Человек из Берлина

[RolandVT]

[RolandVT]

О существовании доктора Франца Кёнига и работе, которую он выполнял для Генриха Гиммлера, нам стало известно из нескольких написанных им отчётов, обнаруженных в захваченном союзниками по антигитлеровской коалиции архиве личного штаба рейхсфюрера СС – после того, как к ним открыли доступ историкам.

Франц Кёниг бесследно исчез в самом конце Второй мировой войны, поэтому до самого мы понятия не имели ни о масштабах его деятельности, ни о том, что он не только вёл весьма подробный дневник (фактически, хронику окончательного решения еврейского вопроса, впоследствии известного как Холокост или Шоа), но и фактически написал мемуары, которые покрывают весь период его профессиональной деятельности в качестве криминального журналиста.

Как это иногда бывает, рукопись мемуаров Франца Кёнига (включающая его «дневник эмиссара рейхсфюрера СС») была обнаружена совершенно случайно. При сносе частного дома, построенного на месте особняка доктора Кёнига в Далеме (разрушенного то ли при бомбёжке, то ли при штурме Берлина Красной Армией), был обнаружен тайник, в котором находилась эта рукопись.

Рукопись была выставлена на продажу на онлайн-аукционе, который нам не без труда удалось выиграть, после чего мы получили возможность её опубликовать. Практически без редакторской правки – что неудивительно, учитывая, что её автор был профессиональным журналистом.

Рукопись состоит из четырёх частей: первая охватывает период Веймарской республики (до января 1933 года); вторая – довоенные годы Третьего рейха (с января 1933 года по конец августа 1939-го); третья – первые два года войны (с сентября 1939 года по 22 июня 1941-го) и, наконец, четвёртая – с 22 июня 1941-го по конец апреля 1945-го.

Хотя контент книги весьма специфический – автор специализировался на освещении процедур смертной казни (во время войны – ещё и массовых убийств, совершавшихся эйнзацгруппами СС, полицейскими батальонами, местными коллаборантами, а также персоналом фабрик смерти), мы считаем, что она будет интересна и полезна и профессиональным историкам, и студентам и аспирантам соответствующих специальностей, и всем, кто интересуется историей Второй великой войны и Германии межвоенного периода.

Петер Лангевег,

Генеральный директор издательства Eher-Verlag

[RolandVT]

22 апреля 1945 года

Берлин, Германия

Меня зовут Франц Кёниг. Франц Ксавер Кёниг, если полностью. Доктор Франц Ксавер Кёниг – если совсем полностью (в 1935 году я зачем-то получил докторскую степень в области литературоведения).

Которая мне, однако, помогла – мой заказчик, рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс тоже получил аналогичную степень в этом же университете. Правда, он написал докторскую диссертацию о драматурге романтического направления XIX века… а темой моей была история криминальной журналистики и документальных детективов, но, тем не менее, это нас существенно сблизило.

Хотя я всю жизнь, сколько себя помню, занимался литературным трудом, это моя единственная книга… возможно так и останется единственной, учитывая, что сейчас происходит в Берлине и куда всё катится.

Всё остальное – отчёты моему основному заказчику, рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, статьи для газет и журналов, брошюры, памфлеты и прочие «малые формы», выражаясь языком литературоведения.

По своему роду занятий и призванию, я криминальный журналист. Причём с весьма необычной специализацией – я пишу статьи о приговорённых к смертной казни преступниках (если удаётся, беру у них интервью) и подробно описываю процесс приведение в исполнение смертного приговора.

Я хорошо (даже очень хорошо) известен в соответствующих не таких уж узких кругах – публика во всей Европе обожает такие истории (страх и скандал – в моих статьях хватает обоих – делают основные деньги для прессы).

Именно поэтому рейхсфюрер СС и сделал мне предложение, от которого не смог отказаться. Стать его в некотором роде придворным журналистом с родственной моей специализацией. Присутствовать при индивидуальных и (в основном) массовых акциях, после чего готовить о них статьи… для одного читателя.

Моего одноклассника Генриха Гиммлера. Я, как и он, ровесник века (я родился второго августа 1900 года); тоже родился в Мюнхене и закончил ту же самую гимназию в Ландсхуте, директором которой был его отец.

Нет, мы не дружили, но были достаточно близко знакомы, чтобы он доверил мне эту… службу. Ибо начал войну в звании штурмбанфюрера, а заканчиваю в чине штандартенфюрера СС. Всё это время я тайком вёл дневник, который - вместе с моими предыдущими статьями и составил данную книгу. Хронику смертных казней, массовых убийств и окончательного решения еврейского вопроса.

[RolandVT]

Получается абсолютно нехарактерное для меня произведение. Тем интереснее над ним работать.

[RolandVT]

Я начну свои мемуары… нет, даже не с рассказа о самом начале моей первой жизни (с рождения до прихода к власти Адольфа Гитлера и его НСДАП в январе 1933 года). А с ответов на два вопроса: почему моя книга называется «Человек из Берлина» и каким был Генрих Гиммлер в его школьные годы.

Ответ на первый вопрос простой и очевидный – это прозвище прилипло ко мне почти сразу после того, как в начале 1930-х годов я начал ездить по Европе и по всему миру, чтобы присутствовать при публичных казнях (удавалось и в приватных – в тюремных стенах).

А потом снова прилипло – когда я уже в качестве эмиссара Гиммлера стал путешествовать по Великогерманскому рейху, оккупированным территориям и территориям союзников Германии во Второй Великой войне.

Что же касается Гиммлера, то мы с ним мало общались… даже очень мало. Во-первых, мы принадлежали к разным «слоям социального пирога»: мой отец был крупным финансистом, а отец Гиммлера – всего лишь директором гимназии (хотя и с немалыми связями – он был наставником принца Генриха Баварского).

Во-вторых, у нас были очень разные интересы – Гиммлер более всего увлекался историей и языками (он свободно владел четырьмя), а меня всегда тянуло к литературе (в первую очередь, криминального жанра).

В-третьих, Гиммлер был прилежным учеником… я же учился как получится, ибо отец уже определил для меня будущее, которому школьное образование скорее мешало, чем помогало. Как и очень многие необычные люди, всё, что мне было нужно, я либо узнал сам… либо меня этому научили родители.

И, наконец, у меня было крепкое здоровье - и я был прирождённым спортсменом (бокс, борьба, плавание, лёгкая атлетика), а у Гиммлера со здоровьем было не очень (слабое зрение, хронические боли в желудке и другие недуги).

Нас сблизило только одно – хотя почти все считали Гиммлера посредственностью, я придерживался прямо противоположного мнения. Я увидел в нём стальную волю, неукротимое желание добиться успеха, фанатичную целеустремлённость, железную дисциплину, дерзание каких поискать, непоколебимую веру в успех и блестящие организаторские способности.

Однажды я прямо сказал Генриху: «Однажды ты станешь великим человеком - и я буду гордиться тем, что учился с тобой в одном классе…». И не ошибся.

Тогда это никак не повлияло на наши отношения, но двадцать лет спустя… впрочем, об этом чуть позже.

[RolandVT]

Мне нравится мой новый главный герой Франц Кёниг... даже очень нравится. Хотя он совершенно непохож на Колокольцева... возможно, именно поэтому и нравится.

[RolandVT]

Я ещё с шестилетнего возраста зачитывался рассказами Артура Конан-Дойла о Шерлоке Холмсе и статьями криминальной хроники и уже с первых классов гимназии знал, кем я хочу быть… точнее, что я хочу делать.

Писать статьи и книги о реальных преступлениях (с воображением у меня было не очень – да и реальность круче любой фантазии). Последнее я понял, сравнив рассказы Конан-Дойла (и прочую криминальную беллетристику) и криминальную хронику столицы Баварии.

Когда я заявил об этом отцу, тот покачал головой: «Это очень хорошее хобби – тут я спорить не буду… но совершенно неподходящая для мужчины профессия…»

И объяснил: «Ты, наверное уже понял – именно для этого я и поощрял твои увлечения криминальной хроникой, несмотря на твой очень юный возраст – что наш мир очень, очень жестокий…»

Я кивнул. Отец продолжал: «Этот мир тебя раздавит, слопает со всеми потрохами, если ты от него не защитишься…»

Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «А защитить тебя могут только … даже не деньги, ибо их легко потерять – особенно во время неизбежных периодических кризисов и войн…»

Сделал ещё одну паузу – и продолжил: «… а способность их зарабатывать. Много, очень много зарабатывать – в любой обстановке. Война, мир, подъём, спад, даже экономическая катастрофа… всегда можно заработать. Очень хорошо заработать»

«Но для этого нужно уметь творить деньги буквально из воздуха – причём самостоятельно и независимо» - уверенно резюмировал отец.

Я вздохнул: «А для этого мне нужно стать финансистом – и создать свой собственный бизнес… как это сделал ты»

Отец ещё в прошлом веке буквально с нуля создал финансово-инвестиционную империю и стал весьма влиятельным предпринимателем не только в Баварии.

Он кивнул и продолжил: «Мне абсолютно безразличны твои успехи в школе – наше школьное образование скорее мешает, чем помогает…»

Отец не закончил даже среднюю школу – в 16 лет ушёл в бизнес. И лично знал многих отличников учёбы, влачивших жалкое существование.

«… я сам дам тебе все необходимые знания и связи - и стартовый капитал для того, чтобы начать свой бизнес...». После чего улыбнулся – и махнул рукой:

«Ладно, получи свой Abitur…»

Аттестат о среднем образовании, который давал право на поступление в университет.

«… а то твоя мама меня со свету сживёт…»

Я получил Abitur – за счёт способностей (с прилежанием у меня всегда было… не очень). Но полезное образование и, самое главное, опыт, я получил за стенами гимназии.

Отец не стал препятствовать моим занятиям криминальной журналистикой – когда мне исполнилось 14, он основал юношескую газету (и стал её основным спонсором), в которой я… правильно, вёл раздел криминальной хроники. Главредом стал сын друга нашей семьи, который впоследствии быстро стал заместителем главного редактора влиятельной Frankfurter Zeitung.

Однако фактически дал мне второе образование – финансово-экономическое. Когда мне исполнилось десять, он нанял мне домашних учителей… ну, а с 14 лет принял меня на работу в свой бизнес в качестве стажёра.

Зарплаты как таковой у меня не было, но в конце каждого месяца мой куратор составлял перечень выполненных мной работ, которые оплачивались по обычным ставкам. Ибо отец свято следовал фундаментальному принципу каждая работа должна быть оплачена.

Все знали, что я сын владельца бизнеса, но относились ко мне не хуже и не лучше, чем к любому другому стажёру – отец строго за этим следил. К 18 годам я, по его мнению, был готов к тому, чтобы уйти в свободное плавание.

Поэтому почти сразу после заключения Версальского договора мы вместе разработали план моего финансового бизнеса (отец научил меня делать деньги буквально из воздуха), он выделил мне начальные инвестиции… и на свет Божий появилась фирма Франц Кёниг и партнёры… точнее, партнёр (отец был пассивным инвестором, не вмешиваясь в управление бизнесом).

Правда, до этого я успел провести три месяца на фронте… и влюбиться в Смерть.

[RolandVT]

В отличие от едва ли не подавляющего большинства немцев, мой отец - надо отдать ему должное - практически сразу понял, что (а) это надолго; и (б) ничем хорошим для Германии и немцев это не закончится. И принял необходимые меры – в результате чего мы и войну пережили (относительно) комфортно – и даже весьма преуспели в нелёгкие послевоенные годы.

Отец… не то, что был таким уж патриотом. Скорее реалистом. И потому вскоре после того, как Германия влезла в войну по самые уши, сказал мне:

«Я понятия не имею, сколько продлится это безумие. Я считаю, что тебе негоже уклоняться от исполнения долга… но и становиться пушечным мясом тоже не следует. Поэтому если до этого дойдёт – иди добровольцем… ну, а я позабочусь о том, чтобы подготовить тебя для службы… не на бойне в окопах»

И подготовил – причём не только меня, но и сыновей соответствующего возраста всех наших родных и знакомых. За что они были ему по гроб жизни благодарны – ибо те, кто ушёл на фронт, вернулись в целости и сохранности – максимум с лёгкими ранениями. Вообще все.

Для начала он договорился… правильно, с директором гимназии, в которой я учился – чтобы совершенно бесполезная (с его кочки зрения) учёба под ногами не путалась. Ибо после начала войны это было уже смертельно опасно.

Проще говоря, он купил (щедрой спонсорской помощью) для меня право учиться практически экстерном – ещё одна причина, по которой мы с Гиммлером общались… редко.

После этого я – по его приказу – налёг на иностранные языки. Английский, французский… даже русский (последнее неожиданно повлияло на моё будущее)

Он объяснил, зачем мне это: «Я вовсе не хочу, чтобы ты просиживал в штаны в штабе полка в должности переводчика. Во-первых, и туда запросто может прилететь… что-нибудь тяжёлое из дальнобойной гаубицы… аэропланы опять же бурно развиваются…»

Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «Во-вторых, мужчина на войне должен воевать с оружием в руках… причём воевать, а не быть пушечным мясом – мишенью для чужой артиллерии и пулемётов. А этому надо научиться…»

И я научился… точнее, меня научили эмигранты-буры, которые после поражения во Второй англо-бурской войне перебрались в Германию. Англичан они ненавидели люто, поэтому в созданном отцом и его партнёрами военно-спортивном клубе подготовили нас намного лучше, чем готовили даже в элитных учебках кайзеровской армии.

В результате, к лету 1918 года, когда перспектива попасть на фронт стала реальной вполне, каждый из нас стал не хуже, чем знаменитый капитан Сорвиголова - главный герой одноимённого романа Луи Буссенара. Асом партизанской войны.

На фронт я попал, однако не в качестве бойца спецназа – ибо это было… проблематично даже после того, как мне исполнилось семнадцать второго августа. Попал я… военкором – ибо с самого начала войны начал вести в моей газете ещё и военную хронику – в дополнение к криминальной.

Причём настолько успешно, что нашу изначально вроде как юношескую газету стали читать и очень даже взрослые – что (совершенно неожиданно для отца) превратило её во вполне прибыльный бизнес.

Газета стала достаточно известной, чтобы я получил все необходимые аккредитации и уже четвёртого августа отбыл на Западный фронт (после Брестского мира Восточного фронта уже не было).

Я предсказуемо полез в самое пекло – благо пекло было горячее некуда. Ибо уже восьмого августа началось знаменитое Стодневное наступление войск Антанты, которое, в конечном итоге и выиграло войну для противников Германии. Позже генерал Людендорф назвал 8 августа «самым чёрным днём германской армии в истории Великой войны».

Где-то месяц я выполнял работу военкора – параллельно помогая всем, кто просил переводами (в частности, участвовал в допросах пленных) … а потом мне всё это надоело. И я потребовал (да-да, именно потребовал), чтобы меня взяли во батальонную фронтовую разведку.

Комбат несколько удивился – и неожиданно согласился. При условии, что я сдам экзамен бывалым фронтовикам. Которые от изумления раскрыли рот, когда я уложил в десятку всю обойму люгера с 25 метров, из карабина Маузера с сотни, туда же с десяти метров отправил метательные ножи, шесть раз из восьми попал в подброшенную монету из того же люгера… и на закуску влёт насбивал с десяток ворон из пистолета и карабина (с приличного расстояния).

Затем сдал экзамен по ориентированию в лесу… а когда я легко и непринуждённо раскидал троих здоровенных солдат… в общем, комбату ничего не оставалось, как удовлетворить мою просьбу.

Воевал я почти до самого перемирия (попутно отправляя в газету типа «депеши с той стороны»); с войны вернулся в звании ефрейтора – как Адольф Гитлер – и с почти такими же наградами. Железные кресты обоих классов и баварский Крест военных заслуг (правда, двух степеней).

Ничего удивительного – такие награды можно было за каждую ходку за линию фронта давать – а у меня их было полдюжины. А в один из условно-выходных дней я встретился лицом лицу со Смертью.

[RolandVT]

Как ни странно, за шесть ходок за линию фронта у меня ни разу не было ощущения близости Смерти – не говоря уже о том, чтобы встретиться с Ней лицом к лицу. Возможно, потому, что моим главным оружием были моя «подростковая» внешность (я выглядел максимум на пятнадцать лет) и моё свободное владение французским языком.

Достаточно «подростковая» и достаточно свободное, чтобы противостоявшие нам британцы принимали меня за местного подростка (которые поголовно были на их стороне) и не обращали на меня никакого внимания.

Что позволяло мне в высшей степени успешно выполнять задания (подозреваю, что в разведвзвод меня взяли в первую очередь именно по вышеописанным причинам). В основном подслушивать (английским я тоже владел свободно) … хотя приходилось и документы красть и языков брать.

И убивать. В общей сложности на мне шесть ликвидированных солдат и офицеров противника. Ликвидированных гарротой, сделанной специально для меня инструктором-буром. И невероятно эффективной (убивает за пару минут) - и совершенно незаметной – не найти даже самым тщательным обыском. Которого ни разу не было (см. выше).

Что я чувствовал, убивая? Ничего. То есть, вообще ничего. Ибо инструктора-буры научили меня единственно правильному отношению к противнику: как к неодушевлённому объекту.

С которым нужно поступать в соответствии с полученным заданием. Либо избегать (в основном); либо доставлять к своим (если языка) … либо уничтожать. Вообще без эмоций – ну не испытываете же вы какие-либо эмоции по отношению к яме, ведру с водой… или к сорняку. Это отношение существенно повлияло на мою последующую жизнь… впрочем, об этом чуть позже.

После возвращения из второй ходки фельдфебель Петер Шмидт, на глазах которого я снял гарротой часового (это была моя первая ликвидация) изумлённо-восхищённо покачал головой и неожиданно заявил:

«Из тебя получился бы выдающийся палач - ты впечатлил бы и моего великого предка… тем более, что имя у тебя самое подходящее…».

После чего рассказал, что он потомок знаменитого нюрнбергского палача XVI-XVII веков Франца Шмидта по прозвищу Мастер Франц. Автора единственного палаческого дневника - и потому знаменитого.

Тогда я не придал этому никакого значения – а зря. Ибо его пророчество (хотя и не совсем так, как он предполагал) исполнилось спустя двадцать лет… впрочем, об этом чуть позже.

[RolandVT]

Со Смертью я встретился в свой условно-выходной день, положенный после возвращения из уже третьей ходки за линию фронта. Организовал мне эту встречу до того незнакомый мне гауптман из дивизионного отдела пропаганды.

«Вы Франц Кёниг?» - осведомился он, словно из ниоткуда материализовавшись в моей палатке. «С утра был» - спокойно ответил я. «Чем могу быть полезен?»

Хотя на мне была фельдграу ефрейтора (после второй ходки меня повысили в звании), моё статус в кайзеровской армии был несколько неопределённым… да и, по сути, я был совершенно штатским человеком – несмотря на подготовку в военно-спортивном клубе и почти месячный опыт службы в армейской разведке.

Кроме того, гауптман совершенно очевидно был классической тыловой крысой, а я уже заработал (и получил) две боевые награды - Железный крест (второго класса) и баварский Крест военных заслуг. Поэтому я отнёсся к нему без какого-либо уважения… да и дальше, чем в тыл к британцам, всё равно не пошлют.

Гауптман представился: «Капитан Эрнст Лемке. Зам начальника дивизионного отдела пропаганды. Вы будете нам очень полезны, если напишете для нас статью об одном французском преступнике, которого наш военно-полевой суд приговорил к расстрелу. Приговор будет приведён в исполнение на закате…»

Просьба меня не удивила – ибо я был уже весьма известным и криминальным, и военным журналистом, а отдел пропаганды отчаянно нуждался в истории, которая показала бы нашу армию (находившуюся в весьма плачевном состоянии) в максимально доблестном и привлекательном свете.

Поскольку хороших военных новостей с фронта ожидать было бы наивно, торжество справедливости и правосудия в результате действий германской военной полиции и военного суда были бы… в общем, это называется на безрыбье и рак рыба.

Поскольку в своей ипостаси военкора (которая никуда не делась, несмотря на мои регулярные эскапады за линией фронта) я подчинялся как раз вот именно этому отделу, отказаться я не мог. Поэтому я обречённо вздохнул: «Сделаю»

И задал совершенно естественный вопрос: «С протоколами следствия и суда я могу ознакомиться?». Капитан Лемке кивнул, добыл из портфеля две папки и протянул мне. Я быстро ознакомился с материалами… которых было не густо.

Приговорённого звали Жак Башелье; ему было сорок девять лет; в армию его не призвали из-за хронических проблем со здоровьем; он был владельцем небольшого магазинчика в городе, где был расквартирован штаб дивизии – и потому патрулирование было… серьёзным.

Судя по материалам следствия и суда (на удивление объективным для оккупированных территорий), третьего дня он по пьяни изнасиловал и задушил некую Франсуазу Дефоссе, тридцати четырёх лет, мать двоих детей.

Поскольку армейский патруль обнаружил его в стельку пьяного со спущенными штанами и кальсонами, храпящего на ещё совсем тёплом трупе убитой им женщины (патруль привлекли её крики – но они опоздали), в его виновности сомнений не было… да он и не отрицал своей вины.

Я отложил в сторону папки и покачал головой: «Из этого никакой каши не сваришь… тем более, полезного для дела нашей пропаганды. Мне нужно поговорить с ним… и присутствовать при расстреле…»

Гауптман Лемке кивнул: «Мы предполагали, что Вы это попросите, поэтому у меня есть все необходимые разрешения и полномочия»

Смертник предсказуемо содержался на дивизионной гауптвахте. Лемке предложил надеть на него наручники или выделить мне достаточно сильного и ловкого солдата в качестве охранника, но я покачал головой:

«Вам наверняка известно, что я достаточно подготовлен для того, чтобы снимать вооружённых часовых и брать вооружённых языков за линией фронта – и что я это уже делал…»

Капитан с уважением посмотрел на две мои боевые награды – и кивнул.

Жак Башелье оказался невысоким сутулым мужичонкой (как он справился с крупной сильной женщиной было для меня глубочайшей загадкой); выглядел он намного старше своего возраста – лет на 55 как минимум… впрочем, смертный приговор ещё и не так меняет людей (это я знал из книги по криминальной психологии).

Я поздоровался и представился, назвав своё имя, звание и должность. Смертник удивлённо покачал головой: «Вот не знал, что за газетные статьи боши боевые награды дают…»

Я спокойно ответил: «Я не только… и не столько военкор. Награды за операции за линией фронта – я служу в армейской разведке…»

Жак Башелье – уже с уважением – кивнул и грустно вздохнул: «А я вот в армию не попал… по здоровью. Очень жаль… лучше было бы от вас смерть принять с оружием в руках, чем вот так…»

И предсказуемо осведомился: «Вас интересует, как так получилось, что я…» - он махнул рукой. Я кивнул. Смертник пожал плечами: «Я тихий и спокойный, мухи не обижу… когда трезвый. А когда выпью… просто зверь какой-то…»

Обычное дело – таких миллионы… да и среди насильников немало.

«Почему убили?» - будничным тоном осведомился я.

«Я не хотел… совсем не хотел» - честно признался он. «Но она кричать стала, я испугался, что патруль услышит… я просто хотел, чтобы она замолчала» - грустно добавил он.

Такое не редкость… только вот суд это (справедливо) не считает смягчающим вину обстоятельством. И потому безжалостно отправляет на гильотину – если во Франции или в Германии, на виселицу – если в Великобритании… или на расстрел (если на оккупированных территориях).

Смертник грустно вздохнул – и продолжил: «Видимо я сильно перебрал… как кончил, и она замолчала, тут же отключился. Пришёл в себя уже здесь…»

Статья всё равно не складывалась, поэтому я попросил: «Расскажите мне от себе – с самого детства и до сегодняшнего дня…»

Жак Башелье изумлённо покачал головой: «Надо же… единственный, кому история моей жизни оказалась интересна – солдат армии противника…»

После чего довольно ожидаемо спросил: «Где так научились говорить по-французски?». Я спокойно ответил: «Я закончил гуманитарную гимназию – одну из лучших в Баварии; кроме того, у меня был домашний учитель…»

Смертник кивнул, грустно вздохнул – и рассказал мне свою историю. После чего статья сложилась у меня в голове практически мгновенно.

Попрощавшись с приговорённым, я вернулся на КП батальона, расчехлил своё тоже типа оружие (пишущую машинку Mignon производства фирмы Olympia-Werke) … и быстро написал очень грустную историю.

Историю о том, как алкоголь сгубил, в общем, очень неплохого человека и – пусть и опосредовано – оставил двоих всё ещё маленьких – восемь и десять лет - детей без любящей, заботливой и работящей мамы. И о том, как немецкий военно-полевой суд был вынужден – хотя и скрепя сердце – вынести смертный приговор, единственно возможный в данной ситуации.

Капитан Лемке внимательно прочитал черновик статьи и с уважением кивнул: «Просто идеально… неудивительно, что Вас так знают и ценят…»

Я покачал головой: «Финала не хватает – поэтому я обязательно должен присутствовать при приведении приговора в исполнение…»

Капитан кивнул – а мне и в голову не могло прийти, как это изменит… нет, наверное, всё же определит всю мою последующую жизнь.