился Колокольцев довольно быстро. Он помог Ирене подняться, подвёл к столу. Она понимающе легла на стол роскошной грудью, широко расставила ноги… после чего Колокольцев её трахнул. Ибо иначе она точно сошла бы с ума – на этот раз от неудовлетворённого другого желания. Чисто сексуального.

Оставив переводчицу наслаждаться послевкусием от порки и секса (разумеется, в тёплой постели под тёплым одеялом), он отправился к Даше и её семейству. Даже отдалённо не предполагая, какие просьбы ему придётся выполнить. Ибо он дал слово ворожее…