Копьё судьбы. Негодные средства

[RolandVT]

28 ноября 1941 года

Деревня Старая Верейского района Московской области

Порол девушку стандартным широким тяжёлым кожаным солдатским ремнём (тем самым, с надписью Gott Mit Uns – C нами Бог на пряжке) дюжий ефрейтор. Ремнём вермахта – на ременных пряжках солдат и офицеров ваффен-СС (и Колокольцева тоже… но не сегодня) была другая надпись.

Meine Ehre heißt Treue. Моя честь есть верность.

Судя по тому, какая из противоборствующих сторон измыслила и выполняла дьявольский, сатанинский приказ № 0428, ответ на вопрос на чьей стороне в этой экзистенциальной войне находится Бог для католика латинского обряда Михаила Евдокимовича Колокольцева был очевиден.

Как было ему практически очевидно и то, что следовало с этой самой служанкой Дьявола сделать. Точнее, как её примерно наказать – и сообразно её (к счастью, только задуманным, но не совершённым) преступлениям, и чтобы другим неповадно было.

Преступлениям как духовным (служба Дьяволу), так и вполне себе материальным. И потому подпадающим под международно признанное законодательство о военных преступлениях. Ибо была эта пока для него безымянная молодая особа самой что ни на есть военной преступницей. В полном соответствии с международным военным правом.

Ибо грубейшим образом нарушила сразу все пункты Гаагской конвенции, принятой 18 октября аж 1907 года. Выполнение которых обязательно для признания соответствующего сабжа (или сабжихи) комбатантом, имеющим права военнопленного. А нарушение делает его (или её) военным преступником просто по юридическому определению – с соответствующими юридическими же последствиями. Вплоть до смертной казни по приговору военного суда.

Цель этой конвенции состояла в том, чтобы максимально защитить жизни мирных жителей (не-комбатантов), насколько это вообще возможно в условиях войны и оккупации.

Вообще в этом отношении, как ни странно, национал-социалисты были куда благороднее своих противников. Причём как на Востоке, так и на Западе. За исключением, понятное дело, отношения к евреям – но это была отдельная тема, к войне, строго говоря, прямого отношения не имевшая. Ибо национал-социалисты считали, что выяснять отношения высокие воюющие стороны должны только в одном месте – на фронте. Точка.

На оккупированных территориях оккупационные власти должны обеспечивать населению сносные условия существования, а население – соблюдать оккупационный режим. То есть, не вести партизанскую войну – ни «на природе», ни в населённых пунктах.

К сожалению, противоположная сторона (как англо-американцы, так и Советы) на этот счёт имела радикально иное мнение. И буквально с первых дней войны чётко дала понять, что на оккупированной территории гадить будет.

Отсюда, собственно, и растут ноги всех этих «приказов о заложников», «акций АБ» в Польше (последнюю, собственно, инициировали бравые ляхи, до последнего человека – и с нечеловеческой жестокостью – вырезавшие всё немецкое население города Бромберг, по Версальскому договору отошедшего Польше) и прочих художеств вермахта и СС на оккупированных территориях.

Резню в Бромберге («Кровавое воскресенье»), кстати, поляки совершили третьего сентября 1939 года. Так что сомнительная честь первого военного преступления Второй мировой войны принадлежит вовсе не нацистам. А вполне себе «политически правильным» полякам.

Любопытно, что Гаагская конвенция оказалась менее благородной, чем нацисты. Ибо не запрещает партизанские операции. Однако выдвигает четыре условия, лишь при выполнении которых партизан будет считаться не военным преступником, подлежащим суду военного трибунала (и, как правило, смертной казни), а комбатантом, на которого распространяются все права военнопленного.

Во-первых, он (или она) должен «иметь определённый и явственно видимый издали отличительный знак». Отличительный знак комбатанта, то есть. В идеале – носить военную форму (именно поэтому бойцы УПА, Армии Крайовой, прибалтийских «лесных братьев» и т.д. предпочитали носить форму соответствующих вооружённых сил). Впрочем, красная полоса на головном уборе или даже нарукавная повязка тоже сойдёт.

Во-вторых, открыто носить оружие. В-третьих, соблюдать нормы и обычаи войны. И, наконец, в-четвёртых, быть не «вольным стрелком», а частью отряда, имеющего ответственного командира.

А поскольку диверсантка отличительных знаков на одежде не имела, наган носила за пазухой, бутылки с зажигательной смесью в сумке, и была сама по себе – безо всякого командира, то... извини, голубушка, но никакой ты не комбатант, а военный преступник. Поэтому добро пожаловать на виселицу, милая...

Порка была, конечно, самодеятельностью, но Колокольцев против оной решительно ничего бы не имел... если бы целью болевых воздействий было наказание. К сожалению, девушку пороли с совершенно иной целью – получить от неё информацию о её подельниках. А для этой цели флагелляция (особенно столь примитивная) не годилась категорически. Вообще. Никак.

Не годилась потому, что для получения информации необходимо очень кратковременное (считанные минуты) воздействие реально нестерпимой боли. Боли выше физиологического предела, когда объект расскажет всё – лишь бы прекратилась боль. Кратковременной же потому, что иначе сабж либо сознание потеряет… либо потеряет рассудок.

Такой инструмент в гестапо был – электроток. Причём электроды – понятное дело – прикрепляли к самым чувствительным местам объекта. Для женщин это были клитор, малые половые губы и соски… ну, и внутрь тела вводили, конечно. В анус – до прямой кишки… и во влагалище – до шейки матки.

Рекорд составлял восемь минут с секундами – столько продержалась специально подготовленная следователь НКВД с большим опытом пыток (когда пытала она).

Порка же для дознания не подходила категорически – ибо боль на самом деле очень даже терпимая – к ней быстро привыкаешь. Кроме того, к электротоку диверсанток НКВД не готовили – ибо НКВД такой метод не юзало… да и подготовить было нереально (профи всё равно сломает). А к порке готовили – как и к прижиганию тела, побоям, иглам под ногти…

Поэтому это безобразие необходимо было немедленно прекратить. Прямым приказом старшего по званию. Благо тот, кому это приказ необходимо было отдать, находился в той же комнате – прямо перед глазами подполковника СС.