...который после радикальной смены главного героя и не менее радикального переписывания превратился в роман "Семь дней в сентябре". Роман закончен. А основная идея этой главы легла в основу уже законченного романа "Ночь и туман"
------------------------------------------------------------------------------------------------------
11 апреля 1942 года
Окрестности города Лазаревска
Оккупированная вермахтом территория СССР
Стук лавинообразно усиливался вот уже скоро пятнадцать минут, быстро превращаясь в грохот. Те, кто находился внутри некоего подобия церкви, точнее, языческого капища, внешне мало отличавшегося от стандартного барака, которыми в изобилии была усеяна территория сталинского СССР, видимо, догадывались, что их ждёт и предпринимали отчаянные усилия, чтобы освободиться.
Поэтому нужно было спешить. Хотя помощник по особым поручениям шефа IV управления РСХА (гестапо) Генриха Мюллера штурмбанфюрер[1] СС Хорст Людвиг Энке и был уверен в прочности и стен барака, и его крыши, и решёток на окнах (ибо барак был построен именно таким образом, чтобы из него было практически невозможно сбежать), и деревянного бруса, которым они с гауптшарфюрером[2] СС Густавом Цвюнше и их соратниками в этом совершенно необычном даже для видавшего виды офицера гестапо деле надёжно заблокировали единственную дверь капища, он никак не мог преодолеть беспокойства.
Наоборот, с каждой минутой его беспокойство усилилось. Ибо он уже очень хорошо знал, что находилось внутри капища. Знали это и его соратники.
Именно поэтому они, как одержимые (хотя почему «как», ибо все они действительно были одержимы страхом и ненавистью – на этот раз совершенно оправданными) до краёв наполняя бензином из автомобильной заправочной бочки армейские резиновые вёдра, неслись к стенам барака, одним движением выплёскивая всё содержимое ведра на стены капища и, не мешкая не минуты, снова бежали к бочке – за новым ведром остродефицитнейшего бензина.
Настоящего, а не синтетического – ещё из запасов, брошенных позорно бежавшей Красной Армией и без единого выстрела доставшихся победоносным вермахту и ваффен-СС.
Ни Энке, ни его соратникам ещё никогда не приходилось делать ничего подобного, поэтому ему, возглавлявшему их небольшую и совершенно необычную ягдкоманду[3] из четырёх человек (и потому, что он был старшим по званию; и потому, что знал больше всех о событиях, которые привели их на этот небольшой островок посреди бескрайних болот в десятке километрах от Богом забытого Н-ска; и потому, что обладал наибольшим опытом полицейского сыска) приходилось полагаться исключительно на собственную интуицию.
Которая, к счастью, ещё не разу его не подводила.
«Хватит» - неожиданно резко крикнул он. Крикнул по-русски, которым владел едва ли не лучше любого из своих соратников.
Внутри капища поняли, что это всё. И немедленно отреагировали.
К оглушительному грохоту добавился не менее оглушительный и отвратительно пронзительный крик. Крик нескольких десятков глоток, слившийся в единый ужасающий звук.
Густав Цвюнше отбросил ведро и вопросительно посмотрел на своего начальника. Энке кивнул.
Штурмфюрер быстрыми шагами подошёл, даже, скорее, подбежал к кюбельвагену[4], который один из его соратников неведомым образом сумел провести через болота по одному ему ведомым гатям.
Перегнулся через металлический борт «лоханки», извлёк из грузового отсека Flammenwerfer 35[5], наводивший поистине мистический ужас на всех противников вермахта – от Войска Польского до РККА, не без труда взвалил огнемёт на свои не сказать чтобы широченные плечи (тридцать шесть килограмм, всё-таки) и решительным шагом направился в капищу.
Крики превратились в ушераздирающий вой.
Цвюнше остановился на безопасном расстоянии от барака, направил брандспойт на капище, и нажал на спусковой рычаг, открывая вентили подачи горючей смеси Flammöl Nr.19 и сжатого азота, выталкивающего эту самую горючую смесь в направлении цели, и одновременно включая расположенный на конце ствола воспламенитель...
Длинная странно тонкая струя пламени вырвалась из брандспойта Flammenwerfer’а и лизнула стену барака, который мгновенно превратился в один сплошной огромный костёр.
Воздух сотрясся от ужасающегося, нечеловеческого, дьявольского вопля, оглушившего и даже ослепившего ягдкоманду.
Прошли две кошмарные минуты. Затем вой стал постепенно стихать, пока ещё через несколько минут не прекратился совсем. Огонь сделал своё дело.
Как и во времена Святой Инквизиции.
Соратники постепенно приходили в себя. Собравшись у кюбельвагена, они жадно пили кристально чистую и удивительно вкусную (даже, пожалуй, сладкую) родниковую воду, заботливо припасённую штурмфюрером Цвюнше. От невыносимой жары и не менее невыносимого напряжения им невероятно хотелось пить.
Штурмбанфюрер Хорст Людвиг Энке чувствовал себя, пожалуй, хуже всех. Ибо это именно он принял ужасающее по своей жестокости решение сжечь обитателей капища живьём.
Хотя они вполне заслуживали смерти – более чем – по-человечески и по-христиански (а Хорст Людвиг Энке был всё-таки католиком, хотя и не особо ревностным) нужно было войти в капище и просто перестрелять всех его обитателей (да и допросить их с пристрастием не мешало бы). А сжечь уже трупы.
Но Энке так и не смог себя заставить войти в капище. Он не смог преодолеть липкий, мистический страх перед тем, что было внутри. Перед Абсолютным Злом, перед которым бледнели самые жуткие «подвиги» палачей НКВД.
Хотя был человеком далеко не робкого десятка.
Капитан Красной Армии Владимир Дмитриевич Андреев – командир партизанского отряда имени Щорса – достал из автомобиля фляжку с «наркомовским» содержимым (хотя никаких наркомов вокруг на сотни километров не было), отвинтил крышку, сделал хороший глоток, поморщился и протянул штурмбанфюреру.
«Не откажусь» - с благодарностью принял предложение соратника Энке. После него к фляжке приложились и другие участники ягдкоманды.
Воцарилось тяжёлое и грустное молчание, впрочем, довольно быстро прерванное неформальным начальником столь же неформальной «охотничьей команды».
«Отойдём» - предложил Андрееву Энке.
Тот кивнул. Им было о чём поговорить наедине.
«И куда вы теперь? Обратно в отряд?» - обратился Энке к капитану РККА, когда они достаточно отдалились от других соратников, чтобы их не было слышно.
«Я, вообще-то, командир этого самого отряда» - неожиданно резко ответил Андреев, догадываясь, куда клонит его вынужденный соратник. «Я присягу давал… Да и за людей своих в ответе. В первую очередь, перед своей совестью…»
На штурмбанфюрера СС это не произвело ни малейшего впечатления.
«Есть принципиальная разница между выполнением воинского долга и заведомым бессмысленным самоубийством. Только для японских самураев это зачастую одно и то же. Но мы с Вами, к счастью, не в Японии. И не самураи»
Командир партизанского отряда молчал. Энке уверенно продолжал:
«Вам никто не простит сотрудничества с немецким офицером. Тем более, с офицером СС. Тем более, с сотрудником гестапо. Особенно учитывая, что Вы уже сидели по 58-й статье. При ежовщине. Да и к окруженцам у вашего НКВД отношение… сами знаете»
Андреев действительно в тридцать седьмом получил десять лет за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Как нередко случалось в то страшное время, он так и не смог понять, в чём заключалась эта самая агитация и пропаганда. Не смогли ему это объяснить ни арестовавшие и допрашивавшие его сотрудники НКВД, ни члены приговорившего его Особого совещания (пресловутой «тройки»).
Освободили его только при Берии, сменившего на посту главы НКВД маньяка Ежова (впоследствии расстрелянного). Восстановили в звании и отправили командовать батальоном. Который в сорок первом попал в окружение (хотя в отличие от подавляющего большинства подразделений РККА сражался с наступавшими немцами стойко и умело), из которого выйти уже не смог.
И в результате то, что от батальона осталось (а осталось немного) стало ядром партизанского отряда. Не столь уж редкое событие в те времена.
«А Вам простят?» - по-прежнему резко и с какой-то странной обидой в голосе осведомился капитан РККА.
«Это некорректный вопрос» - спокойно ответил Энке. «Ибо в нашей, как вы выражаетесь, конторе такой вопрос никогда не стоял и не стоит. И не думаю, что когда-либо встанет»
«То есть?» - удивлённо посмотрел на него Андреев
«В отличие от ваших НКВД, ГУГБ и так далее, в которых… как бы это помягче сказать, сплошные проблемы со здравым смыслом, мы в штаб-квартире гестапо ведём себя чрезвычайно прагматично. То есть, проводим чёткую границу между идеологией и realpolitik. Так сказать, отделяем мух от котлет»
Капитан РККА молчал, по-прежнему изумлённо глядя на гестаповца. Который невозмутимо продолжал:
«Я офицер по особым поручениям; специальный представитель шефа гестапо группенфюрера СС Генриха Мюллера. Мне была поставлена чёткая, ясная и недвусмысленная задача – прекратить жуткую серию зверских убийств, найти виновных и либо передать их в руки соответствующих судебных оккупационных властей, либо вывезти в Берлин, либо казнить самому, либо просто уничтожить. В зависимости от сложившихся обстоятельств»
Энке сделал многозначительную паузу, затем продолжил:
«И, если мне для этого необходимо заручиться поддержкой даже командира местного партизанского отряда, как говорят англичане, so be it[6]. Моё задание имеет абсолютный приоритет и все местные подразделения гестапо и СС обязаны оказывать мне полное содействие и выполнять любые мои приказы.
Единственное, что интересует моё начальство – какими были жертвы среди немецких военнослужащих и гражданской администрации и насколько они были оправданы. Всё остальное его не волнует - вообще»
«Любопытно» - усмехнулся Андреев. Энке спокойно продолжал:
«Кроме того, капитан, не забывайте, кого именно мы там» - он махнул рукой в сторону догоравшего капища «сожгли. Это мы с Вами знаем, что они пострашнее самых ужасных преступников будут. А в глазах НКВД это уж как посмотреть... А смотрят они… сами знаете как. В соответствии с текущими интересами и указаниями вашего Красного Тамерлана…»
«И потом,» - Энке потёр левый висок. Водка не помогла – от жуткого напряжения у него всё-таки разболелась голова. «вся эта мистика… Я всё-таки полицейский, к тому же, будучи помощником по особым поручениям…» - на слове особым он сделал ударение и продолжил:
«…шефа гестапо – по сути второго человека в иерархии РСХА и третьего – в иерархии СС, имею допуск к документам самой высокой степени секретности. К которым, как Вы, надеюсь, догадываетесь, относится и вся эта мистика… А
Вы… я не хочу Вас обидеть, но с точки зрения высшего руководства НКВД, Вы - просто один из тысяч капитанов Красной Армии. К тому же осуждённый по политической статье, окруженец, партизан… В общем, не заслуживающий доверия. А отсюда один неизбежный шаг до социально опасного элемента. К которым у вас в стране принято применять высшую меру социальной защиты…»
«Невесёлую картину Вы мне тут нарисовали…» - грустно усмехнулся Андреев.
«В лучшем случае Вас просто расстреляют» - спокойно и убеждённо заявил Энке. «В худшем же… мне приходилось общаться и с вашими следователями, и с вашими политзаключёнными. После освобождения нами некоторых ваших городов. Так вот, нашим костоломам до ваших… как до неба пешком?»
«Как до Луны пешком» - глухо поправил его партизанский командир.
«Неважно» - отрезал гестаповец. «Вы сами понимаете, что я прав. Да и Вашим людям не поздоровится при любом раскладе. В лучшем случае – в штрафбат и в пекло, на верную смерть, в худшем – тоже смерть, только в подвалах НКВД»
«Ладно, убедили» - махнул рукой капитан РККА. «Что Вы предлагаете?»
Сказать, что предложение штурмбанфюрера его удивило, означало ничего не сказать. Оно его просто шокировало.
«Я выправлю Вам и Вашему товарищу надёжные проездные документы на вымышленные фамилии – как Вы, надеюсь, понимаете, это мне вполне по силам. Обеспечу деньгами и всем прочим необходимым. Вы отправитесь в Варшаву, благо дорога не такая уж и дальняя. В Варшаве вы пойдёте по адресу, который я вам дам. Это люди, которые работают лично на меня, а не на гестапо и обязаны мне жизнью. И вообще очень сильно от меня зависят»
Любой уважавший себя полицейский (даже политический[7] полицейский) всегда имеет свою личную агентуру, о которой его начальству было ничего не известно. Ибо в жизни случается всякое, а на войне тем более. Мало ли как фишка ляжет…
Андреев изумлённо молчал. Энке продолжил: «У них вы получите другие документы, которые позволят вам беспрепятственно добраться до Италии…»
«Куда?» - удивлению партизанского командира, казалось, не было предела.
«До Рима. Точнее, до Ватикана. Там вам нужно будет найти отца Винченцо Квальяреллу – он работает в аппарате государственного секретаря Луиджи Мальоне. Отец Винченцо одно время работал в нунциатуре Ватикана в Германии и хорошо меня знает. Он неплохо говорит по-русски… хотя, и Вы ведь довольно хорошо владеете немецким?»
Андреев кивнул. Гестаповец продолжил:
«Вы предоставите ему полный письменный отчёт о произошедших событиях, а он поможет Вам эмигрировать в нейтральную страну…»
«Зачем это Вам?» - изумлённо спросил капитан РККА. «Зачем такие сложности?»
«Видите ли, Владимир Дмитриевич,» - гестаповец на удивление чётко выговаривал весьма сложные для немца русские имена и отчества, «в Берлине вся эта мистика становится уже политикой.
А поскольку мистика эта не вписывается в стандартные правила работы… я не возьмусь предположить со стопроцентной уверенностью, какова будет реакция на всё это шефа РСХА обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха. А также рейхсфюрера, у которого это дело, как у вас говорят, на особом контроле. А если нашлись доброжелатели, которые сумели проинформировать об этом фюрера…»
«Поэтому Вам…» - начал Андреев,
«Поэтому мне может потребоваться, как говорят в нашей военной разведке, дополнительный ход в запасном выходе…»
«И этот ход – я» - не столько спросил, сколько констатировал партизанский командир.
«Вы и Ваш товарищ» - подтвердил гестаповец.
Затем, неожиданно тяжело вздохнув, продолжил: «Боюсь, мы с Вами до сих пор до конца не понимаем, с чем столкнулись и во что вляпались…»
«Это точно» - задумчиво произнёс Андреев. Затем обернулся и, не отрывая взгляда от почти уже погасшего костра, вдруг резко сменил тему:
«Скажите, Энке, у Вас в роду инквизиторов не было? Вы же в СС, говорят, свою родословную должны помнить до семнадцатого века…»
«До восемнадцатого» - сухо поправил его штурмбанфюрер. «Точнее, до 1750 года. Но это неважно…»
«Почему?» - удивился капитан РККА.
«Потому,» - вздохнул Энке, «что в моём роду никаких инквизиторов никогда не было. Это, во-первых»
«А во-вторых?» - перебил его Андреев
«А во-вторых» - спокойно ответил гестаповец, «мы их» - он махнул рукой в сторону пепелища, «сожгли вовсе не по западному уголовному кодексу. А по самому что ни на есть русскому православному…»
«Это как?» - опешил партизанский командир.
«В Европе колдунов, ведьм и прочую нечисть всегда сжигали на открытых кострах» - наставительно произнёс штурмбанфюрер. И, сделав паузу, добавил:
«А на православной Руси - в срубах…»
И усталой походкой направился к кюбельвагену.
«Лоханка» как эту неудачную пародию на американский джип прозвали в вермахте и ваффен-СС доставила Энке и его верного помощника на ближайший полевой аэродром люфтваффе.
Вспомогательный аэродром люфтваффе находился на южной окраине города, поэтому, чтобы добраться до него от болот, полукольцом окруживших город с севера, нужно было проехать через весь Лазаревск.
Что было довольно приятным путешествием, поскольку город совершенно не пострадал (17-я танковая дивизия вермахта заняла его без единого выстрела, ибо в панике бежавшие части РККА город попросту бросили на произвол судьбы) и надёжно охранялся пехотным гарнизоном, фельджандармами, вполне надёжной местной полицией и двумя ротами «хиви[8]».
Именно документами «хиви» штурмбанфюрер Энке и снабдил капитана Андреева и его помощника по особым поручениям лейтенанта РККА Ярослава Пенкина – четвёртого участника ягдкоманды.
Справедливо рассудив, что это будет гораздо проще и надёжнее, чем выправлять им документы полноценных офицеров вермахта. Обеспечил он их и новенькой немецкой формой без знаков различия (большая редкость для «хиви» в то время, которые в подавляющем большинстве носили форму РККА без знаков различия за исключением нарукавной повязки единого образца с с надписью «Im Dienst der Deutschen Wehrmacht[9]»).
Аэродром, собственно, и был едва ли не единственной причиной, по которой Центральный штаб партизанского движения, стремившийся хоть как-то пощипать люфтваффе, доставлявшее немало неприятностей РККА на этом участке фронта, приказал отряду капитана Андреева перебазироваться в район Лазаревских болот.
К великому неудовольствию штаба, действительность упорно не желала исполнять эти желания, ибо все выходы из болот были наглухо перекрыты фельджандармами, дороги – их блокпостами а сам аэродром находился посередине гигантского поля, ближайшее укрытие на котором можно было найти не ближе, чем в двух километрах от границы аэродрома.
Аэродром был надёжно ограждён колючей проволокой и защищён пулемётными вышками, батареей Schwerer Granatwerfer[10] 34 и четырьмя трофейными советскими бронеавтомобилями БА-10, каждый из которых был вооружён 45-миллиметровой танковой пушкой 20К и двумя танковыми пулемётами ДТ.
Кроме этого, аэродром охраняли от ударов с воздуха две батареи 20-миллиметровых автоматических зениток Flak 38 (теоретически «сталинские соколы» могли добраться до аэродрома, но практически залетать больше, чем на 30-40 километров за линию фронта не решались, справедливо полагая, что их шансы вернуться домой из столь дальней экскурсии были близки к нулю).
Добавим к этому два пехотных взвода аэродромной охраны, лётчиков, техников… в общем, попытаться атаковать столь надёжно защищённый объект мог только самоубийца. К которым ни командир отряда, ни его подчинённые не относились.
Поэтому отряд капитана Андреева (как, собственно, и подавляющее большинство партизанских отрядов на временно оккупированной территории СССР) практически никаких боевых действий не вёл (если не считать не слишком эффективной разведки) и не представлял ни особой опасности для немецкой оккупационной администрации, ни какой-либо практической ценности ни для ЦШПД, ни для РККА в целом.
Об этом прекрасно знали и штурмбанфюрер Энке, и капитан Андреев, поэтому оба понимали, что от вынужденного дезертирства командира отряда и его помощника и отряду, и его московскому руководству (от которого, честно говоря, вреда было едва ли не больше, чем пользы) было, как говорится, «ни жарко, ни холодно».
Аэродром (точнее, базировавшая на нём группировка самолётов) был необходим Энке для того, чтобы поставить окончательную точку и в полицейском расследовании, и в акции отмщения.
Отмщения за гибель не только солдат и офицеров вермахта и местных «коллаборантов», но и совершенно ни в чём не повинных ни перед оккупационной, ни перед советской властью мирных жителей.
За двадцать семь дней своей активной деятельности обитатели капища убили двенадцать немецких солдат и унтер-офицеров, четырёх офицеров вермахта, троих полицейских, восемнадцать мирных жителей и десять партизан.
Всего сорок семь человек.
Хотя от капища и его обитателей остались только угли, пепел и обгорелые кости, даже эти останки вызывали у штурмбанфюрера Энке немалое беспокойство. Ибо над островком среди болот по-прежнему витало Зло; пусть и радикально ослабленное, но всё же, возможно, ещё способное причинять людям вред (причём ещё в течение столетий).
Менее всего гестаповцу хотелось, чтобы кто-нибудь случайно забрёл на это место и подпал под влияние этого Зла. Слишком уж ужасающими… катастрофическими даже могли быть последствия.
Поэтому островок и остатки капища должны навсегда исчезнуть с лица земли, погрузившись на самое дно непроходимых болот. Болот, которые снова должны стать непроходимыми.
Для решения этой задачи Энке был доступен только один инструмент. Зато едва ли не идеальный.
Die Deutsche Luftwaffe.
Военный аэродром Лазаревска люфтваффе использовало для двух целей – пункта дозаправки и отдыха на пути переброски боевых и транспортных самолётов с экипажами с авиазаводов, территории рейха и Западной Европы, а также для краткосрочного отдыха и переформирования фронтовых авиачастей.
Геринг и его штаб практиковали регулярную ротацию авиачастей между Западным и Восточным фронтом. За что пилоты и экипажи люфтваффе были им бесконечно благодарны.
Особенно истребители, для которых война на Восточном фронте была чем-то средним между курортом и тиром, в котором можно было без особых хлопот и риска пополнить свой счёт личных побед.
Ибо ни личное мастерство, ни тактика, ни фактические тактико-технические характеристики самолётов, ни вооружение «сталинских соколов» не шли ни в какое сравнение ни с ВВС Великобритании, ни с U.S. Army Air Corps[11].
Ибо ничего подобного воздушных армад «летающих крепостей», «либерейторов», «ланкастеров» и прочих воздушных чудовищ, ощетинившихся тысячами стволов крупнокалиберных пулемётов, в ВВС РККА и близко не было. Да и советская зенитная артиллерия (за исключением системы ПВО Москвы), мягко говоря, особой эффективностью не отличалась.
В городской комендатуре он узнал, что в настоящее время на аэродроме находятся два штаффеля[12] пикирующих бомбардировщиков Ju-87D, два штаффеля фронтовых бомбардировщиков Ju-88, штаффель истребителей-бомбардировщиков Bf-110, два штаффеля истребителей Bf-109F, каждый из которых мог нести до полутоны бомб.
Ну, и по мелочи – Ketten[13] новейших штурмовиков Хеншель-129, пара Хейнкелей-111 и одинокая знаменитая «рама» - не имевший себе равных в мире разведчик-корректировщик FW-189.
Всего девяносто самолётов. Более, чем достаточно, чтобы перепахать не только островок с остатками капища, но и чуть ли не половину Лазаревских болот.
Воспользовавшись местным центром телефонной связи, Энке позвонил в Берлин группенфюреру Мюллеру, чтобы отчитаться о результатах операции.
Мюллер внимательно выслушал штурмбанфюрера. Отреагировал лаконично (старый сыскарь вообще не любил тратить слова попусту):
«Я доложу рейхсфюреру. Можешь считать, что дубовые листья к своему Рыцарскому кресту ты заслужил. Внеочередной отпуск, правда, дать не могу – работы выше головы»
«Группенфюрер…» - сообщение об ожидавшей его награде Энке, как обычно, проигнорировал, ибо у него уже и так их было вполне достаточно. Хотя, конечно, дубовые листья…
«… я бы всё-таки хотел, как говорится, перестраховаться…»
«То есть?» - удивлённо переспросил шеф гестапо.
«Я думаю…» - Энке объяснил, что, по его мнению, нужно ещё сделать для того, чтобы действительно поставить точку в этом ужасном деле.
Группенфюрер выслушал его по-прежнему внимательно, но к предложению своего подчинённого отнёсся без особого энтузиазма. Ибо оно требовало выхода на самые высокие уровни бюрократии рейха, что было чревато просто невероятной головной болью.
«Хорошо, я поговорю с рейхсфюрером. Постараюсь убедить его договориться обо всём с Герингом…»
«Мне подождать результата переговоров или…»
«Или» - спокойно и уверенно ответил Мюллер. «Время, насколько я понял, не терпит, а эти бюрократические разговоры могут затянуться надолго. Лучше просить прощения, чем разрешения»
«Спасибо, группенфюрер» - облегчённо произнёс Энке.
«Не стоит благодарности. Я просто выполняю свой долг… как и ты. И умеренно рискую ради дела. Так что отправляйся прямо на аэродром. И делай то, что считаешь нужным. А я прямо сейчас позвоню Бадштуберу, чтобы он предупредил коменданта аэродрома о твоём визите»
Полковник Иоганн фон Бадштубер был одним из многочисленных референтов фельдмаршала Кейтеля – главы ОКВ и теоретически всех вооружённых сил Германии и, таким образом, обладал немалой властью в вермахте.
Вполне достаточной для того, чтобы отдать распоряжение Альфреду Штумпфу – коменданту Н-ского аэродрома. Бадштубер давно и прочно сидел на крючке гестапо (попался на банальной романтической интрижке с красоткой-еврейкой) и поэтому беспрекословно выполнял все просьбы начальника IV отдела РСХА.
Посадив своих советских соратников на поезд до Варшавы (стараниями Альберта Шпеера, отвечавшего за функционирование железных дорог на оккупированных территориях, поезда ходили с чисто немецкой аккуратностью), Энке коротко приказал своему верному помощнику Густаву Цвюнше:
«На аэродром»
Через час, львиная часть которого была потрачена на многочисленные остановки на жандармских блокпостах – фельджандармы проверяли документы с особой тщательностью, справедливо опасаясь партизан, переодетых в форму вермахта (Гаагские конвенции[14] для партизан не только ничего не значила, но они даже не подозревали об их существовании) кюбельваген подкатил к воротам аэродрома.
Перед автомобилем в мгновение ока выросли три жандарма – унтер и два ефрейтора. Встали полукругом, как и требовала инструкция – один ефрейтор перед автомобилем, второй слева, третий справа. МР-40[15] каждого направлен на автомобиль; у каждого свой сектор обстрела, не задевающий другого жандарма…
Фельджандармы своё дело знали и свой хлеб ели не зря.
«Майор Энке и оберфельдфебель Цвюнше» - представился им Энке, протягивая документы. Он предпочёл отрекомендоваться воинскими званиями вермахта, а не соответствующими чинами СС, ибо в вермахте его организацию не очень-то жаловали. Тем более, что Энке и Цвюнше принадлежали не к ваффен-СС (элитным воинским частям, по своим функциям мало отличавшимся от вермахта), а к гестапо.
«Нам необходимо срочно переговорить с майором Штумпфом. Его должны были предупредить»
Долговязый унтер кивнул и направился в караульное помещение, где находился телефон внутренней связи. Предъявленные ему документы забрал с собой, как этого и требовала инструкция. Фельдфебели с абсолютно каменными выражениями лиц продолжали неподвижно стоять, направив МР-40 на кюбельваген.
«Мышь не проскочит» - подумал Энке. «И хорошо»
Через пару минут унтер вернулся – теперь уже с куда более доброжелательным выражением лица. Вернул документы эсэсовцам, козырнул:
«Извините, господин майор. Служба… Господин майор ждёт вас»
«Я всё понимаю» - улыбнулся Энке. «Вы действовали совершенно правильно. Я передам майору, чтобы он объявил Вам благодарность за образцовое несение службы»
«Благодарю Вас, господин майор!» - вытянулся в струнку унтер.
Ворота медленно распахнулись и кюбельваген медленно (по аэродрому быстро ездить запрещалось) двинулся в сторону приземистого здания комендатуры.
Майор Штумпф оказался невысоким, крепко сложенным баварцем лет двадцати пяти с Железным крестом первого класса на левой стороне безукоризненно сшитого и выглаженного голубого кителя люфтваффе. Он заметно прихрамывал и как-то неестественно держал левую руку.
После обмена традиционными армейскими приветствиями (нацистское Хайль Гитлер! в люфтваффе никому и в голову не могло прийти) майор махнул рукой в сторону уютного кожаного дивана, явно реквизированного из какого-то местного партийного или советского учреждения, приглашая гостей садиться. Сам устроился в не менее удобном кресле напротив.
«Кофе, коньяк? Может быть, местной водки?»
Местной водкой был изумительного качества самогон, производившийся кулибинами из близлежащей деревни (богата талантами земля русская!)
«Ничего» - отказался Энке. «Давайте сразу к делу»
«Хорошо» - кивнул майор. «К делу, так к делу. Чем могу быть полезен гестапо?»
Энке молча открыл портфель, достал из него небольшой листок размером в половину листа писчей бумаги и протянул коменданту.
Майор взял в руки документ и под хищным германским орлом прочитал текст следующего содержания:
Верховное главнокомандование Вооружённых сил Германского рейха (ОКВ)
Совершенно секретно
Отпечатано в единственном экземпляре
Майор Хорст Людвиг Энке действует по моему прямому личному приказу в деле чрезвычайной важности для вермахта и рейха. Он подотчетен только мне. Весь персонал вермахта, военный и гражданский, без различия ранга должен беспрекословно выполнять его распоряжения.
Вильгельм Кейтель, генерал-фельдмаршал
Этот документ был почти точной копией другого документа аналогичного содержания, подписанного рейхсфюрером СС Гиммлером и адресованного персоналу СС.
В отличие от СССР, где в подобной ситуации было бы достаточно одного документа из Ставки верховного главнокомандования, германский рейх был структурой существенно более децентрализованной.
Партийные, государственные, военные и полицейские структуры беспрестанно ссорились и враждовали между собой, что, разумеется, никак не способствовало эффективности ведения войны.
Поэтому удивительным было не то, что у Германии возникли трудности в войне на Восточном фронте; удивительным было то, что ей настолько удался блицкриг, что она едва не выиграла войну в сентябре сорок первого. И в апреле сорок второго сохраняла очень даже неплохие шансы на победу.
Теоретически вся полнота власти на оккупированных территориях находилась в руках вермахта (именно поэтому Гиммлер вынужден был обратиться в Кейтелю за верительными грамотами для офицера гестапо), но структуры гестапо, СД и СС были не очень-то склонны выполнять распоряжения ОКВ (поэтому для них рейхсфюрер вынужден был подписать отдельный документ).
Но и это не решало проблему в полной мере. Ибо ОКВ (объединенное верховное командование) состояло из трёх верховных командований – сухопутных сил (ОКХ), люфтваффе (ОКЛ) и кригсмарине – военно-морского флота (ОКМ). ОКХ с декабря сорок первого руководил лично Адольф Гитлер; ОКЛ – его официальный преемник (и вообще официально второй человек в рейхе) Герман Геринг; ОКМ - гросс-адмирал Эрих Редер, традиционно недолюбливавший армию.
Именно поэтому, хотя формально распоряжения Кейтеля (и, следовательно, Энке) были обязательными для выполнения в люфтваффе, на практике – во избежание чудовищного скандала – рейхсфюреру СС было необходимо заручиться одобрением (или хотя бы нейтралитетом) Геринга. Хотя бы постфактум.
Поэтому Энке прекрасно понимал, что де-факто приказывать майору Штумпфу он не мог (несмотря на все свои полномочия де-юре). Нужно было договариваться.
Благо он это умел. И умел хорошо. Сказывалась хорошая польская школа (основным местом работы Энке с ноября 1939 года было варшавское гестапо).
Комендант возвратил документ гестаповцу, откинулся на спинку кресла и задумчиво произнёс: «Слушаю Вас, штурмбанфюрер»
Энке вернул документ в портфель, достал оттуда подробную карту болот (трофейную советскую, сделанную по результатам тщательной аэрофотосъёмки конца 30-х) и протянул офицеру люфтваффе:
«Мне нужно, Herr Major, чтобы Вы силами находящейся на Вашем аэродроме авиации провели… скажем так, учебное бомбометание вот по этой цели» - он указал на красную точку на карте. И добавил:
«Найти её будет легко – посередине островка огромное пятно от пепелища…»
«Я полагаю» - усмехнулся Штумпф, «что причины, по которым Вам это нужно, Вы мне не сообщите…»
«Правильно полагаете» - подтвердил гестаповец. «Причём отбомбиться Вам нужно будет так, чтобы от островка в буквальном смысле ничего не осталось. Ни единого следа. Он должен полностью погрузиться под воду. Ну и вокруг него неплохо бы… поработать»
«Чтобы никто никогда к нему не смог подойти» - закончил за него комендант.
«Вы очень догадливы, Herr Major» - с уважением констатировал Энке.
«В люфтваффе недогадливых не держат» - скорее даже не произнёс, а заявил Штумпф. «У нас здесь быстро думать надо…»
«Вот и отлично» - Энке заметно повеселел. Комендант усмехнулся:
«Правильно ли я полагаю, что после бомбометания и я, и экипажи самолётов должны будут навсегда забыть об этой акции? Этого разговора никогда не было и Вас здесь тоже никогда не было. И никто из ОКВ мне по этому поводу не звонил?»
«Это было бы чрезвычайно желательно» - подтвердил штурмбанфюрер.
«А все вопросы, связанные с восполнением запаса авиабомб, бензина, а также любые проблемы, которые могут возникнуть в результате этой учебной акции… будут решены на уровне ОКВ?»
«Совершенно верно» - кивнул Энке. «Они уже решаются»
«Приятно слышать» - усмехнулся Штумпф. Ох как он не любил эти «шпионские игры» … Но делать было нечего, приказ есть приказ. Хотя формально он мог максимально затянуть его исполнение, требуя подтверждения из ОКЛ… но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что дело здесь действительно очень серьёзное. И очень важное. Ибо по несерьёзным делам ОКВ не направляет офицера гестапо с такими полномочиями…
«Да, и ещё, Herr Major» - добавил штурмбанфюрер. «После успешного выполнения этого задания – а иного исхода быть просто не может – в профессионализме люфтваффе у меня нет ни малейшего сомнения - Вы приобретёте верных и надёжных друзей в IV управлении РСХА…»
Сделал многозначительную паузу – и продолжил:
«Если у Вас когда-нибудь возникнут какие-либо проблемы… или пожелания, Вы можете обратиться напрямую к моему шефу – группенфюреру Мюллеру. Если потребуется, Вы сможете рассчитывать и на протекцию рейхсфюрера…»
Это было очень кстати. После того, как в самом конце Битвы за Англию[16] пулемётная очередь ловкого британского лётчика (или польского, или чешского, или американского, или канадского – нынче в Королевских ВВС кого только не было) как ножом разрезала кабину его Bf-110 и раздробила ему ногу, руку и лопатку к лётной работе он был совершенно непригоден.
А административная работа – она везде административная работа. Хоть в люфтваффе, хоть в ваффен-СС… Может и удастся выбраться из этой Богом забытой дыры куда-нибудь покомфортнее. А то и вообще – в родную Баварию… Они же ведь с рейхсфюрером почти что земляки… ибо тот был родом из Мюнхена.
«Всё будет сделано по наивысшим стандартам люфтваффе» - уверил комендант гестаповца. «Можете не сомневаться»
«Я и не сомневаюсь» - улыбнулся Энке, поднимаясь с дивана.
Через пять минут кюбельваген уже выезжал из ворот аэродрома, направляясь в сторону города.
Штумпф нажал кнопку внутреннего переговорного устройства.
«Зайдите ко мне, лейтенант» - обратился он к своему помощнику. Буквально через мгновение лейтенант появился на пороге его кабинета… если это можно было назвать кабинетом. Высокий, стройный… и с совершенно обгорелой левой половиной лица. И чёрной повязкой на левом глазу.
Бензобак его Bf-109F, развороченного и подожжённого пушечной очередью советского «Яка», взорвался через мгновение после того, как лейтенант люфтваффе Юрген Гримм вывалился из полуразрушенной кабины в полубессознательном состоянии. Каким-то невероятным чудом он сумел прийти в себя и раскрыть парашют.
«Вот что, лейтенант» - обратился к нему комендант. «Вызовите-ка ко мне – причём немедленно – дежурных офицеров…» - он задумался на мгновение, «2./KG3 и 3./KG3, а также… 3./SG1 и 1./SG1»
2./KG3 и 3./KG3 были штаффели бомбардировщиков Ju-88, а 3./SG1 и 1./SG1 – штаффели Sturzkampfflugzeug[17] Ju-87D.
«Должно хватить» - подумал майор. «Если потребуется, подключим и других»
Поскольку дежурные офицеры находились в соседней комнате, лейтенанту не нужно было далеко ходить. Менее, чем через две минуты оба офицера – командиры временных групп, включавших в силу обстоятельств не стандартные три, а всего два штаффеля, уже сидели на диване в кабинете майора Штумпфа.
«Господа обер-лейтенанты» - обратился он к дежурным офицерам, «вынужден вас, наверное, всё-таки немного огорчить…»
Сделав многозначительную паузу, он продолжил:
«Мне только что сверху…» - он показал большим пальцем руки на потолок, «поступил приказ совершить тренировочное бомбометание по… хотите верьте, хотите – нет, одному из островков здешних болот…»
Он продемонстрировал им карту, любезно оставленную офицерами гестапо.
«Не хотим» - съязвил обер-лейтенант Дитрих Кроос. «Но верим».
Ибо за почти уже три года войны, которая для обоих началась уже первого сентября 1939 года, им приходилось получать и более странные приказы.
«Скажите, Herr Major» - не менее язвительно осведомился обер-лейтенант – Вернер Ламм, «этот… странный приказ имеет отношение к двум офицерам СС, которые только что покинули нашу скромную обитель? Или они к нему?»
«Приказы не обсуждают, обер-лейтенант» - оборвал его Штумпф. «Их беспрекословно выполняют. По крайней мере, в люфтваффе. И язык за зубами у нас крепко держать тоже принято. Если кто вдруг забыл».
Всё время нахождения на аэродроме оба обер-лейтенанта (как и командиры других групп, эскадрилий, звеньев и пилоты отдельных самолётов) находились в оперативном распоряжении коменданта. Поэтому вынуждены были подчиниться этому более чем странному приказу.
«Операция начинается немедленно. Сначала заходят Ju-88, затем – Sturzkampfflugzeug. Цель должна быть уничтожена полностью» - распорядился майор. Ему явно нравилось впервые за почти год командовать операцией – пусть и тренировочной.
«Jawohl, Herr Major!» - дружно выкрикнули лейтенанты, вскакивая с дивана.
Через мгновение они уже бежали к своим самолётам, на бегу выкрикивая приказы дежурным техникам. Ещё через двадцать минут на широкую бетонную полосу аэродрома (большая редкость для советских лётных полей!) вырулил первый загруженный бомбами «под завязку» Ju-88. За ним последовали и другие.
А ещё через четверть часа островок заходил ходуном под разрывами 250-килограммовых авиабомб. В искусстве бомбометания пилотам и бомбардирам люфтваффе не было равных, да и прицелы у них были едва ли не лучшие в мире (некоторые пилоты Ju-87 умудрялись с пикирования укладывать бомбу в круг радиусом не более десяти метров).
Поэтому майор Штумпф, вылетевший вслед за бомбардировщиками на разведчике FW-189 (чтобы проконтролировать результаты), совершенно не удивился, когда увидел, что после того, как последний Sturzkampfflugzeug освободился от груза бомб и направился на аэродром, островка уже не было. Он просто перестал существовать. Его поглотило Лазаревское болото.
А вместе с ним на дно болота навсегда погрузилось и Зло.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Звание в СС, соответствующее майору вермахта
[2] Звание в СС, соответствующее оберфельдфебелю вермахта
[3] Охотничья команда (нем.)
[4] «Автомобиль-лоханка» (нем.) Германский аналог американского виллиса («джипа») – легковой открытый армейский автомобиль повышенной проходимости, использовавшийся вермахтом в 1939-1945 годах в качестве офицерского, штабного и т.д.
[5] Немецкий ранцевый огнемёт образца 1934 года
[6] Пусть так и будет (англ.)
[7] Гестапо (Gestapo) является сокращением от Geheim Statspolizei – тайная политическая полиция
[8] от нем. Hilfswilliger — «желающий помочь» — военнослужащие добровольческих вспомогательных частей вермахта, комплектовавшихся из военнопленных солдат и офицеров РККА и из местного населения и выполнявшие, в частности, охранные и антипартизанские функции. В апреле 1942 года общая численность «хиви» составляла 200 тысяч человек, а к началу 1945 года – более 1,2 миллиона человек
[9] Я служу в немецком вермахте (нем.)
[10] Немецкий 81-мм батальонный миномёт образца 1934 года
[11] Воздушный корпус армии США (англ.) – официальное название ВВС США во время Второй мировой войны
[12] Аналог эскадрильи в ВВС РККА. Обычно состоял из 12 самолётов
[13] Звено из трёх самолётов
[14] Гаагские конвенции 1899 и 1907 годов о законах и обычаях войны, подписанные всеми ведущими странами, кроме СССР, запрещали ношение участниками боевых действий военной формы противника (впрочем, как и гражданской одежды – разрешено было только ношение военной формы соответствующей страны). Нарушители этого пункта конвенций с точки зрения международного права считались военными преступниками и подлежали смертной казни.
[15] Основной 9-мм пистолет-пулемёт, состоявший на вооружении вермахта. В РККА его ошибочно называли шмайссером
[16] Крупнейшее воздушное сражение Второй мировой войны, продолжавшееся над Британскими островами в августе 1940 - мае 1941 года
[17] пикирующий бомбардировщик (нем.)
