Бойня старообрядцев в Пермской губернии

[RolandVT]

Из книги Пругавина "Самоистребление. Проявления аскетизма и фанатизма в расколе"
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------

В 1847 году, в Пермской губернии, за рекой Камой, в глухом Висемском лесу [обычное дело] произошла страшная, раздирающая сердце, кровавая драма. Главным действующим лицом в этой драме является крепостной крестьянин графини Строгоновой, Петр Холкин.

Холкин был грамотен, т. е. знал грамоту, умел и любил читать. Не трудно угадать, какие именно книги могли обращаться в то время в народной среде и, притом, в таком захолустье, как Пермская губерния. Это были книги «священного писания»; их-то и читал Холкин.

И эти книги, по его собственным словам, зародили в нем желание — «идти на спасение». В течение пяти лет, с 1842 по 1847 год Холкин хотя и занимался работами, и жил в людях, но постоянно думал о том, «как бы удалиться от мира», «как бы спасти свою душу» [в отдалённый монастырь пойти не догадался... или в отшельничий скит?].

Из бесед с разными людьми он узнал, что есть душеполезная книга Житие св. Ефрема Сирина, в которой описываются «последние времена». Страстно захотелось ему приобрести эту книгу. Но тут он вскоре заболел и во время болезни «начал чувствовать в себе какой-то страх».

Желание читать священные книги еще более усилилось. Наконец, в июне месяце 1847 года Холкину удалось приобрести Житие св. Ефрема Сирина за сто двадцать рублей ассигнациями [это сильно непохоже на правду - на такую сумму тогда дом можно было купить].

С жадностью принялся он за чтение. Внимание его особенно приковали «слова» 102-е и 405-е. В первом из них сказано: «Сей день на уме имущи всии святии оставите все житие благое, домы и богатство, рабы и други и братии, родители и чада, овцы и волы и кони, веселие, бани, лики, кличи, свары и суды и все оставляше бежаша в пустыни и в горы и в пропасти земные». «Алчуще и жаждуще да не постыдится в той час не мужи убо едины, но и жены, иже тесный и скорбный путь возлюбльше, похотише царство небесное».

В слове 105-м он читал: «Егда узришь весь мир смущен и когожде бежаща скрытная в горах и иных гладом умирающа, иных жаждою истощающа яко воск и не будет избавляющего, и егда узpишь лица слезно всем и любовно вопрошающа, есть ли где слово Божие, и не будет его слышати нигде же».

Все эти изречения Холкин понял по-своему, превратно [ибо больной на всю голову маньяк - религия только неуклюжее прикрытие], и пришел к убеждению, что «настали последние времена» [типичная отмазка серийников-"миссионеров" и в наши дни]. В этой мысли еще более укрепляли его разные печальные времена тогдашней, современной ему жизни.

Он давно уже задумывался над тем, что происходило пред его глазами. Его смущала нравственная распущенность, замечаемая им в народе, особенно же «бесчинные браки» [убивать лучше, конечно, чем трахаться - такая "логика"]. Еще более смущали его те меры, которые предпринимались в то время местными властями с целью удержать население в лоне господствующей церкви.

С этой стороны сороковые годы, как известно, получили весьма печальную известность. В Пермской губернии, например, местное начальство насильно понуждало население к исполнению христианских обязанностей. Так, по уверению Холкина, ильинское правление предписало штрафовать по два и по три рубля того, кто не будет бывать на исповеди.

Все это еще более укрепило Холкина в мысли, что для спасения души не остается ничего больше как удалиться в леса и там умереть так или иначе. Оставаться более в мире невозможно, так как очевидно, что весь этот мир подпал под власть антихриста и его слуг.

Холкин не скрывал своих взглядов и верований от родных и знакомых. Многие из этих последних вполне разделяли его думы о наступлении последних времен, о том, что антихрист уже пришел на землю и покорил своей нечистой власти весь мир, все живое. Родная мать Холкина, Настасья, брат Андрей, сноха Афимья и дядя Николай Поспелов были первыми последователями его учения. Затем к ним примкнули: крестьянин Федор Алферов, Степан и Козьма Поспеловы, их сестра Александра и крестьянин Прокофий Алферов с женой.

Почти все они люди вполне согласились с Холкиным, что долее жить в мире невозможно, не рискуя навеки погубить свои души, и что единственное средство «спастись» состоит в том, чтобы бежать в леса и там умереть, запостившись до смерти.

Днем побега «в леса» было назначено 19 августа 1847 года. Но при этом встретилось одно обстоятельство, которое могло помешать удачному побегу. Дело в том, что у брата Холкина, Андрея, была шестимесячная дочь Дарья, которая своим плачем могла, на первых же порах, обнаружить их побег. Как тут быть?

Петр Холкин доказывает необходимость убить малютку; отец несчастного ребенка ни мало не протестует против этого; тогда Холкин убивает малютку и тело её прячет в голбец (конструкция для спуска в подклет - нижний этаж дома... ну прямо как Джон Уэйн Гэси). «Совершив это варварское убийство, по-видимому, совершенно хладнокровно, Петр с товарищами и со всеми детьми их, в числе 19 человек переплыли Каму в заранее приготовленной лодке и направились в Висемский лес».

Первые два дня пребывания в лесу мужчины занялись отыскиванием удобного места для устройства шатра или «вертепа», как говорил Холкин. Женщины же, по приказанию Холкина, шили из белого холста «смертные рубахи». Козьма Поспелов делал крестики из елового, пихтового и рябинового дерева. Эти люди верили почему-то, что Христос был распят на кресте, сделанном из этих трех пород дерева. Сам же Петр Холкин читал Ефрема Сирина и поучал и наставлял своих последователей.

«Ныне, — говорил он, — настали последние времена, народился антихрист и ходит по свету. Христианину для спасения души остается одно: бежать в леса и вертепы, засыпаться песком и пеплом, замирать гладом и жаждою».

На третий день были окончены работы по устройству «вертепа», после чего Петр ввел в него Константина Баженина, всех детей Прокофья Алферова, а также своих; затем он одел всех в заранее приготовленные «смертные рубахи», остриг головы и повесил каждому сделанные Козьмою деревянные крестики. В таком виде он выстроил их всех в ряд лицом в полуденную сторону и приказать им плюнуть три раза и произнести: «отрекаюсь всех сатанинских дел!»

По совершению этого обряда, Петр обратился к бывшим в верпе с следующими словами:

— Теперь вы отреклись всех сатанинских дел… осуждаетесь на голодную смерть… не просите ни хлеба, ни воды… пропостите двенадцать дней — и будете в царствии небесном.

Вслед за этим всем осужденным было приказано лечь на землю и творить Иисусову молитву. При этом им было строго запрещено умываться, на основании 106-го слова св. Ефрема Сирина: «Сего пути шествие суть сия: покаяние, пост, молитва смиренная, бдение, мудрость, нищета духовная, нерадение о плоти, прилежание о душе, на земле лежание, неизмовение».

Целые четыре дня Баженин прожил без всякой пищи и питья; детям же, по приказанию Петра, давали понемногу хлеба. Мучительный голод страшно ослабил силы Баженина: он пал духом, говорил, что отрекается от учения и просил отпустить его домой. Но Петр Холкин, его брат Андрей и Федор Алферов угрожали отсечь ему голову на плахе, если он попытается уйти.

Мучения голода, плач малолетних детей, просивших хлеба и питья у своих матерей, привела Баженина в отчаяние, и он решился бежать во что бы то ни стало. Ему удалось исполнить это с помощью одного из карауливших его. Прокофья Алферова, который сам также задумал бежать, так как считал себя обманутым Холкиным.

Дело в том, что Холкин, убеждав Алферова уйти с ним в лес, в пещеры, для спасения души, уверял его, что пищу, как для них, так и для детей, будет посылать им сам Бог и что об этом будто бы прямо сказано в книге св. Ефрема. Теперь же, томимый голодом и жаждою, Алферов ясно видел, что Холкин жестоко обманул его.

Дети, обреченные на смерть вместе с Бажениным, пришли, наконец, в крайнее истощение. Несчастные плакали и просили матерей своих дать им хотя одну каплю воды. Жалобные стоны их и крики раздирали душу даже тех, которые сами обрекли их на смерть. Прокофий Алферов, видя страшные страдания детей, несколько раз бросился в ноги тестю своему, Николаю Алферову, и умалял его пощадить и пожалеть детей.

Но Петр был неумолим; застывшее в фанатизме сердце его не трогалось ни просьбами, ни мольбами, ни страданиями. Сурово отказывал он в пище и питье всем, «поставленным на пост и смерть». Дети, корчась на земле в судорогах от голода и истощения, сосали траву, ели папоротник, глотали песок.

Сам же Петр ел кашу и понемногу давал хлеба другим, еще не поставленным на пост, объясняя это тем, что «вдруг всех поставить нельзя».

Первым бежал Баженин, а вслед за ним ушел и Прокофий Алферов вместе со своим семейством. Обстоятельство это не могло, конечно, не обеспокоить Петра Холкина. Опасаясь преследования, он решил скрыться глубже в лес вместе с приверженцами, оставшимися верными ему. Но тут помехою явились дети, «поставленные на пост»: они были так изнурены, что не могли уже двигаться.

Петр решил покончить с ними. Взяв книгу, он прочел: «Егда время приидет, тогда страждет кровию за Христа имени Его ради». А затем обратился к умиравшим от голода детям с вопросом:

— Желаете ли смерти?

Измученный дети с плачем отвечали: «желаем».

Тогда Петр Холкин, Козьма Поспелов и Николай Агеев взяли детей на руки, снесли их за вертеп и там одних зарубили топором, а других зарезали ножом.

При этом Козьме пришлись убивать своего родного брата Степана; рука его дрогнула, он весь задрожал и не решался нанести удара. Но тут подошел Петр и начал уверять его, что «по писанию предлежит именно ему, Козьме, пролить кровь брата его Степана». Убеждения подействовали и Козьма зарезал брата… Тела были зарыты. Надо было скрыться от погони.

На новом месте построили новый вертеп. Здесь Петр назначил на пост и голодную смерть: свою мать Настасью, сноху Афимью и сестру Александру. Вновь наставленные пробыли без всякой пищи в течение четырех дней; Петр же и другие его сообщники, попрежнему, ели в это время хлеб и кашу.

На пятый день, совершенно неожиданно, вдруг послышались в лесу голоса понятых, разыскивавших беглецов. Петр, встревоженный этим и опасаясь, что их могут найти, предложил поставленным на пост женщинам «пролить кровь свою за Христа», на что все они «добровольно согласились».

Тогда все начали молиться Богу, плакать и прощаться друг с другом. Затем Петр и брат его Андрей взяли свою родную мать под руки, вывели из вертепа, положили на землю, на плаху, а Федор Алферов зарубил ее топором.

Такую же смерть приняли Афимья и Александра от руки самого Холкина. Таким образом, в живых остались четверо: два брата Холкиных, Петр и Андрей, Козьма Поспелов и Федор Алферов. Покончивши с женщинами, они отправились в глубь леса, с целью «выбрать поудобнее место» и там «умереть за Христа» [который тут никаким боком - совсем наоборот даже].

Однако, им не пришлось привести это в исполнение: «из сожаления к людям, которые их без толку разыскивали, они решились возвратиться домой и отдаться в руки правосудия». Дорогой они были пойманы понятыми и приведены в село Филатовское. Их судили и приговорили к каторжным работам в Сибири.

Розыски в лесу указали места вертепов и могилы убитых детей и женщин. Первый вертеп найден в Висемском лесу, в 9 верстах от реки Камы. Вертеп был устроен на земле, покрыт «оследничным» лесом и засыпан песком; на правой стороне при входе, устроена земляная печь, на полу разбросан папоротник. В десяти саженях от вертепа вырыта могила, куда были опущены тела зарезанных детей. Каждый из них лежал в особом гробике.

Первым найден Степан Поспелов, шестилетний мальчик; на нем была надета длинная белая холщевая рубашка, опоясанная нитяным поясом, на шее деревянный крест, на ногах белые холщевые чулки; на шее с правой стороны имелась небольшая рана, на правой руке безымянный палец «частию отрезан, и на первою от кости суставе того же пальца подрезано мясо».

На Николае Агееве, десяти лет, надето было то же одеяние, а в горле оказалась рана, нанесенная ножом. У Степана Холкина, семи лет, горло пересечено совсем. На Гавриле Андрееве четырех лет, была надета только одна рубашка с поясом, на шее висел деревянный крест; горло совсем пересечено, очевидно, топором, а на правом предплечье мясо несколько срезано. Прасковья Холкина, трех лет, найдена также в одной рубашке: на правом предплечьи у нее виднелись две раны, сделанные сквозь рубашку ножом