Служанки надели на Анну красивое ночное платье из серого дамаста, а под него – красный киртл с низким вырезом, который был на ней в вечер перед арестом. Потом тетя Болейн накинула на плечи племянницы короткую накидку из меха горностая.
– На случай, если снаружи холодно, – сказала она.
После того как Анну осудили, тетя Болейн изменилась: стала добрее, проявляла больше уважения, а сейчас вообще выглядела взволнованной.
– Леди Кингстон и я не будем помогать вам. Этой чести должны удостоиться молодые дамы.
Те посмотрели на нее с испугом.
Тетушка заплела волосы Анны, скрутила косы высоко на затылке и надела на голову капор, по форме похожий на фронтон. Потом дала в руки Нэн Сэвилл полотняный платок:
– Положите себе в карман. Вы знаете, для чего он понадобится.
– Я хорошо выгляжу? – спросила Анна. – Мне сказали, что людям позволят смотреть на казнь.
– Вы выглядите до кончиков ногтей королевой! – ответила тетя Болейн.
Вскоре пришел отец Скип, чтобы отслужить мессу. Приняв причастие, Анна повозилась с завтраком – отщипнула немного белого хлеба, чтобы порадовать своих дам, – но аппетита у нее не было. Ее все время тянуло в уборную. От нервозности кишечник извергал из себя воду. Голова слегка кружилась от недосыпания.
В восемь часов у дверей появился Кингстон.
– Мадам, ваш час приближается, – хриплым от волнения голосом произнес он. – Вы должны приготовиться.
– Бросьте эти формальности, я уже давно готова.
Кингстон протянул ей кошелек:
– Там двадцать фунтов, которые вы можете раздать как милостыню.
Это будет ее последним королевским деянием.
Кингстон прочистил горло:
– Мадам, позвольте дать вам совет. Когда вы опуститесь на колени, стойте прямо и не шевелитесь. Это для вашего же блага. Вы понимаете меня? Палач опытный, но если вы шевельнетесь, удар может прийтись не в то место.
– Я буду стоять смирно, – обещала Анна, отчаянно стараясь не думать о том, что ей предстояло вынести.
– Теперь я должен уйти, – сказал констебль.
Леди Болейн крепко обняла Анну.
– Господь да пребудет с вами! – горячо проговорила она.
Леди Кингстон похлопала Анну по руке, когда та проходила мимо нее. Было очень заметно, что она едва сдерживает слезы. Спускаясь по лестнице, Анна слышала, как у нее за спиной четыре юные дамы горько оплакивают ее судьбу.
Во внутреннем дворе Анну ожидали две сотни йоменов из королевской гвардии, чтобы доставить на казнь. Она не ожидала таких церемоний. Как только узница появилась, начался торжественный марш к воротам Колдхарбор, за йоменами следовали офицеры Тауэра, за ними Кингстон и Анна, замыкали шествие ее фрейлины и отец Скип.
Проходя между двумя массивными башнями ворот Колдхарбор, Анна увидела собравшуюся вокруг эшафота толпу людей, которые стояли на Тауэр-Грин перед Артиллерийским домом. Эшафот был построен высокий, его затянули черной тканью.
Поднялся шум голосов – люди увидели медленно приближающуюся к ним Анну. Инстинкт подталкивал ее броситься в бегство, однако она заставила себя не терять королевского достоинства. Вдруг подумалось, что даже сейчас Генрих еще может ее помиловать. Может быть, вся эта жуткая сцена была разыграна для того, чтобы продемонстрировать широкий жест милосердия и снискать любовь своих подданных?
Раздавая милостыню беднейшим из зрителей, Анна слышала за спиной плач своих фрейлин. Несколько раз она оборачивалась и шикала на них, чтобы прекратили лить слезы. А сама не переставала напряженно вслушиваться, не раздастся ли стук копыт скачущего галопом королевского гонца, который везет прощение. Но напрасно. В глубине души Анна знала: помилования не будет.
На турнирной площадке собралось не меньше тысячи человек. Подойдя ближе, Анна увидела лорд-канцлера Одли и господина секретаря Кромвеля; рядом с ними стоял бастард Генриха, герцог Ричмонд, которого, без сомнения, привели, чтобы он передал отцу отчет о казни. Глядя на осужденную, юный Ричмонд злобно ухмылялся. Что ж, Генрих услышит только о ее храбрости. Она не станет критиковать короля или его правосудие. С Господом она примирилась, а навлекать королевский гнев на свою семью ни к чему.
Были тут также Норфолк и Саффолк с множеством дворян и лорд-мэр Лондона с олдерменами и шерифами, а вот отца Анна искала взглядом напрасно.
Процессия приближалась к эшафоту. Он был посыпан опилками, на нем в ожидании стояли несколько человек, одетых в обычные костюмы, так что Анна не могла определить, который из них палач. Меча тоже нигде не было видно
– Теперь я должен уйти, – сказал констебль.
Леди Болейн крепко обняла Анну.
– Господь да пребудет с вами! – горячо проговорила она.
Леди Кингстон похлопала Анну по руке, когда та проходила мимо нее. Было очень заметно, что она едва сдерживает слезы. Спускаясь по лестнице, Анна слышала, как у нее за спиной четыре юные дамы горько оплакивают ее судьбу.
Во внутреннем дворе Анну ожидали две сотни йоменов из королевской гвардии, чтобы доставить на казнь. Она не ожидала таких церемоний. Как только узница появилась, начался торжественный марш к воротам Колдхарбор, за йоменами следовали офицеры Тауэра, за ними Кингстон и Анна, замыкали шествие ее фрейлины и отец Скип.
Проходя между двумя массивными башнями ворот Колдхарбор, Анна увидела собравшуюся вокруг эшафота толпу людей, которые стояли на Тауэр-Грин перед Артиллерийским домом. Эшафот был построен высокий, его затянули черной тканью.
Поднялся шум голосов – люди увидели медленно приближающуюся к ним Анну. Инстинкт подталкивал ее броситься в бегство, однако она заставила себя не терять королевского достоинства. Вдруг подумалось, что даже сейчас Генрих еще может ее помиловать. Может быть, вся эта жуткая сцена была разыграна для того, чтобы продемонстрировать широкий жест милосердия и снискать любовь своих подданных?
Раздавая милостыню беднейшим из зрителей, Анна слышала за спиной плач своих фрейлин. Несколько раз она оборачивалась и шикала на них, чтобы прекратили лить слезы. А сама не переставала напряженно вслушиваться, не раздастся ли стук копыт скачущего галопом королевского гонца, который везет прощение. Но напрасно. В глубине души Анна знала: помилования не будет.
На турнирной площадке собралось не меньше тысячи человек. Подойдя ближе, Анна увидела лорд-канцлера Одли и господина секретаря Кромвеля; рядом с ними стоял бастард Генриха, герцог Ричмонд, которого, без сомнения, привели, чтобы он передал отцу отчет о казни. Глядя на осужденную, юный Ричмонд злобно ухмылялся. Что ж, Генрих услышит только о ее храбрости. Она не станет критиковать короля или его правосудие. С Господом она примирилась, а навлекать королевский гнев на свою семью ни к чему.
Были тут также Норфолк и Саффолк с множеством дворян и лорд-мэр Лондона с олдерменами и шерифами, а вот отца Анна искала взглядом напрасно.
Процессия приближалась к эшафоту. Он был посыпан опилками, на нем в ожидании стояли несколько человек, одетых в обычные костюмы, так что Анна не могла определить, который из них палач. Меча тоже нигде не было видно.
На земле, у дальнего края помоста, она заметила деревянный короб. Господи Иисусе, это же ее гроб! Анна заставила себя сохранять спокойствие. Недолго ей осталось храбриться.
Кингстон подал осужденной руку и помог взойти наверх по пяти деревянным ступеням. Следом поднялись четыре девушки. Изо всех сил стараясь сохранять на лице улыбку и не выдавать страха, Анна с высоты эшафота посмотрела вниз, на толпу, потом повернулась к Кингстону:
– Позволено ли мне говорить с людьми? Обещаю, что не скажу ничего двусмысленного. И прошу вас, не давайте сигнал к началу казни, пока я не закончу говорить.
Констебль кивнул:
– Прошу вас, говорите и будьте кратки.
Анна повернулась к толпе, от волнения у нее перехватило дыхание.
– Добрые христиане! Я пришла сюда, чтобы умереть в соответствии с законом. Законом осуждена я на смерть, а потому ничего не скажу против него. Я пришла сюда только для того, чтобы принять смерть и покорно склониться перед волей господина моего короля. И если я когда-нибудь обидела его милость, то своей смертью расплачусь за это. – Она склонила голову; сердце колотилось, ведь стоит произнести последние слова, и жизнь ее закончится, но Анна заставила себя продолжить, молясь, чтобы голос не дрожал от страха. – Я пришла сюда не для того, чтобы кого-то обвинять, и не для того, чтобы говорить о том, в чем меня обвинили. Я прошу всех вас, добрые друзья, молиться за жизнь короля, моего и вашего повелителя, одного из лучших правителей на земле, который всегда хорошо со мной обращался и лучше которого не найти. Вот почему я принимаю смерть с готовностью и смиренно прошу прощения у всего мира. Если кто-нибудь станет разбираться в моих делах, прошу судить о них с лучшей стороны. Засим я покидаю этот мир и вас всех и от чистого сердца желаю, чтобы вы молились за меня.
По кивку Кингстона вперед вышли ее дамы, но все они находились в таком смятении, что Анне самой пришлось помогать им снимать с себя накидку, верхнее платье и капор. Она осталась в одном красном киртле. Нэн Сэвилл вытащила из кармана полотняный платок и отдала Анне. Та повязала его на голову, покрыв все волосы, но одна коса упрямо выбивалась наружу. Это испугало Анну. Она подколола ее шпилькой и молилась, чтобы коса оставалась на своем месте. Ничто не должно препятствовать удару меча.
– Молитесь за меня! – попросила она своих дам. – Прошу у вас прощения за любую резкость, которую я позволила себе по отношению к вам. Пока я была жива, вы всегда проявляли усердие у меня на службе, и теперь вы здесь в мой последний час и увидите мои смертные муки. Как вы были верны мне в счастливое время, так не покинули меня и в мой последний час. – Дамы с болью смотрели на нее, по щекам их струились слезы; Анна слабо улыбнулась. – Я не могу наградить вас за преданность, но прошу, утешьтесь. Не жалейте о моей смерти. Не забывайте меня и всегда храните верность его милости королю и той, которая окажется счастливее меня и станет вашей королевой и госпожой. Всегда цените вашу честь больше жизни и не забудьте в своих молитвах к Господу Иисусу поминать и мою душу.
Крупный мускулистый мужчина в скромном, но хорошо сидевшем костюме вышел вперед и встал на колени перед Анной. Он заговорил с сильным акцентом, и она поняла, что это палач. Сердце бешено забилось.
– Мадам, – сказал он, – я прошу у вашей милости прощения, но мне приказано исполнить свою обязанность.
– Охотно даю, – ответила Анна.
– Мадам, прошу вас встать на колени и произнести молитвы, – проинструктировал палач.
Момент настал. Анна опустилась на колени в опилки и постаралась стоять прямо, как советовал Кингстон.
– Пожалуйста, дайте мне немного времени для молитвы, – попросила она, скромно оправляя юбки, чтобы, когда ее тело упадет, не открылись ноги. – О Христос, прими мою душу! – снова и снова взывала Анна.
– Все на колени, уважим отходящую душу! – крикнул внизу лорд-мэр.
Толпа опустилась на колени. Стоять остались только Саффолк и Ричмонд. Анна пыталась молиться, но боялась, что удар ее настигнет, когда она еще не будет готова, а потому все время испуганно оглядывалась.
– Мадам, не бойтесь. Я подожду, пока вы не подадите мне знак, – сказал палач.
Анна потрогала платок, проверила, на месте ли коса, и продолжила молиться. Вся в слезах, с куском полотняной ткани к ней подошла Нэн Сэвилл, чтобы завязать глаза. Однако руки у девушки так тряслись, что пришлось взять у нее повязку. Взглянув на мир и море взиравших на нее лиц, Анна сама завязала себе глаза. Последнее, что она увидела, было ясное небо над крышами Тауэра.
– Иисус, сжалься над моей душой! Боже мой, сжалься над моей душой! – горячо молилась Анна. – Отдаю свою душу Иисусу Христу!
Палач попросил ее дам отойти подальше; раздалось шарканье ног, затем новый взрыв громких рыданий. Страшно было не видеть того, что происходит вокруг.
– Бейте! – воскликнула Анна. Сердце стучало тяжело и болезненно, и подумалось, что, наверное, можно было бы обойтись и без палача. – О Господь, сжалься над моей душой! Отдаю свою душу Христу!
– Принесите меч! – произнес голос палача.
Послышалось какое-то движение в том месте, где находились ступени, и Анна инстинктивно повернула туда голову.
Она поверила Кингстону, когда тот говорил, что боли не будет, и молилась, чтобы удар оказался молниеносным и принес мгновенное забвение, но, когда он был нанесен, ощутила удушающий взрыв жгучей боли, потом тепло заливающей тело крови, ее вкус на языке и почувствовала, как струйки потекли из ноздрей, а голова, невероятно легкая, с глухим стуком ударилась о помост, и с нее слетела повязка.
Анна закричала бы, но не получалось – из губ выходило лишь ужасное тихое бульканье. Захотелось зажать руками смертельную рану, но рук больше не было – они остались на той темной окровавленной груде, что лежала рядом с ней на эшафоте. Анна моргнула и попыталась отвести глаза. Сквозь смертные муки все еще различались смутные образы стоявших на эшафоте людей. Потом свет померк, и опустилась блаженная тьма.