Ещё одно описание казни Марии-Антуанетты

[RolandVT]

Из книги "Обезглавленные"
-----------------------------------

16 октября 1793 г.

15 минут пополудни

Майский двор Консьержери, 16 октября, 9:30. Несмотря на испуг, который она только что испытала при виде обычной повозки, Мария-Антуанетта самостоятельно взобралась по ступенькам узенькой лестницы. Ей приказали сесть на деревянный настил лицом к лошадиному крупу – очередное унижение.

Открылись ворота, повозка загрохотала по мостовой. С 7 утра на всем пути следования колонны – чуть менее четырех километров от Консьержери до площади Революции – расставлены вооруженные силы. Помимо этого у подножия мостов, на площадях и перекрестках установили пушки, перекрыли любое транспортное движение.

Для проведения казни одной австрийки были задействованы свыше 30 000 солдат. Парижане вышли на улицы, чтобы «поглядеть на нее» и принять участие в этом беспрецедентном в истории Франции событии: публичной казни женщины, некогда бывшей королевой.

Повозка с осужденной двигалась медленно, несколько раз останавливаясь из-за напиравшей толпы. Бесчисленная, враждебная, источавшая ненависть, та то молчала, то взвывала и угрожала. Вдруг даже лошадь в панике встала на дыбы. Для Марии-Антуанетты смерть представляла собой не что иное, как выпитую до дна чашу.

Казалось, дорога на эшафот длилась целую вечность. Республика создала своего рода Крестный путь в ложно эгалитарной логике: публичная казнь именно этой осужденной представляет собой что-то из ряда вон выходящее и, как ни парадоксально, воспроизводит образ королевы-мученицы.

В такт неровной дороге из стороны в сторону покачивалось больное, почти безжизненное тело, бледное, едва ли не прозрачное. Мария-Антуанетта похудела так сильно, что щеки ее впали. Скулы и глаза покраснели, а руки синели от веревки, туго стягивавшей запястья. Но даже в таком состоянии она держалась ровно, с достоинством, глядя прямо перед собой. Она словно находилась где-то еще, недосягаемая для яростных возгласов толпы. Для самой смерти.

С Марией-Антуанеттой в повозке ехали парижский палач Сансон и его помощник. Первый держал заключенную за конец веревки. Аббат Жирар, конституционный священник, сидел рядом с ней на деревянном настиле, хотя пару часов назад она вовсе отказалась от его услуг.

Ему поручили сопровождать ее, в том числе и во время казни. Мария-Антуанетта же, в свою очередь, его игнорировала: не разговаривала с ним и даже не смотрела в его сторону. Она не нуждалась в утешении этого святоши. Охранять повозку с именитой заключенной приставили конных жандармов, спереди прокладывал путь отряд революционной армии под командованием бывшего актера версальского театра Монтансье по прозвищу Граммон. Говорят, что до революции Мария-Антуанетта способствовала его карьере.

С тех пор времена сильно изменились, и теперь Граммон представлял собой ярого эбертиста. В духе актерских способностей прошлой жизни он устроил из этого удивительного момента целую драму, не переставая размахивать рапирой, оскорбляя осужденную и развлекая тем самым толпу.

Не раз он кричал: «Вот она, печально известная Антуанетта! Настал ее конец, друзья мои». На улице Сент-Оноре, возле церкви Святого Роха, одна женщина попыталась плюнуть в лицо заключенной, другая, возле часовни оратория, показала ей своего сына, которого несла на руках. Ребенок, который, вероятно, был ровесником дофина, послал королеве воздушный поцелуй, но даже этот жест, среди всех угроз и оскорблений, та оставила без внимания.

На втором этаже одного из домов на улице Сент-Оноре за развернувшейся картиной наблюдал художник Давид. Этот день, 16 октября 1793 года, был лично для него особенно важным: после полудня ему предстояло продемонстрировать две работы, над которыми он работал с июля.

Две пропагандистские картины, освящавшие кровь мучеников революции – «Смерть Марата» и «Лепелетье де Сен-Фаржо на смертном одре». Народный трибун, редактор нерегулярной газеты L’Ami du peuple [Друг народа], зарезанный Шарлоттой Корде 13 июля 1793 года в собственной ванной и Лепелетье де Сен-Фаржо, депутат, проголосовавший за смерть короля и убитый за это 20 января.

Давид, депутат Конвента монтаньяров, цареубийца и член Комитета общественной безопасности, вместе с Эбером [его тоже гильотинируют] также участвовал в одном из допросов молодого дофина, на котором тот дал показания против матери. Давид всем сердцем ненавидел Марию-Антуанетту.

Увидев ее в повозке, он не смог удержаться, чтобы не унизить в последний раз, но теперь уже на бумаге, пером и чернилами. Несколькими штрихами он навсегда закрепил последний образ самой изображаемой и вместе с тем ненавистной женщины своего века. Он нарисовал ее в профиль, в полный рост, сидящей в повозке. Бывшую королеву не узнать: не более чем чопорная старуха, с плотно сжатыми губами и закрытыми веками. Женщина-призрак, обреченная на смерть. Он запечатлел женщину, которой вот-вот суждено умереть.

В полдень повозка наконец прибыла на площадь Революции. Столпотворение сосредоточилось вокруг эшафота. Согласно источникам, на площади собралось около 200 000 человек. По сообщениям полиции, несмотря на нетерпение толпы, простоявшей не менее двух часов, сохранялось спокойствие. Повозка остановилась у главной аллеи сада Тюильри. Ничто не тронуло сердце приговоренной к смерти, даже вид гильотины. До самого конца она сохраняла достоинство, которое ее враги списывали на воспитание и аристократическую надменность.

Без посторонней помощи Мария-Антуанетта поднялась по ступеням на эшафот. Она не сделала ни одной попытки обратиться к толпе, как это сделал в свою очередь король в январе. Широко известный "факт" о том, что бывшая королева якобы наступила на ногу палачу и извинилась перед ним, на самом деле не имел места.

С ее головы сняли чепец, а руки, наконец, развязали, но ненадолго – заключенную тут же привязали ремнями к скамейке гильотины. Видел ли кто-то в этот момент алую кровь на ее белом платье? Так или иначе, палач убедился, что голова королевы крепко зажата меж досок, и опустил веревку. Раздался оглушающий стук. В корзину упала окровавленная голова. На часах без четверти полдень.

Палач Сансон подобрал ее и продемонстрировал публике с каждого угла эшафота. Толпа ликовала. Кричала и аплодировала, присвистывая. Со всех сторон доносились возгласы: «Да здравствует Республика! Да здравствует Революция!» Народ подбрасывал вверх головные уборы.

Одному человеку, и только ему, удалось пробиться мимо охраны и взобраться на эшафот. Он окунул свою руку (или платок) в кровь Марии-Антуанетты. Этого человека звали Минго, его тут же арестовали. Через восемь дней он предстал перед Революционным трибуналом, и тот, вопреки всем ожиданиям, его оправдал.

Голову и тело погрузили в тачку и отвезли на кладбище Мадлен неподалеку от площади Революции. Невозможно сказать, похоронили тело казненной как можно скорее или оставили разлагаться на несколько дней, рядом с братской могилой, в которой лежал король. Известно лишь то, что останки Марии-Антуанетты покрыли известью, чтобы ускорить разложение, а голову поместили между ее ног. Над ней продолжали издеваться даже после смерти.