Расправы с самосожигателями в конце XVII в

[RolandVT]

Первые случаи массовых самосожжений, происшедших в конце XVII в., застали врасплох не только многих старообрядцев, но и власти. Растерянность проявилась в том, что никто не знал, какими жестокими карами или ласковыми уговорами можно остановить людей, убежденных в появлении Антихриста, наступлении последних времен и намеревающихся в самое ближайшее время предать себя столь ужасной смерти.
Репрессивные меры начали применяться далеко не сразу после первых «гарей». В некоторых старообрядческих полемических произведениях сохранились гротескные свидетельства о том, как провоцировались гонения.

[Провоцировавший гонения римлян на христиан в I-IV веках нашей эры Луций Корнелий Пулл ("начальник отдела провокации") - плод моего воображения, как и сами провокации гонений. Оказывается, христиане таки провоцировали власти на жестокие - а то и смертоносные - гонения... только 1500 лет спустя.

А поскольку мотивация христианских мучеников в Римской империи и старообрядцев на Руси были схожие... возможно, что и тогда провокации властей на гонения имели место... и даже "начальник отдела провокации" вполне мог существовать в христианском сообществе].

Помышляющие прибегнуть к самосожжению старообрядцы спрашивали у своих наставников: «А где же гонители?» [ну прям как христиане при Диоклетиане или Деции]. И старцам ничего не оставалось, как своими отчаянными действиями привлекать беспощадных мучителей под стены построенного для «гари» дома [может, они знали о предшественниках - или догадывались?].

Вполне вероятно, что эти действия имели глубокие психологические причины. Подсознательно старообрядцы стремились не к смерти, а (инстинктивно) к спасению своей жизни, и карательный отряд, при всей жестокости принимаемых им мер, расценивался как последняя возможность избежать лютой смерти [это вряд ли].

Но для старообрядческого наставника решение проблемы представлялось необычайно простым и совершенно не препятствовало осуществлению его замысла. В изложении Евфросина типичный ответ старца выглядел следующим образом: «В церковь аз иду, последуйте мне».

Зайдя в церковь, старообрядческий наставник намеревался совершить святотатство: «у попа чашу похитив, причастие пролью». Далее он переходил к серьезному политическому преступлению: «царя и патриарха и всю ересь прокляну» [христианские мученики в Римской империи подставлялись точно так же - только храмы были языческие, а текст проклятий несколько иной. Собственно, ересиархи-раскольники и не скрывали, что христианские мученики - которых обычно как раз сжигали живьём на кострах по Римскому закону - были для них образцом для подражания].

И теперь ответные репрессивные меры властей не заставят себя ждать. Они связаны с поступками старообрядческого наставника, вступившего в рукопашный бой со священником: «поп за меня, а вы за попа; связав отступника, под церковь бросим; отпишут от нас к началу, и пришлют к нам посылку (карательный отряд. – вот вам и гонение».

Иногда в старообрядческих сочинениях содержатся указания о том, что наставники самосожигателей распространяли ложные слухи о приближении солдат, чтобы подтолкнуть напуганных людей к последнему роковому шагу. Как пишет Евфросин, коварный «губитель братский» Иван Кондратьев сообщил своим сподвижникам: «Лютая беда и бесконечная нас постиже: два полковника с полками, с копии и з бердышами [идут] мучить нас и к антихристу приводить!».

В ответ раздался всеобщий крик: «беги, беги в пламя, зажигайся, не медли!». Но на самом деле никакой угрозы нет: «А и бес ли гоняет? Полковников не бе и полки не явлены». Евфросин считал такой способ организации самосожжений типичным [то есть, ещё и нагло врали... ну, и подонки...]: «Все-то вы таковы, самосожжения столпы: чем бы ни устрашить, только бы в огонь поспешить!».

Эта важная мысль повторена в произведении Евфросина: «Так то везде те саможженцы горят: любо учители солгут, любо сами на себе беду возволокут» [Христианские мученики, если внимательно посмотреть, пытки, порку и казнь сами себе привозили].

Архивные документы свидетельствуют: старообрядцы не спешили с совершением смертельного ритуала, дожидаясь своих нерасторопных гонителей и намереваясь прежде обличить их [только вот дожидались не всегда]. Для самосожигателей «преследования и служили главным доказательством наступления кончины мира». Затем, после появления солдат [истинного или воображаемого - у такого страха глаза с Онежское озеро], наступал черед избавления от власти антихриста – «огненной смерти».

Власти реагировали... глупо. Приблизительно в 1684/1685 гг. приняты «12 статей» царевны Софьи, согласно которым упорствующие старообрядцы после пыток подлежали сожжению в срубе [ну не идиотизм - грозить сожжением тем, кто намерен сжечь себя добровольно??? Впрочем Софья была, как бы это помягче сказать... не особо большого ума].

Раскаявшихся отправляли под строгий повседневный контроль («начал») в монастырь. Укрывателей предписывали наказывать батогами. Как можно быстрее покончить с самосожжениями и в целом со старообрядческим влиянием следовало еще и потому, что «религиозная смута ослабляла Русь перед лицом иностранцев»[ничего не напоминает?].

Поэтому новые репрессивные распоряжения предполагали «педантичное и неукоснительное исполнение [Русь с Германией явно перепутали - тут педантичность и не ночевала ни до, ни после]: по достоверным данным, до Пасхи на Москве было сожжено около ста человек (по обычаю в срубах)».

Однако в старообрядческой среде все новые и новые репрессии вызывали предсказуемую реакцию. Самосожигатели получали новые аргументы: «гонение, либо только предполагаемое, либо уже начатое, к тому же сопряженное со всеми прочими бедами времени, казалось, так ярко сочеталось с ожидаемым приходом антихриста, что многие не захотели вообще жить на свете».

Но... как бы это помягче сказать, дурную бабу на русском престоле понесло... в дальние дали. На основе «статей» царевны Софьи составлялись новые указы, в которых меры, направленные против «расколщиков», были предельно конкретизированы.

Так, в 1686 г. из Стрелецкого приказа в Новгородский приказ поступили специальные «статьи» с указанием о конкретных способах борьбы против старообрядцев. Всех тех, кто «в церковь к пению и к отцем духовным на исповедь не ходят», предписывалось пытать.

Упорных следовало казнить: «и которые и с пыток начнут в том стоять упорно ж, а покорения ж святой церкви не принесут, и таких за такую ересь, по троекратному у казни вопросу, буде не покорятся, жечь в срубе и пепел развеять». Смертная казнь ожидала и тех, кто перекрещивал детей и взрослых, но лишь в том случае, если старообрядцы «покоренье в том приносити не учнут, и станут в той своей прелести стоять упорно и вменять то в истину».

Особенно суровые наказания ожидали организаторов самосожжений: «которые прелестию своею простолюдинов, их жен и детей приводили к тому, что они сами себя жгли, и таких воров по розыску за то их воровство, что от их прелести люди жглись, жечь самих». После появления всех этих распоряжений и «статей», справедливо утверждает Николай Загоскин, самосожжения «приняли особенно поражающий характер по своей интенсивности и чудовищной грандиозности» [вот интересно, эта дурища ожидала чего-то другого???]

Беспощадные расправы над наиболее активными сторонниками старообрядческого вероучения лишь добавляли ему авторитет и давали новые аргументы в руки наставников самосожигателей [как и всегда, и везде]. Так, в июле 1682 года на Красной площади был казнен за оскорбление царской власти суздальский протопоп, «расколоучитель» Никита Добрынин (Пустосвят).

Самым известным примером здесь является казнь протопопа Аввакума и его сподвижников Лазаря, Епифания и Федора в Пустозерске 14 апреля 1682 г. Они были сожжены в срубе по настоянию московского патриарха Иоакима «за великие на царский дом хулы».

Репрессии обрушились и на его ближайших сподвижников. Так, в 1676 году в Москве сожжен Федор Трофимов, активно помогавший переписке Аввакума и его сторонников. Жестоким казням подвергались многие из тех, кто активно поддерживал старообрядческое вероучение. Наиболее памятной среди старообрядцев стала смерть от голода в боровской тюрьме боярыни Ф.П. Морозовой и Е.П. Урусовой. Незадолго до смерти их пытали на дыбе, били плетьми и угрожали костром [экзальтированным дамочкам-фанатичкам? Да они плевать хотели на такие угрозы...]

Описания казней первых старообрядческих наставников сыграли заметную роль в обосновании самосожжений. Первые костры раскола, зажженные правительством, должны были явиться для эсхатологически настроенного народного сознания началом Страшного Суда. Далее уже могло быть безразлично, кто зажигал огонь, мучители или мученики [и было].

Старообрядческие проповедники-фанатики усердно разыскивали по всей Руси и не уставали находить новых героев, снискавших себе славу мучеников, после жестоких пыток погибших в огне за «древлее благочестие». Так, старообрядец Пахомий, автор жития Корнилия Выговского, подробно описывал всевозможные страдания, выпавшие на долю сторонников «древлего благочестия». В их числе некий кузнец Афанасий, «в трех застенках был, потом клещами ребра ломали и пуп тянули».

Затем обнаженного праведника обливали водой на морозе «на многи часы, донележе от брады его до земли соски змерзли». Финалом его мучений стало сожжение – «последи же огнем сожжен». Один из крупнейших старообрядческих писателей, Семен Денисов, в числе многих других страдальцев за веру, воспел девятерых «корелян», которые за проповедь «древлего благочестия» были схвачены в Ребольском погосте и отвезены в Великий Новгород, где подверглись изощренным пыткам: «преглубочайшим кровоударениям», «претяжелейшим железоопалениям» и различным другим «лютейшим мукам». Но они «с радостию сие претерпеша» и, в конце концов, погибли «злодейственною смертью срубного сожигания».

В исторической литературе, особенно советского периода, всячески подчеркивается чрезмерная жестокость репрессий: «за причастие к расколу ломали клещами ребра, резали языки, сажали в деревянные клетки или срубы, заваливали их соломой и сжигали».

Вновь и вновь обращаясь к теме репрессий в отношении старообрядцев, нельзя не вспомнить слова Густава Лебона, которые в таком контексте уже не кажутся преувеличением: «Мученики на своих кострах, вероятно, чувствовали себя гораздо счастливее, чем их палачи». [Опять же всегда и везде... даже евреи во время Холокоста пулями чувствовали себя гораздо спокойнее, чем палачи - по признанию последних]

Страшась суровых кар, церковная элита русского общества, в отличие от простолюдинов, быстро приняла церковные реформы. Более того, в гонениях на противников никоновских реформ церковная власть часто направляла руку гражданской власти.

Старообрядцам стоило немалых трудов отыскать примеры непреклонного отстаивания «древлего благочестия». Поэтому особого почитания среди старообрядцев удостоился епископ Коломенский Павел. Неизвестный старообрядческий автор составил краткое сказание о его трагической гибели.

Старообрядцы считали его единственным архиереем, который отказался принять никоновские «новины». Епископ Павел перекрещивал приходящих к нему богомольцев «истинным крещением» по старым обрядам и резко выступал против поспешно принявших реформы священников: «заповедовавше новорукоположенных Никона не приимати иереов» и т. д. За это «бесстуднии и зверообразнии» слуги Никона после мучений и пыток предали его огню: «в струбе бо, зделанном на то, яко агнец непорочен, огненной смерти немилостиво предаша».

Внимательный анализ документов показывает, что в действительности власть в течение длительного времени не могла выработать единый жесткий подход ко всем старообрядцам. Многие из противников никоновских реформ избегали гибели, в то время как другие подвергались жестоким репрессиям.

Известно, что власти длительное время вовсе не препятствовали Аввакуму писать из заточения [грандиозная ошибка], что вскоре сыграло заметную роль в распространении по Руси учения о «самогубительной смерти» [кто бы сомневался]. Более того, в ближайшем окружении царя Федора Алексеевича на короткое время его правления «верх взяли люди, которые смотрели на мир глазами Аввакума».

В старообрядческой среде бытовала успокоительная убежденность в том, что с никоновскими новинами можно легко покончить путем публичного диспута с представителями «никонианского» духовенства. «Когда “ученые” защитники никонианства будут посрамлены публично, – пишет П.С. Смирнов, – в чем самообольщение раскольников не колебалось, народ сам собою, без усилий пропаганды, пошел бы в старую веру»

В течение краткого периода после начала никоновских реформ обе стороны, старообрядцы и их противники, надеялись на быстрое и бескровное решение религиозного спора. Отчасти поэтому на первых порах, особенно в 70-е гг. XVII в., речь чаще всего шла о телесных наказаниях за эксцессы, связанные с открытой проповедью старообрядческого вероучения, а не о смертной казни за «древлее благочестие».

Так, в октябре 1679 г. во время литургии в одну из приходских церквей Тобольского уезда ворвались четверо старообрядцев: трое мужчин и одна женщина-«старица». Оказавшись в храме, они, как доносил впоследствии священник, «раскол учинили и закричали: “православные христиане, не кланяйтеся, несут де мертвое тело и на просфорах печатают крыжем, антихристовою печатью!”».

Но и это предельно провокационное выступление сторонников «древлего благочестия» привело к сравнительно мягкому по тем временам наказанию. Местный воевода распорядился «бить кнутом нещадно, при многих людях, чтоб иным расколыцикам неповадно [было] воровать и церковный раскол и мятеж чинить». После этого бунтарей посадили в земляную тюрьму с распоряжением держать их в ней до тех пор, "покамест они оборотятся на истинный путь".

В другом документе конца XVII в. – приговоре старцу Трофиму датированном 1672 г., предписывалось сжечь только самого наставника старообрядцев. Его последователей царь приказал «смирять жестоким смирением», чтобы впредь они «ко святой Божии церкви приходили почасту и у священников благословение приимали и в домы свои священников со всякою потребою призывали».

Российское государство, вполне справедливо пишет Н. Барсов, далеко не всегда поступало с расколоучителями, и, тем более, с их сторонниками, по всей строгости репрессивных законов. Так, старообрядческие наставники протопоп Аввакум, дьякон Федор и другие радикальные противники никоновских реформ были отправлены в ссылку. И лишь после того, как выяснилось, что из мест своей ссылки они делали большую пропаганду раскола в народе, повлекшую за собой самосожжения раскольников целыми тысячами, признано было необходимым подвергнуть их смертной казни через сожжение [к чему призывали - то и получили; всё логично].

Действия властей в отношении другой категории старообрядцев – известных своей бескомпромиссной позицией самосожигателей – также не отличались строгой логической последовательностью. Узнав об очередном готовящемся самосожжении, власти первым делом стремились прекратить приток к «насмертникам» новых приверженцев «огненной смерти».

Например, случайно узнав в октябре 1681 г. о подготовке к самосожжению в Утяцкой слободе, Сибирский приказ немедленно распорядился, как видно из предписания тобольскому воеводе А.А. Голицыну, установить крепкие заставы на всех дорогах, ведущих к слободе, где засели самоубийцы.

Есть и другие аналогичные примеры. После начала самосожжений в Дорах Каргопольского уезда в октябре 1683 г. местный воевода распорядился устроить вокруг поселений старообрядцев «по дорогам заставы крепкие», тамошним жителям он приказал «на тех заставах быть и беречь безотступно, чтоб из Дор никто не выходил и в Доры никово не пропущать».

Затем следовало принять все другие меры для противостояния самосожигателям, в числе которых важное место отводилось аресту зачинщиков самосожжения. Власти не без оснований надеялись, что после всех этих мер самосожжение не осуществится.

Иногда, особенно на первых порах, самосожигатели получали сравнительно легкое наказание – тюремное заключение. Указы Великого Государя в последней четверти XVII в. предписывали «таких людей разыскивать накрепко», «имать» (арестовывать), «сажать в особую тюрьму скованных для того, чтоб из тюрьмы не ушли».

Эти предписания, как показывают документы, воплощались в жизнь. Так, после расследования причин ряда самосожжений, произошедших в Вологодском уезде в 1660-е гг., пойманные старообрядцы («капитоны») были отправлены в вологодские монастыри, где их держали предельно строго, «в чепи и железах».

Примерно через месяц власти с нескрываемым удовлетворением констатировали, что «капитоны» раскаиваются, пересматривают свои убеждения, «от капитонства отстают», даже понемногу начали посещать церковь и принимать благословения от священнослужителей. Вскоре они свободными вернулись в родные деревни, где как раз началась посевная пора.

Принимаемые для противостояния старообрядчеству меры не случайно выглядят хаотично. Какая-либо аналитическая работа, призванная объяснить причины появления и широкого распространения массовых самосожжений, отсутствовала.

С самого начала сопротивления никоновским церковным реформам становление и развитие старообрядчества власти объясняли невежеством черни, а самосожжения рассматривались как следствие церковного раскола, т. е. все того же невежества и грубости самих старообрядцев или неумелости местных воевод.

Впоследствии иногда, особенно в XVIII в., власти нередко пытались найти козлов отпущения среди местной церковной и гражданской администрации. Старые служаки поэтому предостерегали своих слишком уж ревностных в искоренении раскола коллег, что дело может закончиться самосожжениями со всеми вытекающими отсюда пренеприятными последствиями.

В то же время из центра нередко поступали распоряжения о жестких действиях в отношении самосожигателей, что в конечном итоге ставило местных администраторов в непростое положение. Так, в 1682 г., по указу юных царей Ивана и Петра, тобольский воевода Алексей Головин отправил к отчаянным старообрядцам-самосожигателям детей боярских «со служилыми людьми с добрыми, сколки человек пристойно».

Целью этого отряда стало предотвращение самосожжения при помощи переубеждения готовых к смерти староверов. Воевода предписывал «разговаривать старообрядцев всячески, чтобы они разошлись в домы свои». В том случае, если старообрядцы действительно откажутся от своего намерения, предписывалось «поймать всякими мерами», в том числе с применением оружия, их наставников, представляющих несомненную опасность, и прислать для сурового допроса в Тюмень.

Точно также и повсеместно в России представители местной администрации буквально охотились на старообрядческих наставников. Особенно много материалов этого периода связано с Европейским Севером России. В 1666 г. в Вологодский уезд, «для сыску тех людей, которые капитонят» (т. е. являются радикальными старообрядцами, склонными к самосожжению), отправились стрельцы.

Результат их неумелой деятельности оказался трагическим: произошло самосожжение, в огне которого погибло шестеро человек[464]. В 1685 г. в Важском уезде были схвачены «воры, два человека, с еретическими письмами и с раскольными книгами». Они были отправлены к архиепископу Афанасию Холмогорскому «для исправления».

Другие меры имели более широкий масштаб. Так, грамотой, поступившей в 1687 г. из Новгородского приказа в Олонецкий уезд, скрывающиеся в лесах старообрядцы фактически объявлялись вне закона. В документе содержалось предписание «смотреть накрепко, чтоб церковных раскольников нигде не было; а где объявятся, и их велено сыскивая имать и пристанища их разорять».

Воевода немедленно исполнил распоряжение. К обнаруженным в Паданском погосте старообрядцам отправился стрелецкий голова Григорий Теглев с предписанием поймать и привезти в Олонец скрывающихся в лесах старообрядцев, а «пристанища их разорить, сжечь, чтоб таким ворам и раскольникам впредь пристанищ не было»

Угроза предстоящего самосожжения заставляла власти действовать предельно решительно. Так, в 1688 г. грамота царей Ивана и Петра, адресованная олонецкому воеводе Василию Долгорукову, предписывала послать «добрых начальных людей с ратными людьми» в Палеостровский монастырь.

Первоначально следовало тщательно скрывать подготовку к штурму: «не доходя до монастыря и не оказав ратных людей, велеть тех воров и раскольников, буде те, которые в том монастыре заперлись, уговаривать, чтобы они сдались и принесли к ним, Великим Государям, винную свою».

В случае провала переговоров надлежало немедленно применять силу: «а будет не здадутца и учнут в том монастыре запершись сидеть, и их тем ратным людям велеть потеснить и добывать, как возможно, чтоб конечно их воров переимать, к распространению воровства их не допустить и взять их всячески или голодом выморить».

С пойманными старообрядцами надлежало поступать сурово, как с особо опасными преступниками: «как их, воров, переимают, и их велеть держать в тюрьмах крепких за крепким караулом». В 1693 году появился новый документ (грамота олонецкому воеводе из Новгородского приказа), в соответствии с которым местные власти получили право разорять поселения старообрядцев и конфисковать их имущество:

«Велено смотреть накрепко, чтоб церковные раскольщики в лесах и волостях не жили, а где объявятся и их велено сыскивать и имать и пристанища их разорять, чтоб та их богомерзкия ересь искоренить». Аресты сопровождались разорениями: «животы [в данном случае имущество] их раскольнические всякие по оценке велено продавать и деньги присылать к Москве».

Местные власти смотрели на дело борьбы со скрывающимися в глухих лесах («сюземках») старообрядцами более реалистично. Имея большой опыт противостояния обычному разбою, постепенно изучая нового врага – старообрядцев, они прекрасно понимали, что во многих случаях даже элементарный поиск отшельников, готовых к отчаянной обороне и пользующихся поддержкой значительной части местного населения, сильно затруднен.

Так, олонецкий воевода Л.А. Стрешнев в конце XVII в. объяснял причины «нерадения» в розыске скрывающихся в глухих лесах старообрядцев следующим образом: «немногих людей послать опасно». А от посылки большого воинского подразделения, склонного, как правило, к грабежу местных жителей и другим преступлениям, лучше воздержаться: от них «крестьянам добрым людям чинится многое разорение и убытки».

Аналогичным образом был решен вопрос о расследовании самосожжения, произошедшего в Черевковской волости Устюжского уезда в марте 1690 г. Воевода Юрий Селиванов донес царям Петру и Ивану об очередной «гари». По его сведениям, погибло 212 человек из Черевковской, Ракулской и Лябельской волостей, а также неизвестное число «иных городов и уездов пришлых людей». Воевода предлагал как можно скорее расследовать: «кто именно в том расколе сожглись, и кто их такой прелести научал, и в доме их кто владельцы остались».

Однако указ царей категорически запрещал начинать подробное следствие. В нем подчеркивалось: «известно им, Великим Государям, учинилось, что от подьячих и от приставов в таких посылках чинятся крестьянам от их воровства и приметок многие разорения и убытки»

Разнообразные репрессивные меры давали слабый результат. Предотвращать самосожжения и, тем более, добиться полного прекращения «огненной смерти» не удавалось. Более того, власти, преследуя раскольников, приняли древний способ казни – сожжение, но раскольники составили себе убеждение, что этого рода мученическая смерть ведет в царствие небесное, а потому не только не устрашались ее, но сами искали.

Поэтому на рубеже XVII и XVIII вв. проявилась новая, значительно более гуманная, тенденция в деятельности духовной власти. Ее суть заключалась в борьбе против слухов, распространяемых старообрядческими наставниками.

Распространение слухов, которое в XVII–XVIII в. само по себе расценивалось как важное преступление, приняло серьезные масштабы и имело далеко идущие последствия. Слухи не только приводили ко все новым и новым самосожжениям, но и играли существенную роль в формировании нового явления религиозной жизни России – старообрядческого движения.

Безусловно, возникновение каждого отдельного слуха было ситуативным и спонтанным явлением, рассчитанным на узкий круг слушателей. Однако взятые в совокупности слухи представляли собой систему сюжетов, подводящих современников к мысли о чрезвычайности событий, происходящих в окружающем мире, указывающих на выход из создавшейся ситуации (самосожжения) и оправдывающих тех, кто прибег к «огненной смерти».

В создавшемся положении Русская православная церковь, опираясь в борьбе со старообрядцами на репрессивную мощь государства, тем не менее, искала пути и способы преодоления религиозных заблуждений при помощи дискуссий, рациональных аргументов, богословских доводов. При этом далеко не в последнюю очередь использовались слухи – своего рода квинтэссенция эмоциональных рассуждений о грядущей загробной каре за самосожжение.

Инициатором новых форм борьбы против самосожжений стал сибирский и тобольский митрополит Игнатий, постриженик Соловецкого монастыря, некоторое время живший в нем после подавления известного старообрядческого бунта. «Увещание» старообрядцев стало для него обычным занятием после поездки в 1687 г. в Кострому и в Кинешму по распоряжению патриарха Иоакима.

Находясь в миссионерской поездке, Игнатий занимался «увещанием» местных старообрядцев, чтобы они «от злоб своих и прелести перестали», «обратились бы в покаяние к святой церкви». Примечательно, что инициатива принадлежала самим старообрядцам. Они надеялись, что «торжество будет на их стороне. Защитники никонианства останутся безответными и неизбежно должны будут возвратиться к старым церковным порядкам».

Обладая таким бесценным пропагандистским опытом, Игнатий продолжал свою миссионерскую деятельность. С 1693 по 1701 годы, находясь в сане тобольского митрополита, Игнатий подготовил ряд посланий пастве, главной целью которых стало идейное противостояние старообрядческим вождям, призывающим местных жителей к самосожжениям.

В посланиях содержалась подробная характеристика церковного раскола, а также некоторых опасных ересей, бывших в России в давние времена. Основной идеей посланий стала проповедь «душепагубности» самосожжений, участники которых неизбежно оказываются «с сатаною и с бесы вечно, на дне адския ямы». [Что чистая правда, разумеется].

Итак, верховная власть отдавала на места общие распоряжения о линии поведения относительно старообрядцев-самоубийц, а в ряде случаев откровенно запрещала обстоятельные расследования причин самосожжений, не без оснований полагая, что корыстолюбивые дознаватели окажутся еще опаснее для местных жителей, чем «водители на гари».

В то же время местной администрации предоставлялось право самостоятельно, в зависимости от конкретных условий, решать тактические вопросы взаимоотношений со старообрядцами, намеревающимися сгореть. Общая линия в отношении старообрядцев, склонных к суициду, в конце XVII – начале XVIII в. постепенно приобретала новые черты.