Мало кому известно, что в мирное время (Пугачёвский бунт - донельзя тёмная история - был всё-таки временем военным) за всё правление Екатерины Великой состоялась всего одна смертная казнь (даже приснопамятная Салтычиха получила пожизненное без права на УДО).
Состоялась эта казнь 15 сентября 1764 года на Сытном рынке (он же Обжорный в обиходе той поры) при огромном стечении публики, давно уже не видевшей казней. Смерти был предан подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Яковлевич Мирович.
Единственная тогда в столице газета «Санкт-Петербургские ведомости» информировала читателей весьма сдержанно:
«Третьего дня, то есть 15-го сего месяца, пред полуднем, над бывшим подпоручиком Мировичем, о котором бунтовщицком и изменническом предприятии в Шлиссельбургской крепости в народ уже объявлено, состоявшимся прошедшего августа 17-го дня Е. и. в. манифестом, на Петербургском острову, на Обжорном рынке, по заключенной от бывшего в Правительствующем Сенате генерального собрания сентенции, совершилась экзекуция, а именно отсечена ему, при многочисленном собрании народа, голова, а тело его ввечеру сожжено купно с эшафотом».
Загадочная то была история и зело тёмная. "Бунтовщик" Мирович, состоя в карауле Шлиссельбургской крепости, пытался было освободить заключенного в ней низложенного императора Иоанна Антоновича, свергнутого ещё в младенчестве ещё Елизаветой Петровной. В ходе этой попытки царственный узник погиб. Не все верили, что подпоручик и впрямь действовал в одиночку, многие полагали, что за его действиями стояла императрица, желавшая устранить претендента на трон.
Как бы то ни было, Верховный суд в составе сорока восьми высших сановников империи, включавший не только придворных, но и лиц духовных, приговорил Мировича к смерти — как человека, который «учинил себя клятвопреступником, возмутителем, бунтовщиком, изменником и государственным злодеем».
Достоверных свидетельств о том, как проходила казнь, сохранилось немного. Краткая заметка в газете, столь же краткие строки в записках Гаврилы Романовича Державина:
«В один из сих годов, но помнится, только что осенью, случилась поносная смертная казнь на Петербургской стороне известному Мировичу. Ему отрублена на эшафоте голова. Народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не привыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогнулся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились».
Есть еще лаконичная запись в дневнике Семена Андреевича Порошина, воспитателя наследника Павла Петровича, помеченная октябрем того же 1764 года: «Гр. Александр Сергеич Строганов рассказывал, с какою твердостью и с каким благоговением злодей сей приступал к смерти. Его Превосходительство Никита Иванович (Панин) изволил сказывать о смешных и нелепых обещаниях, которые он, Мирович, делал святым угодникам, если намерение его кончится удачно».
Наконец, еще одно описание, достоверность которого под большим вопросом, но которое весьма часто используется в современной литературе, посвященной екатерининским временам. Украинский писатель Григорий Федорович Квитка-Основьяненко уже в пушкинские годы составил «План романа из жизни Мировича и записку о нем», где со слов неназванных современников рассказывал:
«Войска, наряженные быть при исполнении казни, имели ружья, заряженные при полном числе патронов. Прочие полки были собраны по полковым дворам и находились там чрез целый день; и им розданы были патроны. В последующую ночь усилены были везде караулы и строжайше наблюдаемы были улицы города. Но везде было покойно, как равно и в следующие дни.
Мирович, везомый на казнь, увидев любопытствующей народ, сказал близ него находившемуся священнику: «Посмотрите, батюшка, какими глазами смотрит на меня народ. Совсем бы иначе на меня смотрели и даже приветствовали бы при появлении моем, ежели бы мне удалось мое предприятие».
Прибыв на место казни, он спокойно взошел на эшафот; он был лицом бел, и замечали в нем, что он в эту минуту не потерял обыкновенный свой румянец в лице, одет он был в шинель голубого цвета. Когда прочли ему сентенцию, он вольным духом сказал, что он благодарен, что ничего лишнего не взвели на него в приговоре.
Сняв с шеи крест с мощами, отдал провожавшему его священнику, прося молиться о душе его; подал полицеймейстеру, присутствовавшему при казни, записку об остающемся своем имении, прося его поручить камердинеру его исполнить все по ней; сняв с руки перстень, отдал палачу, убедительно прося его, сколько можно удачнее исполнить свое дело и не мучить его; потом сам, подняв длинные свои белокурые волосы, лег на плаху.
Палач был из выборных, испытан прежде в силе и ловкости. Он должен был одним ударом отрубить голову барану с шерстью; после нескольких удачных опытов, допущен к делу и… не заставил страдать несчастного».
Слова насчет палача «из выборных» стоит пояснить: если в прежние царствования профессия палача была вполне себе денежной и востребованной, то за время царствования Елизаветы Петровны все переменилось. Отыскать палача для казни Мировича оказалось целой задачей, из нескольких кандидатов в конце концов выбрали одного.
Судьбе и казни несчастного подпоручика посвящен известный роман «Мирович» Григория Данилевского, но мы предоставим завершить эту главу Виктору Сосноре: этот современный писатель и поэт, горячий сторонник версии о причастности Екатерины II к гибели Иоанна Антоновича, красочно описал день казни, хоть и не удержался при этом от чисто художественных условностей:
«Мировича привезли накануне, чтобы не было паники, лошадей выпрягли и увели, оглобли опустились на землю; знали или не знали, что там, в карете? Эшафот был покрашен самой дорогой краской, золотой, солнце слепило, и краска слепила. Землю вокруг эшафота посыпали песком, тоже золотым почему-то, прибалтийским, как будто предстояла не казнь, а премьера итальянской оперы. По песку порхали (повсюду!) воробьи, они что-то искали в песке, мёртвых мух, что ли, и что-то клевали, Муравьёв, может быть.
Палач поднялся на помост первым, он шёл, балансируя, чтобы не поскользнуться на свежей краске, на лесенке появились тёмные пятна от его тяжёлых подошв, палач был одет в чёрно-красный балахон с капюшоном, — прорези для глаз, а у капюшона заячьи уши — тоже оперный гардероб. Палач, как ружьё, нёс на плече большой блестящий топор; кто выковал такой топор, какой инженер мучился над этим уникальным инструментом, или разыскивали в арсенале Анны Иоанновны, ведь после смерти Анны Иоанновны не было ни одной публичной казни — двадцать два года.
В общем, никому не приходило в голову, что казнь состоится, — слишком похоже на фарс.
А потом произошло следующее.
Карета шатнулась. Разлетелась кожаная дверца с цветочками. С подножки кареты на лестницу прыгнул офицер — блеснули пуговицы, — упал на ступеньки, закарабкался по-собачьи наверх, на коленях, на ладонях, встал на помосте во весь рост, перекрестился быстро-быстро, махнул палачу — и палач, как послушная машина, опустил топор.
Ни вздоха. Никто не осмыслил, не сообразил. Увидели: наверху, в воздухе, блеснула ладонь, измазанная золотом, и блеснул большой топор.
Потом брызнула кровь, потом хлынула кровь, блестящие брёвна всё чернели и чернели, народ смотрел во все глаза — где голова? А голова упала с эшафота и покатилась по песку, переворачиваясь, она уже лежала (с чистым, незамазанным лицом), а из горла, снизу, на песок выливалась кровь, и только цыганские кудри чуть-чуть пошевеливались и поблёскивали.
Засуетились солдаты, палач стоял надо всеми, на помосте, ни на кого не смотрел, в капюшоне, с топором на плече».
Текст Сосноры — лишь версия того, как все происходило, но очень яркая версия. Пусть даже и не красили эшафоты золотой краской, только черной.
Казнь поручика Мировича
- RolandVT
- Posts: 4147
- Joined: Fri Feb 09, 2024 10:42 am
- Has thanked: 106 times
- Been thanked: 1388 times