Старообрядческие постройки для самосожжений

[RolandVT]

https://human.snauka.ru/2013/08/3601

Первые самосожжения старообрядцев происходили в разного рода хозяйственных постройках, наспех приспособленных для новой цели. Например, как явствует из отписки арзамасского воеводы Тимофея Булгакова, в мае 1675 г. «згорело деревни Коваксы розных помещиков крестьян в двух овинах семьдесят три человека».

Овины нередко использовались для небольших самосожжений. Это были очень небольшие деревянные постройки, где обычно перед обмолотом сушили снопы. Ничто так быстро не воспламенялось, как эти срубы. Однако там могли поместиться не более шести человек.

Поэтому, например, в Каргопольском уезде имел место принципиально иной случай. Местные старообрядцы наскоро приготовили для «гари» свои избы, куда могло поместиться значительно большее количество «насмертников».

Расцвет самосожжений связан с существенными изменениями в их подготовке. Постепенно, по мере становления технологии самосожжений, вырабатывались аналогичные для всех «гарей», происходящих в разных частях страны, способы организации «огненной смерти».

Подавляющее большинство самосожжений происходило в специальной постройке, получившей в источниках название «згорелый дом». Прототипом «згорелого дома» стали морильни конца XVII в. — место гибели (путём добровольной голодной смерти) первых самоубийц «благочестия ради». По словам духовного писателя конца XVIII в. Андрея Иоаннова, «в Новгородской области многие в могилах живые погребались, и тако живота своего бедного лишалися».

В другой части государства российского происходило то же самое: «в Нижегородской области тоже многие тысячи огнем в овинах горели и в лесах, в луговой стороне, в морильнях от учителей своих запертые погибали». Об этих помещениях сохранились подробные сведения.

Так, один из поволжских старцев имел собственную морильню в Ветлужском лесу. Это было здание без окон и дверей, «куда садимы были постники через потолок». Постройку охраняли пять-шесть сторожей с тяжелыми дубинками. Через два дня после лишения пищи [и воды] несчастные пленники просили у старца пищи, но не получали ее.

Через четыре дня они умоляли и «с проклятием требовали утоления голода» [и жажды], через шесть-семь дней они умирали в страшных мучениях, «проклиная и своих родителей, родивших их для такой страшной смерти». Умирали от обезвоживания - без еды обычный мужчина весом 70 кг может жить месяц и более.

По мнению митрополита Димитрия Ростовского, у старообрядцев имелся даже особый скит, «глаголемый Морельщики». Находящиеся в нем негодяи «простых людей, мужей и жен прельщают, еже в затворе постничеством и гладом умрети, акибы за Христа».

Таким образом, старообрядчество в его экстремальном проявлении представляло собой суицидальную тоталитарную секту (типа Ветви Давидовой Давида Кореша)... и потому слугами Дьявола были как раз лидеры старообрядцев, а не российские власти, которые из кожи вон лезли, чтобы спасти людей - и покончить с безумными самоубийствами.

«Згорелый дом», как правило, отличался как от морильни, так и от обычных жилых построек своими огромными размерами, наличием нескольких (до пяти) комнат и небольшими окнами, через которые нельзя спастись от огня, точно так же, как прежде, в морильне, отсутствовала возможность избежать голодной смерти [на самом деле, смерти от обезвоживания].

Масштабы строительства "згорелых домов" со временем менялись. В конце XVII в. старообрядцы нередко возводили грандиозные фортификационные сооружения, способные выдержать длительную осаду, иногда — окруженные мощными стенами. Затем постепенно в течение следующего столетия «згорелые дома» становились все менее впечатляющими.

Причины строительства укреплений видны из труда Ивана Филиппова. По его мнению, единственной целью стало предотвращение внезапного штурма и захвата «насмертников» [и их спасения от жуткой смерти]. Так, старообрядцы перед вторым самосожжением в Палеостровском монастыре «подкрепиша около монастыря ограду, чтоб их внезапно не схватили гонители»... на самом же деле, спасители.

Как видно из следственного дела, старообрядцы построили острог непосредственно на территории монастыря из заготовленного монахами леса и готовились выдержать в нем осаду. Позднее там же произошло самосожжение. Аналогичные приготовления к самосожжению имели место в других местностях России.

В 1683 году старообрядцы пришли «в черные дикие леса» на севере Архангельской епархии и «поставили острог, а в нем избы неведомо для какова воровского вымыслу» [да понятно для какого - для в самом прямом смысле инфернального].

Штурм этого поселения силами посланного к старообрядцам небольшого отряда оказался невозможен. В свое оправдание перед царями Петром и Иваном не сумевший предотвратить самосожжение Афанасий, архиепископ Холмогорский и Важский, приводил подробное описание мощной старообрядческой фортификации:

«у острога ворота, и у них двери утверждены многими запоры. А острог был зделан в толстом лесу, от земли мерою трех сажен мерных, и поделаны были частые бойницы, и наверху бревенные катки, и внутрь острога деланы мосты, и на мостах было многое каменье, и поделаны караульные вышки, да внутрь того острога было четыре избы, на них клети, у ворот изба на подклете, на ней — вышки».

В 1685 году здесь произошло самосожжение: сгорели около 230 человек. Иногда помещение для самосожжения напоминало не острог, а частично вкопанное в землю укрепление. Так, в феврале 1684 года подполковник Ф. Козин описывал постройку, подготовленную к «гари», следующим образом: «зделаны у них кельи в горах, а с которую сторону имать было мочно, и они, раскольники, засыпали землею, толки одне провели трубы, куды выходить дыму, да окна для свету».

Строительство «згорелого дома» всегда велось тайно. Как правило, власти узнавали о его существовании только после того, как здание было построено, и в нем начиналась целенаправленная подготовка к самосожжению. Исключение составляет один случай.

В 1749 году записной раскольник Яким Ворохов подал в Устюжскую провинциальную канцелярию доношение, в котором указывал, что записан в последнюю ревизию на починке, где собирается построить для себя новый дом. Канцелярия, взяв с него подписку, чтобы он «раскольников других к себе не принимал, и расколу никого не научал, и не жегся б», разрешила ему строительство.

После этого никто не осмеливался «запрещения чинить», и возведение «згорелого дома» понемногу продвигалось. В 1753 году собравшиеся в доме Якова Ворохова старообрядцы совершили самосожжение. Раздосадованный Сенат пообещал сурово наказать канцеляристов, не проявивших должной бдительности, и распорядился, на основании этого прецедента, разослать во все губернии указ, запрещающий старообрядцам возводить «такие строения». В случае обнаружения таких подозрительных зданий, «буде где ныне вновь такие строения раскольнические сделаны, оныя все разорить».

Некоторые «згорелые дома» имели еще и подвальные помещения — «пещеры». Так, в конце XVII в., как утверждает, ссылаясь на дела Устюжской приказной избы, митрополит Димитрий Ростовский, старообрядцы построили «в лесах» «великия храмины, а под храминами ископаны были в земле пещеры».

После появления решительно настроенной воинской команды, «насмертники» оказали ожесточенное сопротивление присланным от воеводы стрельцам: «учинились сильны и не далися». После боя, отразив первый натиск посланцев воеводы, старообрядцы сожглись: «и те свои храмины со многолюдством обволокли соломою, и зажгли, и сами в них сгорели».

Смерть от дыма ждала и тех, кто находился здесь же, под «згорелым домом»: «а другия в пещерах, яже под храминами, задохлися и изгибли». Небольшим самосожжениям предшествовала гораздо более скромная подготовка, сводившаяся к строительству уединенной кельи и подготовке легковоспламеняющихся материалов.

Так, крестьянка Анни Саволайнен, пришедшая осенью 1686 года к «згорелому дому», расположенному близ деревни Баранья Гора прихода Яакима в Шведской Карелии, обнаружила следующую красноречивую картину: «изнутри вдоль стен были сложены смолистые дрова, а посредине избы в земляном полу сделано углубление, вероятно, для пороха».

Документы XVIII века, как указывалось выше, в большинстве случаев создают гораздо более скромное описание приготовлений к самосожжению. Так, в 1746 году поручик Волков обнаружил и уничтожил в Томском крае, деревне Тугозвоновой избу, «приготовленную к зажжению».

По донесению, составленному им позднее, она представляла собой «большое строение, сделанное с перерубом, делившим ее на две половины». Одна половина предназначалась для мужчин, другая — для женщин. Исключение составляют немногие описания «згорелых домов» XVIII в., содержащие сведения о значительных постройках.

В 1738 году в Сибирской губернской канцелярии рассматривалось огромное дело о самосожжении нескольких сотен человек в деревне Шадриной. «Гари» предшествовала колоссальная подготовка. Как говорилось в материалах следствия, старообрядцы собирались во множестве изб, которые составляли целое поселение самосожигателей.

Постройки «кругом обставлены частоколом», за которым построены четыре избы большие и шесть малых. В них сделаны узкие входы, «а с улицы в стенах есть прихожие двери, до того тоже узкие, что едва может войти в них один человек».

Сверху в них «вбиты запуски, к дверям и запускам для запора слеги, запуски сделаны из толстого лесу, в середине во всех избах и сенях, и наверху и внизу, с полу набросаны кудель, веники, солома, смоль». Для того чтобы в случае необходимости одновременно зажечь все постройки, в желобах вокруг изб насыпан порох.

Есть и другие примеры. В начале октября 1750 года «записные раскольники» разных селений под предводительством крестьянина Петра Сидорова, бросили свои хозяйства и отправились в лес. Там они общими усилиями выстроили огромнейший сруб из толстых бревен, внутри которого поставили особую избу из сухого и ветхого леса. Избу они обложили хворостом и берестою, в некоторых местах добавили еще и порох. Затем все собравшиеся, 61 человек, сгорели в собственноручно построенном "згорелом доме".

Иногда в «згорелые дома» превращались обычные элементы поселений староверов: часовни, жилые дома, хозяйственные постройки. При этом часовни — место старообрядческих богослужений — использовались для «гарей» наиболее активно.

В 1725 году в Важском уезде, «в черном диком лесу» богатый крестьянин Василий Нечаев построил часовню и пригласил в нее старообрядческого наставника каргопольца Исаака (!!) Петрова, который регулярно совершал богослужения по старообрядческим правилам и тогда же начал планомерную подготовку к самосожжению.

Однако чаще в источниках речь идет об использовании для самосожжений часовни в такие моменты, когда возведение специальной постройки («згорелого дома») оказывалось невозможным. Услышав в 1738 году о приезде следственной комиссии Квашнина-Самарина, не без оснований осмысляемой раскольниками в качестве «гонителей» [на самом деле, спасителей], выговские старообрядцы «обезумевшися», «начаша в нарекованных своих часовнях щиты в окна и двери устрояти, к сим солому, смолья с порохом и изгребами уготовляти на самосожжение».

В Архангельской губернии, судя по документам XVIII века, прослеживаются аналогичные закономерности. Так, перед одним из крупных самосожжений в Мезенском уезде, присланная от местного архиерея комиссия обнаружила следующую зловещую картину.

Все местные жители собрались в одну большую двухэтажную часовню. На ее верхний этаж вела лестница, которую старообрядцы предусмотрительно сломали. Попытки переговоров духовенства и чиновников с «насмертниками» оказались безуспешными. Вскоре 75 старообрядцев погибли в огне. Примерно в это же время в часовне на реке Умбе сгорели старцы Филипп и Терентий со своими сторонниками.

В ряде случаев для самосожжения в лесу возводилось небольшое поселение, которому, вместе с его обитателями, вскоре предстояло погибнуть в пламени. В 1744 году несколько крестьянских семейств построили в глухом лесу в Каргопольском уезде постройки, в одной из которых, самой просторной, произошло самосожжение.

В 1756 г. приняли смерть 172 (по другим данным, более 200) старообрядца Чаусского острога Тобольской епархии. Для «гари» они выбрали пустое место за деревней Мальцевой, между болотами и озерами. Туда они перенесли из ближайшей деревни четыре избы, две из которых, поставленные рядом, образовали некое подобие храма. В нем готовящиеся к смерти регулярно собирались для общей молитвы.

В подполье каждой избы они собрали солому и сосновые стружки. Дома окружал «стоячий тын», в окна вставлены железные решетки, ворота были постоянно закрыты. На крышах непрерывно, день и ночь, стояли четыре человека из числа самосожигателей с заряженными ружьями. В собрание не допускали никого, кроме тех, кто желал умереть. После появления вооруженного отряда для захвата старообрядцев они приняли бой, но видя, что сопротивление бесполезно, погибли в огне.

Интерьер «згорелого дома» довольно редко описывается в имеющихся источниках. Например, при тюменском самосожжении 1753 г., как утверждается в опубликованном Николаем Загоскиным деле, основу внутреннего убранства постройки, предназначенной для самосожжения, составляли святые образа.

Перед висевшими в переднем углу иконами горели свечи, «а на стуле, поставленном на лавке и изображавшем таким образом аналой, — лежала неведомая книга, по которой читал облаченный в синие ризы Калинин (наставник самосожигателей); присутствовавшие молились с зажженными свечами в руках».

Тут же поставлен был небольшой столик, на нем стоял белый деревянный сосуд, имевший форму большого стакана. «По окончании чтения Калинин, взяв в руки означенный сосуд и произнося какие-то молитвы, стал одного за другим причащать из него деревянной ложкою готовившихся к самосожжению раскольников».

Это были последние часы перед «гарью». На исходе ночи, когда закончились все приготовления к самосожжению, посторонние лица, в том числе и местные власти, вышли из дома и отошли в сторону ожидать сгорения. Оставшиеся в доме раскольники накрепко заперлись в нем и с наступлением утренней зари подожгли его.

Описания «згорелого дома» приводят к мысли о том, что в нем находилось все необходимое для длительного противостояния воинскому подразделению и одновременно — для пресечения всех попыток к бегству. Исследователи самосожжений пишут об этом со всей определенностью.

Так, Дмитрий Сапожников утверждает, что у сгоревших в 1742 году в Устюжском уезде старообрядцев «изба была так устроена, чтоб никому из нее нельзя было выкинуться». Последнее обстоятельство особенно важно с психологической точки зрения.

Как известно, «ограничение произвольных движений чрезвычайно важно для внушаемости». Наставники старообрядцев, вероятнее всего, догадывались об этом специфическом феномене психики и активно использовали его для своих целей.

Особое значение при строительстве «згорелого дома» и организации самосожжений придавалось «железному утверждению» — замкам и решеткам на окна и двери. Первое упоминание о такого рода хладнокровной предусмотрительности старообрядцев содержится в обширном труде Евфросина.

Каргопольские старообрядцы-самосожигатели, писал он, сами себе не верят: «окна и двери укрепляют, дабы по зажжении, аще и сам кто от них восхощет от них убежати, но да не возможет». Иногда в документах встречаются упоминания о происхождении замков и решеток, используемых самосожигателями.

Выясняется, что их ковали сами старообрядцы непосредственно перед самосожжением, специально для «згорелого дома». В 1755 году крестьянин Иван Кондратьев в своих показаниях утверждал: "ко окнам и дверям железные крюки, петли и решетки и прочее железное утверждение на то строение ковал, выходя в Кунозерское раскольническое жилище, записной того ж погоста раскольник Изот Федоров, который с женой Ириною в той избе с прочими людьми погорел». В тех случаях, когда мастера не находились, окна просто забивали «чюрками».

Элементы фортификации иногда сохранялись в облике «згорелого дома» и в XVIII в. Этот вывод подтверждается, кроме приведенных выше, и другими свидетельствами. В доношении Белозерской воеводской канцелярии Правительствующему Сенату, датированном 1754 годом, сохранилось следующее описание предназначенной для самосожжения избы.

Она «имелась о трех жильях, в длину девяти, поперек осми сажен, а в вышину например рядов з двадцать, срубленная из толстого елевого лесу и покрыта вся берестою и сухою дранью и еловой сухой корой, которой де вскоре никоим образом разрубить и разломать было невозможно, и воды поблизости нет».

Обобщенную картину подготовки к самосожжению дополняет описание вооружений, приготовленных для обороны «згорелого дома». В «згорелом доме» почти всегда размещался арсенал, необходимый для сопротивления «гонителям» и предотвращения ареста собравшихся для «добровольной смерти» старообрядцев.

Заметим, что некоторые старообрядческие поселения, в том числе и те, где самосожжения никогда не осуществлялись, сохраняли готовность к самозащите при помощи всех видов оружия, существовавшего в тот период. Так, судя по следственным материалам конца XVII в., Выговское поселение старообрядцев располагало разнообразными вооружениями. Как указывал один из очевидцев, «у них раскольников, в том их воровском пристанище ружья, пищалей, и копей, и рогатин, и бердышев есть многое число, также пороху и свинцу есть многое число».

В источниках часто упоминается о том, что самосожигатели некоторое время отстреливались от «команд», присланных для «увещания», или угрожали им огнестрельным оружием. В некоторых случаях создание боевых запасов, необходимых для обороны старообрядческого «згорелого дома», происходило непосредственно на месте предстоящего самосожжения.

Так, тюменский воевода в 1687 году сообщал в своей «отписке» царям Ивану и Петру, что близ реки Тегени готовящиеся к самосожжению старообрядцы «завели кузнецов и куют копья и бердыши». Кроме того, они создают прочие запасы, необходимые для существования значительного коллектива, весьма быстрым и эффективным способом: «к большой дороге выходят, и людей бьют и грабят, и платье отнимают».

Можно утверждать, что обитатели «згорелого дома» поддерживали прочную связь с местными старообрядцами. В скрупулезной подготовке к самосожжению заметное участие принимали старообрядческие скиты — поселения, где эсхатологические настроения были наиболее ощутимы и оформлены.

Именно в скитах создавались условия для продуманной и целенаправленной подготовки к самосожжению (например, в Кунозерском скиту изготавливались решетки для «згорелого» дома). Заметим также, что старообрядцы-скитники в награду за помощь в организации «гари» получали определенную часть имущества самосожигателей. Так, сгоревшие в Нименской волости Каргопольского уезда перед смертью заявляли, что «лучшие пожитки отданы ими в Чаженгское раскольническое жительство и раскольникам в часовню».

Самосожжения, таким образом, предстают не как спонтанный акт отчаяния, а как вполне сознательный и продуманный поступок. Для тех, кто искренне уверовал в спасительность самосожжений, «згорелый дом» стал воображаемыми воротами в Царствие Небесное [на самом деле, в Преисподнюю, где им самое место].

Но для тех, кто оказался в числе сторонников массового самоубийства по собственной неосторожности или в силу нелепого стечения обстоятельств, он превратился в место страшной смерти огнем. Смерть моментально уравнивала тех и других, но ей всегда предшествовала длительная, кропотливая подготовка, которая превращала умирание в искусство, требующее богословских, технических, психологических и военных познаний.