Колокольцев открыл бездонный «дипломатический» портфель, добыл оттуда книгу стандартного формата и средней толщины, раскрыл на заложенной узкой полоской бумаги странице…
Перехватив удивлённый взгляд писателя, поднял книгу, показав обложку:
«Это Саламбо Гюстава Флобера. Ещё дореволюционное издание – десятого года, если быть более точным. Действие романа происходит в Карфагене примерно за столетие до взятия – и уничтожения – города римлянами…»
Глубоко вздохнул – и прокомментировал:
«В общем и целом, старина Гюстав промахнулся – и сильно…»
«А вы откуда знаете?» – неожиданно даже для самого себя агрессивно осведомился Булгаков.
«Я это знаю потому» – спокойно и бесстрастно ответил Колокольцев – «что агенты Общества Чёрного Солнца многие десятилетия отслеживали происходившее в Карфагене. И именно они – точнее, баронесса… впрочем, тогда ещё не баронесса… убедили римского главкома Сципиона поступить с захваченным городом именно таким жестким образом…»
«Однако вынужден признать» – улыбнулся Колокольцев, «что сцену жертвоприношения Молоху великий Флобер – он по праву считается одним из крупнейших европейских писателей XIX века – описал настолько точно, словно при ней присутствовал лично…»
«Мне бы так» – с белой завистью подумал Булгаков. Но, разумеется, промолчал.
Колокольцев обворожительно улыбнулся: «С Вашего позволения…»
Которого на самом деле он не спрашивал.
«… я процитирую наиболее точные и наиболее, скажем так, информативные фрагменты этого описания…»
«Над канделябром и гораздо выше алтаря, стоял Молох, весь из железа, с человеческой грудью, в которой зияли отверстия, которых было ровно семь. Его раскрытые крылья простирались по стене, вытянутые руки спускались до земли; три черных камня, окаймленных желтым кругом, изображали на его лбу три зрачка; он со страшным усилием вытягивал вперед свою бычью голову, точно собираясь замычать…»
Колокольцеву вдруг стало нехорошо. Он вдруг внутренним зрением, к которому он привык уже давно, абсолютно чётко и ясно увидел этого кошмарного идола. Хуже того, он сам стоял рядом с этим чудовищем, в каком-то подземном храме.
К счастью он ни в этом храме не побывает, ни (тем более) этого жуткого идола не увидит. Спустя девять месяцев этот храм разрушит… точнее, аннигилирует ужасающей мощности артиллерийский залп.
Залп восьми 330-миллиметровых орудий главного калибра М1931 новейшего на то время (постройки 1936 года) французского линейного корабля Страсбург. Залп, который с расстояния в тридцать километров отправит на встречу с Молохом восемь 560-килограммовых бронебойных снарядов.
Эти снаряды с непостижимой, невероятной точностью (спасибо французским комендорам), как раскалённые ножи сквозь масло насквозь прошьют двухметровый слой земли и метровую каменную кладку, защищавшую сверху дьявольский подземный храм.
Два подряд чудовищных взрыва (комендоры дали два залпа – каждый из одной четырёхорудийной башни главного калибра Страсбурга) превратят мерзкое капище в огромную воронку. В которой от дьявольского содержимого не останется ровным счётом ничего, кроме опалённого огнём взрыва песка.
А потом – по приказу настоятеля Карфагенского Кафедрального Собора Святого Людовика, архиепископа Карфагенского и примаса всея Африки Шарля-Альбера Гоуно – пожарный автомобиль (позаимствованный у военных) зальёт всю воронку и прилегающую к ней территорию освящённой архиепископом водой.
Завершив работу, которую почти два тысячелетия назад не довели до конца Сципион Африканский и его легионы.
Но это всё произойдёт спустя почти девять месяцев. А сейчас Колокольцев, решительно стряхнув с себя это наваждение (он это умел), продолжил чтение великого романа «великого Густава»:
«Не могло быть такой муки, которую нельзя было бы претерпеть ради Молоха, так как его услаждали самые страшные мучения, а карфагеняне теперь всецело зависели от его воли. Необходимо было его удовлетворить. Примеры показывали, что этим способом можно отвратить напасти. Верили также, что сожжение жертв очистит Карфаген. Жестокость толпы была заранее распалена. К тому же выбор должен был пасть, исключительно на знатные семьи…»
«Толпа всегда и везде толпа» – мрачно подумал Булгаков. «Как безмозглая курсистка – сегодня одно, завтра другое, послезавтра вообще руки на себя наложит. Сегодня Осанна, завтра Распни!, послезавтра вообще в геенну огненную как на праздник…»
Но промолчал. Колокольцев продолжал:
«В дома карфагенян являлись люди в черных одеждах. Многие заранее уходили под предлогом какого-нибудь дела или говоря, что идут купить лакомства, чтобы не видеть, как слуги Молоха приходили и забирали их детей. Другие тупо сами же их отдавали. Детей уводили в храм Танит, где жрецы должны были хранить и забавлять их до наступления торжественного дня…»
«Танит – довольно загадочный персонаж карфагенского пантеона» – прокомментировал Колокольцев. «Одни считают её местным вариантом Иштар/Астарты – богини войны, плотской любви и плодородия; другие – женой Баал-Хаммона…»
«Молоха?» – удивился Булгаков.
«Вот и я удивился» – загадочно улыбнулся Колокольцев. «Ибо жена Дьявола – это оксюморон какой-то…»
«А Вы как думаете?» – заинтересованно спросил Михаил Афанасьевич. «Кто на самом деле эта загадочная Танит?»
Колокольцев пожал плечами: «Доподлинно известны два факта. Первый – карфагеняне приносили детей… и не только детей в жертву не только Баал-Хаммону… сиречь Молоху, но и Танит. И второй – у неё два титула: pene baal – «лицо Баала» и rabat – женская форма слова rab. Как ни странно, на финикийском наречии это слово имеет прямо противоположное значение, чем в русском. Господин…»
«А это значит…» – Булгаков запнулся.
«Лично для меня всё ясно и понятно» – улыбнулся Колокольцев. «Верховное божество принципиально андрогинно; иными словами, содержит в себе и мужскую, и женскую составляющую…»
«Этакий двуликий Янус?» – улыбнулся Михаил Афанасьевич: «Только разноликий?»
Колокольцев кивнул:
«Точно. У Молоха два лица и два воплощения: мужское – Баал-Хаммон и женское – Танит. Две инфернальные стороны одной дьявольской медали…»
Глубоко вздохнул, словно собираясь с силами – и продолжил чтение:
«В храме Молоха выбили кусок стены, чтобы извлечь медного идола, не касаясь пепла жертвенника. Затем, как только взошло солнце, служители храма двинули идола на Камонскую площадь»
«Именно на этой площади в Карфагене совершались человеческие жертвоприношения» – прокомментировал Колокольцев. И продолжил:
«Идол передвигался, пятясь назад, скользя на валах; плечи его были выше стен; едва завидя его издали, карфагеняне быстро бежали, ибо нельзя безнаказанно созерцать Ваала иначе, чем в проявлении его гнева…»
«Подозреваю, что лучше вообще не созерцать» – прокомментировал Колокольцев. «Ни в гневе, ни в каком-либо другом состоянии. Иначе психика может не выдержать…»
«Охотно верю» – мрачно подумал Булгаков. Но промолчал. Колокольцев продолжил:
«Тем временем между ногами колосса зажгли костер из алоэ, кедра и лавров. Длинные крылья Молоха погружались в огонь; мази, которыми его натерли, текли по его медному телу, точно капли пота…»
«Тот ещё аромат, наверное» – с брезгливостью подумал Булгаков. Но снова промолчал. Колокольцев размеренно продолжал:
«Вдоль круглой плиты, на которую идол упирался ногами, стоял недвижный ряд детей, закутанных в черные покрывала; несоразмерно длинные руки бога спускались к ним ладонями, точно собираясь схватить этот венец и унести его на небо»
«Есть у меня подозрение – весьма обоснованное подозрение, на самом деле» – прокомментировал Колокольцев, «что перед этим ужасом детям дали выпить какой-то сильный успокоительный наркотик. Так что они, скорее всего, пребывали в полной прострации… почти в коме»
«Хорошо бы» – подумал Михаил Афанасьевич. «Всё легче несчастным – хотя это делали, скорее всего не из человеколюбия, которое в Карфагене точно оксюморон – а чтобы не бузили и не нарушали ритуал…»
Колокольцев продолжал:
«Прежде, чем приступить к жертвоприношению, нужно было испробовать, как действуют руки идола. Тонкие цепочки, начинавшиеся у пальцев, шли к плечам и спускались сзади; когда их тянули книзу, раскрытые руки Молоха подымались до высоты локтей и, сходясь, прижимались к животу. Их несколько раз привели в движение короткими, прерывистыми толчками»
Булгаков не выдержал: «Механики, мать их…»
«Я бы и покрепче выразился» – невозмутимо отреагировал Колокольцев. «Однако предпочёл бы позвонить главному маршалу авиации Эдгару Ладлоу-Хьюитту…»
«Кому?» – удивился Булгаков.
«Главкому стратегической бомбардировочной авиации Великобритании» – пояснил Колокольцев. «И попросил бы его прислать пару сотен Стирлингов…»
«Кого прислать?» – удивился Булгаков.
«Стирлингов прислать» – рассмеялся Колокольцев. И объяснил:
«Это новейший британский четырёхмоторный стратегический бомбардировщик. В каждый можно впихнуть шесть с половиной тонн фугасных авиабомб. В результате из Карфагена получилась бы милая такая пустыня. Почище Сахары…»
И продолжил чтение:
«Нужна была жертва одного человека, совершенно добровольная, так как считалось, что она увлечет за собою других. Однако пока никто не вызывался. Семь проходов от барьеров к колоссу оставались пустыми»
«Это ненадолго» – прокомментировал Колокольцев. «Просто на доведение толпы до состояния массового психоза требуется время…»
И продолжил: «Чтобы заразить толпу примером, жрецы вынули из-за поясов острые шила и стали наносить себе раны на лице. В ограду впустили обреченных, которые лежали в стороне, распростершись на земле. Им бросили связку страшных железных орудий, и каждый из них избрал себе пытку. Они вонзали себе вертела в грудь, рассекали щеки, надевали на головы терновые венцы»
«Специалисты по психопатологии» – прокомментировал Колокольцев, «называют этот психоз чёрным мазохизмом. Чёрным, ибо полностью отрицает требования нормального, белого мазохизма. Фундаментальные требования разумности и безопасности – физической и психической…»
«Вы хорошо разбираетесь… в психопатологии» – со смесью уважения и опаски произнёс Булгаков.
Колокольцев пожал плечами: «Спасибо моему знакомому психологу-психиатру… нет, не моему доктору – мне мозгоправ без надобности…»
«Ты сам кому хочешь мозги вправишь» – мрачно подумал Булгаков. Но, разумеется, промолчал.
«… и моей, скажем так, приходящей жене»
Знакомого Колокольцева изначально звали Вернер Блох. Он был чистокровным евреем, что после прихода нацистов к власти не сулило ему ничего хорошего ни в работе, ни в личной жизни.
Используя свои немалые связи в RusHA – главном управлении СС по вопросам расы и колонизации – Колокольцев… ну, если не одним росчерком пера, то довольно близко к этому превратил чистокровного еврея Вернера Блоха в не менее чистокровного арийца Вернера Шварцкопфа.
Приходящей женой Колокольцева (твёрдо намеренной стать вполне официальной) была некая Ирма Бауэр. Которая по терминологии психопатологов (и БДСМ-субкультуры) была свитчером.
С практической точки зрения это означало, что в свои рабочие часы (в качестве старшей надзирательницы женского концлагеря Равенсбрюк) она кошмарила заключённых так, что в ужас приходили даже видавшие виды сотрудники Инспекции концлагерей СС.
А в свободное от работы время, значительную часть которого она проводила на вилле Колокольцева в Ванзее, она совершенно добровольно оказывалась… ну если не на месте заключённых Равенсбрюка, то где-то весьма близко к этому. В роли надзирательницы выступал, понятное дело, Колокольцев.
Ему это не нравилось категорически (ибо садистом, даже «белым», он не был ни разу), но Ирма – как никакая другая женщина – обладала над ним какой-то странной и совершенно непонятной властью.
И потому он покорно делал с ней всё, что она хотела. Благо баронесса передала ему какой-то странный эликсир неизвестного происхождения, который при наружном применении снимал любые синяки и заживлял любые раны в считанные дни.
Колокольцев продолжил чтение:
«Доведя себя до состояния запредельного экстаза, жрецы схватились за руки и, окружая детей, образовали второй большой круг. Круг то сжимался, то расширялся. Жрецы приближались к перилам, затем отступали, снова приближались и проделывали это снова и снова, маня к себе толпу головокружительным хороводом…»
«Классическая шаманская психотехника» – прокомментировал Колокольцев. «Индуцирование массового психоза. Опытные шаманы способны и не на такое…»
И продолжил чтение:
«Наконец, шатающийся человек с бледным, безобразно искаженным от ужаса лицом толкнул вперед ребенка; в руках колосса очутилась маленькая черная ноша; она исчезла в темном отверстии. Жрецы наклонились над краем большой плиты, и вновь раздалось пение, славящее радость смерти и воскресение в вечности»
«Про воскресение Флобер загнул» – прокомментировал Колокольцев. «В карфагенской религии никакого воскресения и близко нет. Это он с христианскими великомучениками перепутал…»
И продолжил:
«Жертвы поднимались медленно, и так как дым восходил высокими клубами, то казалось, будто они исчезали в облаке. Ни один не шевелился; все были связаны по рукам и по ногам; под темными покрывалами они ничего не видели, и их нельзя было узнать»
«Думаю, что не столько связаны и всё остальное, сколько отравлены наркотиком. Ибо опытный травник легко подберёт дозу, которая любого ребёнка быстро приведёт в состояние полной пассивности и покорности. Сами в пламя бросятся».
И продолжил чтение:
«Медные руки идола двигались все быстрее и быстрее безостановочным движением. Каждый раз, когда на них клали ребенка, жрецы Молоха простирали на жертву руки, чтобы взвалить на нее преступления народа, и громко кричали: «Это не люди, это быки!» Толпа кругом ревела: «Быки! Быки!» Благочестивые люди кричали: «Ешь, властитель»…»
«Какой ужас» – простонал Булгаков.
Колокольцев пожал плечами: «Это вам не Воланд и его свита, Михаил Афанасьевич. Это настоящие, без дураков, Дьявол и его верные слуги…»
Глубоко вздохнул и прокомментировал: «Думаю, что каждому в толпе жрецы налили чего-то… изменяющего сознание. Вот и изменили…»
И продолжил чтение:
«Жертвы, едва очутившись у края отверстия, исчезали, как капля воды на раскаленном металле, и белый дым поднимался среди багрового пламени. Но голод божества не утолялся; оно требовало еще и еще…»
«Типичное ненасытие Дьявола» – прокомментировал он. И продолжил:
«Чтобы удовлетворить Молоха, идола нагружали руки, стянув жертвы сверху толстой цепью, которая их держала. Служители Ваала сначала считали число жертв, чтобы узнать, соответствует ли оно числу дней солнечного года; но так как процесс жертвоприношения вышел из-под контроля, то их уже нельзя было сосчитать среди головокружительного движения страшных рук»
«А Вы удивлялись, как это они три сотни детей в жертву принесли» – грустно усмехнулся Колокольцев. «В состоянии такого психоза и тысячу можно запросто в печь бросить…»
И продолжил: «Жертвоприношение длилось долго, до самого вечера. Потом внутренние стенки отверстий зарделись более темным блеском. Тогда стали различать горевшее мясо. Некоторым даже казалось, что они видят волосы, отдельные члены, даже все тело жертв…»
Колокольцев покачал головой: «Только казалось. В таком крематории стенки так быстро раскаляются, что тело… особенно ребёнка, сгорает как спичка в считанные минуты. Только горстка пепла остаётся…»
И добавил: «А пепел потом в море сбрасывают. Поэтому археологи не нашли – и не найдут никогда – доказательств огненных жертвоприношений. Ибо самого идола римляне безжалостно расплавили…»
Глубоко вздохнул – и продолжил чтение:
«Наступал вечер; облака спустились над головой Ваала. Костер, переставший пылать, превратился в пирамиду углей, доходивших до колен идола; весь красный, точно великан, залитый кровью, с откинутой назад головой, он шатался, отяжелев от опьянения…»
«Фу, какая мерзость» – не выдержал Булгаков. Хотя Михаил Афанасьевич был человеком весьма начитанным (как и полагается писателю), Саламбо как-то прошла мимо него. Чему он сейчас был просто необычайно рад.
«Я бы сказал, инфернальность» – поправил его Колокольцев. «Ибо уж чего-чего, а огня и пепла там…»
И продолжил чтение:
«По мере того, как жрецы торопились, неистовство толпы возрастало; число жертв уменьшалось: одни кричали, чтобы их пощадили, другие — что нужно еще больше жертв. Казалось, что стены, покрытые людьми, должны рушиться от криков ужаса и воплей мистического сладострастия»
Колокольцев прокомментировал: «Как говорит мой знакомый психиатр, полностью оманьяченная толпа. Во всей своей инфернальной красе…»
И продолжил чтение: «К идолу пришли верующие, таща цеплявшихся за них детей; они били их, чтобы оттолкнуть и передать красным людям. Музыканты останавливались по временам от изнеможения, и тогда слышны были крики матерей и шипение жира, падавшего на угли. Опившиеся беленой ползали на четвереньках, кружились вокруг колосса и рычали, как тигры»
«Как львы, на самом деле» – поправил Флобера Колокольцев. «Не водятся в Карфагене тигры. А львы пожалуйста – сколько угодно…»
И добавил: «Насчёт белены тоже не согласен. Я знаком с мировой историей наркотиков – приходилось сталкиваться, так что думаю, там альтератор сознания был позаковыристее…»
Булгаков покачал головой: «Чудовищно, просто чудовищно» – с нескрываемым ужасом в голосе произнёс он. «Своих собственных детей сжигать живьём… это вообще за гранью всего и вся…»
«Добро пожаловать в Ад, Михаил Афанасьевич» – усмехнулся Колокольцев. «Это Вам не гости бала Воланда – здесь публика реально инфернальная…»
И, наконец, закончил:
«Ограду снесли, потому что все присутствовавшие на площади хотели принять участие в жертвоприношении; отцы, чьи дети умерли задолго до того, кидали в огонь их изображения, игрушки, их сохранившиеся останки. Те, у кого были ножи, бросались на других, и началась резня…»
А Колокольцев задал совершенно естественный вопрос… точнее, сразу два.
«А теперь представьте себе, если такое будет происходить по всей Европе? А если по всему миру? А если всё будет как в настоящем Аду – то есть, стократно, тысячекратно хуже?»
Булгаков молчал. Ибо у него просто не было слов.
Колокольцев вздохнул и очень сурово резюмировал: «Так что человечество должно памятник поставить Сципиону Африканскому. Высотой с Эйфелеву башню. В каждом городе. За то что спас от этого…»