Дева Эвменида - глава из романа Мученицы
Posted: Sat Mar 23, 2024 4:30 pm
Кира Жданова явно никогда не видела портрет работы художника Жана-Жака Гойера… впрочем, даже если бы и видела, то это ровным счётом ничего бы не изменило. Ибо на нём была изображена не совсем та… точнее, совсем не та женщина, которая сейчас стояла перед нами.
Кира вообще перестала что-либо понимать – кроме того, что сейчас она видит нечто уж точно не менее впечатляющее, чем (пока) неизвестно каким чудом спасшаяся от французского меча Анна Болейн. И скоро узнает нечто ещё более впечатляющее… про обеих.
Девушка с надеждой посмотрела сначала на меня (ибо я тут типа главный), потом на королеву Анну, потом на Шарлотту (какую именно Шарлотту, она явно не понимала категорически), потом снова на меня. Убедившись, что помощи не будет, она растерянно покачала головой: «Ничего не понимаю…»
И осторожно-подобострастно обратилась к Шарлотте: «Вы Шарлотта…»
Она запнулась. Я понял, что пришло время раскрыть все карты – и торжественно объявил: «Кира, перед тобой собственной персоной Мари-Анна-Шарлотта Корде д’Армон, всемирно известная как просто Шарлотта Корде…»
От изумления (хотя после встречи с Анной Болейн изумляться было уже особо нечему), Кира потеряла дар речи… надолго. С трудом придя в себя, она с ещё большим трудом пробормотала:
«Но это же невозможно… Вас же гильотинировали на глазах многих тысяч парижан… и не только парижан…»
Она вопросительно посмотрела на мадемуазель Корде – ибо, по понятным причинам, не помнила официальную дату смерти дворянки.
«17 июля 1793 года» – спокойно ответила Шарлотта. И добавила: «Это если верить официальной истории, которая, по блестящему определению великого Наполеона Бонапарта, есть нагромождение лжи, которую власть предержащие решили считать правдой…»
Будучи по одной из своих многочисленных профессий вполне себе профессиональным историком, в этом я был согласен с великим императором чуть более, чем полностью.
А мадемуазель Корде неожиданно рассмеялась: «Я с ним переспала пару раз – из чистого любопытства. Он, понятное дело, был не сном ни духом о том, кто я была на самом деле – тогда я жила под именем Анны Готье…»
«И как тебе Наполеон Великий?» – заинтересованно осведомилась Анна, которая Болейн. Видимо, они с Шарлоттой были не настолько близки, чтобы та делилась с ней своими постельными победами – пусть и двухсотлетней давности.
Корде Великая пожала плечами: «Скорее итальянец, чем француз – мне есть, с кем сравнивать – а вообще очень даже неплох. Весёлый, энергичный, страстный… неожиданно заботливый…»
«Но как???» – изумилась Кира. «Как Вам удалось спастись???»
После чего предсказуемо обратилась к Анне Болейн: «И Вам тоже – Вашу казнь ведь две тысячи лондонцев видели вживую?»
Королева Анна заговорщически улыбнулась – и махнула рукой в сторону двери: «Пойдём в офис – своими глазами увидишь…»
Я вызвал санитаров, которые должны были унести (и унесли) тело и голову Василисы Ивановны в крематорий в соседнем здании – и мы отправились в типа офис Объекта Харон.
По дороге я вспомнил биографию Шарлотты Корде… точнее, её официальную биографию. Ещё точнее, то, что мне было известно – как оказалось, известно мне было на удивление очень даже много (спасибо фотографической памяти после Преображения).
Впрочем, не только поэтому – мадемуазель Корде мне была в высшей степени интересна чисто профессионально. Интересна потому, что совершенно явно страдала (скорее, впрочем, наслаждалась) синдромом мученицы в варианте, который в наши дни получил неофициальное название синдрома шахидки.
Мари-Анна-Шарлотта Корде д’Армон родилась в Нормандии, 27 июля 1768 года, под знаком Льва… точнее, Львицы (кто бы сомневался). Отцом малышки был человек из весьма знатного семейства, но как третий сын в семье он не мог рассчитывать на наследство. Поэтому занятия сельским хозяйством на семейной ферме стали основным источником доходов семейства Корде.
Маленькая Шарлотта росла на родительской ферме. Она с удовольствием проводила время на природе, научилась многим хозяйственным премудростям и, вероятно, стала бы образцовой «сельской» девушкой… хотя вот лично я в этом очень сильно сомневаюсь. Ибо ИМХО с её характером и талантами она была несовместима с сельской жизнью от слова совсем.
Кроме того, она получила на удивление неплохое практически домашнее начальное образование – некоторое время она жила и училась у брата отца — кюре прихода Вик Шарля Амедея.
На удивление прогрессивный дядя дал ей начальное образование и познакомил с пьесами их знаменитого предка — «отца французской трагедии» Пьера Корнеля. Это знакомство стало первым шагом на её пути к квартире Жана-Поля Марата – и в бессмертие (в самом прямом – физическом – смысле).
Ибо Пьер Корнель был законченным, неисправимым идеалистом – в своих пьесах он изображал людей такими, какими они должны были быть. Идеальное человечество, героев с непреклонной волей в исполнении самого сурового долга, сильных людей, душевные конфликты которых приводят к роковым последствиям – в первую очередь для них же.
Нет ни малейшего сомнения, что именно эти пьесы и сформировали личность и характер будущей террористки, «шахидки французской революции» – особенно пьеса Полиевкт, в которой представлена трагическая фигура мученика, внезапно осенённого благодатью веры и находящего в ней силу стать выше земных привязанностей… в том числе, и к самой жизни.
Ну, а дальше, как говорится, понеслось. Когда Шарлотте едва исполнилось четырнадцать лет, во время очередных родов (увы, обычное дело в те времена) умерла её мать.
Которую она не просто безумно любила, а боготворила. Именно это событие, вне всякого сомнения, и стало тем стрессором, который запустил синдром мученицы в разуме, душе и сердце юной девушки.
Дальше – больше. Отец попытался устроить Шарлотту и её младшую сестру Элеонору в пансион для девушек Сен-Сир, но ему было отказано, так как Корде не входили в число дворянских семей, отличившихся на королевской службе.
Девушек приняли на казённое содержание в интернат при бенедиктинском аббатстве Святой Троицы в Кане, где аббатисой была их дальняя родственница — мадам Пантекулан (в те времена во Франции без блата было никак).
Аббатиса была на удивление прогрессивной – она разрешила воспитанницам читать труды известных философов и просветителей того времени. Именно благодаря мадам Пантекулан, юная Шарлотта познакомилась с работами Вольтера, Руссо и других ведущих мыслителей Франции… на свою голову и на голову Марата (как я вскоре узнал, далеко не только Марата).
Как отмечали наставницы Шарлотты, девушка с каждым годом всё больше проникалась идеями о свободе и равенстве людей. Монастырь был суровым местом, поэтому неудивительно, что это ещё сильнее закалило её характер.
Несмотря на ещё юный возраст, Мари-Анна-Шарлотта была по-спартански беспощадна к самой себе; никогда ни на что не жаловалась – даже на самую сильную боль (наставницам приходилось по косвенным признакам угадывать, что девушка больна и нуждается в медицинской помощи).
После победы Великой французской революции в соответствии с антиклерикальными декретами новой власти 1790 года, аббатство было закрыто. Поэтому в начале 1791 года 22-летняя Шарлотта вынужденно вернулась к отцу.
Однако ненадолго – уже в июне она переехала в Кан к своей троюродной тётки мадам де Бетвиль. Хотя по неписаным правилам того времени ей уже давно было пора выйти замуж и обзавестись не одним ребёнком, её эта перспектива не интересовала совершенно.
По воспоминаниям её подруги по Кану, ни один мужчина никогда не произвёл на неё ни малейшего впечатления; мысли её витали совсем в иных сферах; она менее всего думала о браке. Из чего (учитывая её прошлое) ввод был однозначным – суицидальный синдром уже прочно взял под контроль её разум, душу и сердце.
Что она впоследствии подтвердила сама – в своих письмах к подруге она постоянно говорила о бесполезности и бессмысленности жизни. До судьбоносного не только для неё, но и для всей Франции удара кинжалом в доме номер тридцать по улице Кордельеров оставалось менее двух лет.
С монастырских времён Шарлотта много читала – причём исключительно non-fiction, газеты и брошюры (беллетристика её никогда не интересовала). Хотя она была воспитана в «роялистской вере», Шарлотта довольно быстро разочаровалась не только в короле Людовике XVI, но и в самом институте монархии, став республиканкой задолго до революции.
На одном из званых обедов в доме тётки Шарлотта демонстративно отказалась выпить за короля, заявив, что не сомневается в его добродетели, но «он слаб, а слабый король не может быть добродетельным, ибо у него не хватит сил предотвратить несчастья своего народа». Как в воду глядела…
Казнь короля Людовика французскими ррреволюционерами 21 января 1793 года, видимо, стала последним стрессором, после которого Шарлотта приняла твёрдое и необратимое решение пожертвовать собой, совершить политическое убийство, умереть на гильотине и стать символом Сопротивления террору якобинцев.
Однако в обстановке тотальной паранойи и уже надвигавшегося террора одной ей было не справиться – ей нужна была поддержка, пусть и вслепую. Случай представился в июне, когда в Кан прибыли мятежные депутаты-жирондисты.
Шарлотта встретилась с одним из депутатов-жирондистов Шарлем Барбару, якобы ходатайствуя за лишившуюся пенсии подругу по монастырю — канониссу Александрин де Форбен, эмигрировавшую в Швейцарию.
Это был предлог для её поездки в Париж, паспорт для которой она получила ещё в апреле. Шарлотта просила рекомендацию и предложила передать письма жирондистов друзьям в столицу.
Вечером 8 июля она получила от Барбару рекомендательное письмо депутату Конвента Дюперре и несколько брошюр, которые Дюперре должен был передать сторонникам жирондистов.
Взяв письмо от Барбару, Шарлотта рисковала быть арестованной по дороге в Париж: ровно в тот день Конвент принял декрет, объявлявший жирондистов в изгнании изменниками отечества… однако в Кане об этом станет известно лишь три дня спустя. Перед отъездом она сожгла все свои бумаги и написала прощальное письмо отцу, в котором, чтобы отвести от него все подозрения, сообщала, что якобы уезжает в Англию (тогда уже Великобританию).
Шарлотта приехала в Париж 11 июля и остановилась в гостинице Провиданс на улице Вьез-Огюстен. На тот момент она ещё не выбрала объект для ликвидации – она колебалась между Маратом и Робеспьером.
В конце концов она выбрала первого, посчитав его наиболее опасным… или просто наиболее яркой, знаковой целью. Явно под влиянием жирондистов, которые публично называли Марата чудовищем, утратившим человеческий облик (их мнение разделяли миллионы французов).
В этом они были правы, конечно – однако выбор Шарлотты был чудовищной ошибкой. Ибо наиболее опасным был как раз Робеспьер, устранение которого вполне могло если не совсем остановить, то сильно замедлить маховик сатанинского якобинского террора, а Марат по состоянию здоровья вообще не мог никак участвовать в политической и общественной жизни.
Ибо к тому времени он уже тяжело (и неизлечимо) болел – начал прогрессировать себорейный дерматит (осложнённый вторичными бактериальными инфекциями, вызвавшими, в частности атопическую экзему, которым он заразился, когда лечил и выхаживал английских бродяг (по изначальной профессии он был врачом).
Чтобы хоть как-то облегчить свои (вполне заслуженные) страдания, он постоянно сидел в лекарственной ванне, работал там и даже принимал посетителей. Что, надо отметить, сильно облегчило задачу Шарлотты – подобраться к Робеспьеру было не в пример сложнее.
Перед убийством «друга народа» – на самом деле, его злейшего врага – девушка написала эмоциональное Обращение к французам, друзьям законов и мира:
«Французы! Вы знаете своих врагов, вставайте! Вперёд! О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осуждённый Вселенной, он стоит вне закона…»
Что было чистейшей правдой – по обоим пунктам.
«О, моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце; я могу отдать тебе только свою жизнь! И я благодарна небу, что я могу свободно распорядиться ею; никто ничего не потеряет с моей смертью; но я не стану сама убивать себя после того, как убью Марата. Я хочу, чтобы мой последний вздох принёс пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!»
Манифест одержимой синдромом мученицы суицидальной мазохистки – по компетентному мнению доктора Вернера Шварцкопфа, с которым я был полностью согласен.
В своём манифесте Шарлотта подчеркнула, что действует без сообщников и в её планы никто не посвящён. В день убийства текст манифеста и свидетельство о своём крещении Шарлотта прикрепила булавками под корсажем, после чего отправилась на площадь Пале-Рояль, которая в то время по революционной моде называлась садом Пале-Эгалите.
Где в обычной лавке купила банальный (впрочем, вполне себе эффективный) кухонный нож. После чего отправилась… правильно, в гости к «другу народа», куда доехала в наёмном экипаже-фиакре.
Прибыв на Кордельеров, 30 она попыталась пройти к Марату, сообщив, что прибыла из Кана, чтобы рассказать о готовящемся там заговоре. Однако гражданская жена Марата Симона Эврар, заподозрив неладное, не пустила её к мужу. Вернувшись в гостиницу, Шарлотта написала письмо Марату с просьбой назначить встречу после полудня, но от волнения забыла указать обратный адрес.
Предсказуемо е дождавшись ответа, она написала третью записку и вечером снова поехала на улицу Кордельеров (занятное созвучие, надо отметить). На этот раз она достигла своей цели. Марат принял её, сидя в ванне, где он находил облегчение от кожной болезни.
Шарлотта сообщила ему о депутатах-жирондистах, бежавших в Нормандию; он не нашёл ничего лучшего, чем заявить, что отправит их всех на гильотину (хотя не имел такой власти) … и получил два удара кухонным ножом в грудь.
Видимо, у Шарлотты был опыт по части заколоть скотину (коей Марат, вне всякого сомнения, и являлся), поэтому оба удара оказались смертельными. Вурдалак-якобинец скончался на месте, успев лишь позвать на помощь жену.
Корде была схвачена на месте. Она была уверена, что её убьют на месте, однако, «люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира», как она впоследствии написала из тюремной камеры.
Очень скоро она узнает, что эти люди были оперативниками Общества Чёрного Солнца – и что вся её «Операция Друг Народа» проходила под плотным контролем этой могущественной организации.
Первый раз Шарлотту допросили на квартире Марата, второй — в тюрьме Аббатства. Её поместили в камеру, в которой круглосуточно находились два жандарма – видимо, чтобы не позволить ей совершить самоубийство, хотя она прямо заявила, что не собирается этого делать.
Когда она узнала, что Дюперре и священник Фоше арестованы как её сообщники, она написала письмо с опровержением этих обвинений, которые были чушью собачьей. 16 июля её перевели в парижскую тюрьму Консьержери.
Этим же днём её допросили в Уголовном Революционном трибунале. На суде, состоявшемся утром следующего дня (ибо расследовать было, собственно, нечего), её защищал Клод Шово-Лагард, один из крупнейших юристов Франции, будущий защитник Марии Антуанетты, жирондистов и прочих жертв якобинского террора.
Шарлотта держалась со спокойствием, поразившим всех присутствующих. Она ещё раз она подтвердила, что у неё не было сообщников. После того, как её снова допросили и были заслушаны свидетельские показания, общественный обвинитель Антуан Фукье-Тенвиль (который через два года сам отправится на гильотину) потребовал для убийцы смертной казни.
Присяжные единогласно признали её виновной и вынесли ей смертный приговор – в полном соответствии с законами… да, собственно, любой страны и любого времени. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежавшим, поэтому казнь на гильотине была назначена на вечер того же дня.
Ожидая казни, Шарлотта позировала художнику Гойеру, начавшему её портрет ещё во время судебного заседания, и разговаривала с ним на разные темы. Прощаясь, она подарила ему прядь своих волос. От исповеди она отказалась.
По постановлению суда её казнили в красной рубашке, одежде, в которой, согласно законам того времени, казнили наемных убийц и отравителей – хотя она не была ни той, ни другой. Надевая рубашку, она произнесла: «Одежда смерти, в которой идут в бессмертие»
О, если бы она только знала тогда, в какое именно бессмертие…
Подробно о последних часах жизни Шарлотты в своих воспоминаниях рассказал палач Сансон. По его словам, он не встречал подобного мужества у со времён казни де Ла Барра в 1766 году, который по постановлению суда перед казнью был подвергнут жутким пыткам, но никого не выдал и не оговорил. Поскольку он был дворянином, его обезглавили мечом, а тело публично сожгли.
Что занятно, его приговорили к смертной казни за богохульство и святотатство, став последним, которого в стране казнили за это «преступление» – в том же году од давлением общественного мнения, в том же году смертная казнь за богохульство во Франции была официально отменена.
Весь путь от Консьержери до места казни Шарлотта стояла в телеге, отказавшись сесть. Когда Сансон, поднявшись, заслонил от неё гильотину, она попросила его отойти, ибо совершенно не боялась этого сооружения. Её казнили в половине восьмого вечера 17 июля на площади Революции. Во всяком случае, по официальной версии.
Некоторые свидетели казни утверждали, что некто подхватил отсечённую голову Шарлотты и нанёс ей удар по лицу. Палач Сансон счёл необходимым опубликовать в газете сообщение, что это сделал не он, и даже не его помощник, а некий плотник, охваченный революционным энтузиазмом.
Плотник признал свою вину и раскаялся… что ему не помогло. Ибо он не пережил встречу с той, чью голову он на самом деле ударил по лицу (обычно безразличная к таким выходкам Баронесса на этот раз почему-то реально осатанела).
Зная о большом опыте и изобретательности Баронессы и её свиты в области болевых воздействий, мне даже думать не хотелось о том, какой смертью умер этот… персонаж.
Чтобы убедиться, что она была девственна (неясно, правда, с какой целью), её тело подвергли медицинской экспертизе. Шарлотту Корде похоронили на кладбище Мадлен в общей могиле во рву № 5.
Впоследствии, во время Реставрации Бурбонов, кладбище было очень кстати ликвидировано, так что теперь нет никакой возможности выяснить, кто на самом деле там захоронен.
Но это по официальной версии – а мы, спасибо Наполеону Великому, очень хорошо знаем, что есть официальная история. После откровения Анны Болейн, я уже неплохо представлял себе, что произошло на самом деле – осталось лишь прояснить некоторые не особо существенные детали.
Однако сначала нужно было проверить свои ощущения от будущей коллеги Анны и Шарлотты и убедиться, можно ли ей вообще показывать то, что собиралась показать мадемуазель Корде… или королева Анна (я пока так и не понял).
Поэтому сразу же после того, как женщины вошли в офис, я остался за порогом – и позвонил своей благоверной, дистанционно по видео наблюдавшей за всем происходившим в комнате для обезглавливания.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Кира вообще перестала что-либо понимать – кроме того, что сейчас она видит нечто уж точно не менее впечатляющее, чем (пока) неизвестно каким чудом спасшаяся от французского меча Анна Болейн. И скоро узнает нечто ещё более впечатляющее… про обеих.
Девушка с надеждой посмотрела сначала на меня (ибо я тут типа главный), потом на королеву Анну, потом на Шарлотту (какую именно Шарлотту, она явно не понимала категорически), потом снова на меня. Убедившись, что помощи не будет, она растерянно покачала головой: «Ничего не понимаю…»
И осторожно-подобострастно обратилась к Шарлотте: «Вы Шарлотта…»
Она запнулась. Я понял, что пришло время раскрыть все карты – и торжественно объявил: «Кира, перед тобой собственной персоной Мари-Анна-Шарлотта Корде д’Армон, всемирно известная как просто Шарлотта Корде…»
От изумления (хотя после встречи с Анной Болейн изумляться было уже особо нечему), Кира потеряла дар речи… надолго. С трудом придя в себя, она с ещё большим трудом пробормотала:
«Но это же невозможно… Вас же гильотинировали на глазах многих тысяч парижан… и не только парижан…»
Она вопросительно посмотрела на мадемуазель Корде – ибо, по понятным причинам, не помнила официальную дату смерти дворянки.
«17 июля 1793 года» – спокойно ответила Шарлотта. И добавила: «Это если верить официальной истории, которая, по блестящему определению великого Наполеона Бонапарта, есть нагромождение лжи, которую власть предержащие решили считать правдой…»
Будучи по одной из своих многочисленных профессий вполне себе профессиональным историком, в этом я был согласен с великим императором чуть более, чем полностью.
А мадемуазель Корде неожиданно рассмеялась: «Я с ним переспала пару раз – из чистого любопытства. Он, понятное дело, был не сном ни духом о том, кто я была на самом деле – тогда я жила под именем Анны Готье…»
«И как тебе Наполеон Великий?» – заинтересованно осведомилась Анна, которая Болейн. Видимо, они с Шарлоттой были не настолько близки, чтобы та делилась с ней своими постельными победами – пусть и двухсотлетней давности.
Корде Великая пожала плечами: «Скорее итальянец, чем француз – мне есть, с кем сравнивать – а вообще очень даже неплох. Весёлый, энергичный, страстный… неожиданно заботливый…»
«Но как???» – изумилась Кира. «Как Вам удалось спастись???»
После чего предсказуемо обратилась к Анне Болейн: «И Вам тоже – Вашу казнь ведь две тысячи лондонцев видели вживую?»
Королева Анна заговорщически улыбнулась – и махнула рукой в сторону двери: «Пойдём в офис – своими глазами увидишь…»
Я вызвал санитаров, которые должны были унести (и унесли) тело и голову Василисы Ивановны в крематорий в соседнем здании – и мы отправились в типа офис Объекта Харон.
По дороге я вспомнил биографию Шарлотты Корде… точнее, её официальную биографию. Ещё точнее, то, что мне было известно – как оказалось, известно мне было на удивление очень даже много (спасибо фотографической памяти после Преображения).
Впрочем, не только поэтому – мадемуазель Корде мне была в высшей степени интересна чисто профессионально. Интересна потому, что совершенно явно страдала (скорее, впрочем, наслаждалась) синдромом мученицы в варианте, который в наши дни получил неофициальное название синдрома шахидки.
Мари-Анна-Шарлотта Корде д’Армон родилась в Нормандии, 27 июля 1768 года, под знаком Льва… точнее, Львицы (кто бы сомневался). Отцом малышки был человек из весьма знатного семейства, но как третий сын в семье он не мог рассчитывать на наследство. Поэтому занятия сельским хозяйством на семейной ферме стали основным источником доходов семейства Корде.
Маленькая Шарлотта росла на родительской ферме. Она с удовольствием проводила время на природе, научилась многим хозяйственным премудростям и, вероятно, стала бы образцовой «сельской» девушкой… хотя вот лично я в этом очень сильно сомневаюсь. Ибо ИМХО с её характером и талантами она была несовместима с сельской жизнью от слова совсем.
Кроме того, она получила на удивление неплохое практически домашнее начальное образование – некоторое время она жила и училась у брата отца — кюре прихода Вик Шарля Амедея.
На удивление прогрессивный дядя дал ей начальное образование и познакомил с пьесами их знаменитого предка — «отца французской трагедии» Пьера Корнеля. Это знакомство стало первым шагом на её пути к квартире Жана-Поля Марата – и в бессмертие (в самом прямом – физическом – смысле).
Ибо Пьер Корнель был законченным, неисправимым идеалистом – в своих пьесах он изображал людей такими, какими они должны были быть. Идеальное человечество, героев с непреклонной волей в исполнении самого сурового долга, сильных людей, душевные конфликты которых приводят к роковым последствиям – в первую очередь для них же.
Нет ни малейшего сомнения, что именно эти пьесы и сформировали личность и характер будущей террористки, «шахидки французской революции» – особенно пьеса Полиевкт, в которой представлена трагическая фигура мученика, внезапно осенённого благодатью веры и находящего в ней силу стать выше земных привязанностей… в том числе, и к самой жизни.
Ну, а дальше, как говорится, понеслось. Когда Шарлотте едва исполнилось четырнадцать лет, во время очередных родов (увы, обычное дело в те времена) умерла её мать.
Которую она не просто безумно любила, а боготворила. Именно это событие, вне всякого сомнения, и стало тем стрессором, который запустил синдром мученицы в разуме, душе и сердце юной девушки.
Дальше – больше. Отец попытался устроить Шарлотту и её младшую сестру Элеонору в пансион для девушек Сен-Сир, но ему было отказано, так как Корде не входили в число дворянских семей, отличившихся на королевской службе.
Девушек приняли на казённое содержание в интернат при бенедиктинском аббатстве Святой Троицы в Кане, где аббатисой была их дальняя родственница — мадам Пантекулан (в те времена во Франции без блата было никак).
Аббатиса была на удивление прогрессивной – она разрешила воспитанницам читать труды известных философов и просветителей того времени. Именно благодаря мадам Пантекулан, юная Шарлотта познакомилась с работами Вольтера, Руссо и других ведущих мыслителей Франции… на свою голову и на голову Марата (как я вскоре узнал, далеко не только Марата).
Как отмечали наставницы Шарлотты, девушка с каждым годом всё больше проникалась идеями о свободе и равенстве людей. Монастырь был суровым местом, поэтому неудивительно, что это ещё сильнее закалило её характер.
Несмотря на ещё юный возраст, Мари-Анна-Шарлотта была по-спартански беспощадна к самой себе; никогда ни на что не жаловалась – даже на самую сильную боль (наставницам приходилось по косвенным признакам угадывать, что девушка больна и нуждается в медицинской помощи).
После победы Великой французской революции в соответствии с антиклерикальными декретами новой власти 1790 года, аббатство было закрыто. Поэтому в начале 1791 года 22-летняя Шарлотта вынужденно вернулась к отцу.
Однако ненадолго – уже в июне она переехала в Кан к своей троюродной тётки мадам де Бетвиль. Хотя по неписаным правилам того времени ей уже давно было пора выйти замуж и обзавестись не одним ребёнком, её эта перспектива не интересовала совершенно.
По воспоминаниям её подруги по Кану, ни один мужчина никогда не произвёл на неё ни малейшего впечатления; мысли её витали совсем в иных сферах; она менее всего думала о браке. Из чего (учитывая её прошлое) ввод был однозначным – суицидальный синдром уже прочно взял под контроль её разум, душу и сердце.
Что она впоследствии подтвердила сама – в своих письмах к подруге она постоянно говорила о бесполезности и бессмысленности жизни. До судьбоносного не только для неё, но и для всей Франции удара кинжалом в доме номер тридцать по улице Кордельеров оставалось менее двух лет.
С монастырских времён Шарлотта много читала – причём исключительно non-fiction, газеты и брошюры (беллетристика её никогда не интересовала). Хотя она была воспитана в «роялистской вере», Шарлотта довольно быстро разочаровалась не только в короле Людовике XVI, но и в самом институте монархии, став республиканкой задолго до революции.
На одном из званых обедов в доме тётки Шарлотта демонстративно отказалась выпить за короля, заявив, что не сомневается в его добродетели, но «он слаб, а слабый король не может быть добродетельным, ибо у него не хватит сил предотвратить несчастья своего народа». Как в воду глядела…
Казнь короля Людовика французскими ррреволюционерами 21 января 1793 года, видимо, стала последним стрессором, после которого Шарлотта приняла твёрдое и необратимое решение пожертвовать собой, совершить политическое убийство, умереть на гильотине и стать символом Сопротивления террору якобинцев.
Однако в обстановке тотальной паранойи и уже надвигавшегося террора одной ей было не справиться – ей нужна была поддержка, пусть и вслепую. Случай представился в июне, когда в Кан прибыли мятежные депутаты-жирондисты.
Шарлотта встретилась с одним из депутатов-жирондистов Шарлем Барбару, якобы ходатайствуя за лишившуюся пенсии подругу по монастырю — канониссу Александрин де Форбен, эмигрировавшую в Швейцарию.
Это был предлог для её поездки в Париж, паспорт для которой она получила ещё в апреле. Шарлотта просила рекомендацию и предложила передать письма жирондистов друзьям в столицу.
Вечером 8 июля она получила от Барбару рекомендательное письмо депутату Конвента Дюперре и несколько брошюр, которые Дюперре должен был передать сторонникам жирондистов.
Взяв письмо от Барбару, Шарлотта рисковала быть арестованной по дороге в Париж: ровно в тот день Конвент принял декрет, объявлявший жирондистов в изгнании изменниками отечества… однако в Кане об этом станет известно лишь три дня спустя. Перед отъездом она сожгла все свои бумаги и написала прощальное письмо отцу, в котором, чтобы отвести от него все подозрения, сообщала, что якобы уезжает в Англию (тогда уже Великобританию).
Шарлотта приехала в Париж 11 июля и остановилась в гостинице Провиданс на улице Вьез-Огюстен. На тот момент она ещё не выбрала объект для ликвидации – она колебалась между Маратом и Робеспьером.
В конце концов она выбрала первого, посчитав его наиболее опасным… или просто наиболее яркой, знаковой целью. Явно под влиянием жирондистов, которые публично называли Марата чудовищем, утратившим человеческий облик (их мнение разделяли миллионы французов).
В этом они были правы, конечно – однако выбор Шарлотты был чудовищной ошибкой. Ибо наиболее опасным был как раз Робеспьер, устранение которого вполне могло если не совсем остановить, то сильно замедлить маховик сатанинского якобинского террора, а Марат по состоянию здоровья вообще не мог никак участвовать в политической и общественной жизни.
Ибо к тому времени он уже тяжело (и неизлечимо) болел – начал прогрессировать себорейный дерматит (осложнённый вторичными бактериальными инфекциями, вызвавшими, в частности атопическую экзему, которым он заразился, когда лечил и выхаживал английских бродяг (по изначальной профессии он был врачом).
Чтобы хоть как-то облегчить свои (вполне заслуженные) страдания, он постоянно сидел в лекарственной ванне, работал там и даже принимал посетителей. Что, надо отметить, сильно облегчило задачу Шарлотты – подобраться к Робеспьеру было не в пример сложнее.
Перед убийством «друга народа» – на самом деле, его злейшего врага – девушка написала эмоциональное Обращение к французам, друзьям законов и мира:
«Французы! Вы знаете своих врагов, вставайте! Вперёд! О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осуждённый Вселенной, он стоит вне закона…»
Что было чистейшей правдой – по обоим пунктам.
«О, моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце; я могу отдать тебе только свою жизнь! И я благодарна небу, что я могу свободно распорядиться ею; никто ничего не потеряет с моей смертью; но я не стану сама убивать себя после того, как убью Марата. Я хочу, чтобы мой последний вздох принёс пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!»
Манифест одержимой синдромом мученицы суицидальной мазохистки – по компетентному мнению доктора Вернера Шварцкопфа, с которым я был полностью согласен.
В своём манифесте Шарлотта подчеркнула, что действует без сообщников и в её планы никто не посвящён. В день убийства текст манифеста и свидетельство о своём крещении Шарлотта прикрепила булавками под корсажем, после чего отправилась на площадь Пале-Рояль, которая в то время по революционной моде называлась садом Пале-Эгалите.
Где в обычной лавке купила банальный (впрочем, вполне себе эффективный) кухонный нож. После чего отправилась… правильно, в гости к «другу народа», куда доехала в наёмном экипаже-фиакре.
Прибыв на Кордельеров, 30 она попыталась пройти к Марату, сообщив, что прибыла из Кана, чтобы рассказать о готовящемся там заговоре. Однако гражданская жена Марата Симона Эврар, заподозрив неладное, не пустила её к мужу. Вернувшись в гостиницу, Шарлотта написала письмо Марату с просьбой назначить встречу после полудня, но от волнения забыла указать обратный адрес.
Предсказуемо е дождавшись ответа, она написала третью записку и вечером снова поехала на улицу Кордельеров (занятное созвучие, надо отметить). На этот раз она достигла своей цели. Марат принял её, сидя в ванне, где он находил облегчение от кожной болезни.
Шарлотта сообщила ему о депутатах-жирондистах, бежавших в Нормандию; он не нашёл ничего лучшего, чем заявить, что отправит их всех на гильотину (хотя не имел такой власти) … и получил два удара кухонным ножом в грудь.
Видимо, у Шарлотты был опыт по части заколоть скотину (коей Марат, вне всякого сомнения, и являлся), поэтому оба удара оказались смертельными. Вурдалак-якобинец скончался на месте, успев лишь позвать на помощь жену.
Корде была схвачена на месте. Она была уверена, что её убьют на месте, однако, «люди мужественные и поистине достойные всяческих похвал оберегли меня от вполне понятной ярости тех несчастных, которых я лишила их кумира», как она впоследствии написала из тюремной камеры.
Очень скоро она узнает, что эти люди были оперативниками Общества Чёрного Солнца – и что вся её «Операция Друг Народа» проходила под плотным контролем этой могущественной организации.
Первый раз Шарлотту допросили на квартире Марата, второй — в тюрьме Аббатства. Её поместили в камеру, в которой круглосуточно находились два жандарма – видимо, чтобы не позволить ей совершить самоубийство, хотя она прямо заявила, что не собирается этого делать.
Когда она узнала, что Дюперре и священник Фоше арестованы как её сообщники, она написала письмо с опровержением этих обвинений, которые были чушью собачьей. 16 июля её перевели в парижскую тюрьму Консьержери.
Этим же днём её допросили в Уголовном Революционном трибунале. На суде, состоявшемся утром следующего дня (ибо расследовать было, собственно, нечего), её защищал Клод Шово-Лагард, один из крупнейших юристов Франции, будущий защитник Марии Антуанетты, жирондистов и прочих жертв якобинского террора.
Шарлотта держалась со спокойствием, поразившим всех присутствующих. Она ещё раз она подтвердила, что у неё не было сообщников. После того, как её снова допросили и были заслушаны свидетельские показания, общественный обвинитель Антуан Фукье-Тенвиль (который через два года сам отправится на гильотину) потребовал для убийцы смертной казни.
Присяжные единогласно признали её виновной и вынесли ей смертный приговор – в полном соответствии с законами… да, собственно, любой страны и любого времени. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежавшим, поэтому казнь на гильотине была назначена на вечер того же дня.
Ожидая казни, Шарлотта позировала художнику Гойеру, начавшему её портрет ещё во время судебного заседания, и разговаривала с ним на разные темы. Прощаясь, она подарила ему прядь своих волос. От исповеди она отказалась.
По постановлению суда её казнили в красной рубашке, одежде, в которой, согласно законам того времени, казнили наемных убийц и отравителей – хотя она не была ни той, ни другой. Надевая рубашку, она произнесла: «Одежда смерти, в которой идут в бессмертие»
О, если бы она только знала тогда, в какое именно бессмертие…
Подробно о последних часах жизни Шарлотты в своих воспоминаниях рассказал палач Сансон. По его словам, он не встречал подобного мужества у со времён казни де Ла Барра в 1766 году, который по постановлению суда перед казнью был подвергнут жутким пыткам, но никого не выдал и не оговорил. Поскольку он был дворянином, его обезглавили мечом, а тело публично сожгли.
Что занятно, его приговорили к смертной казни за богохульство и святотатство, став последним, которого в стране казнили за это «преступление» – в том же году од давлением общественного мнения, в том же году смертная казнь за богохульство во Франции была официально отменена.
Весь путь от Консьержери до места казни Шарлотта стояла в телеге, отказавшись сесть. Когда Сансон, поднявшись, заслонил от неё гильотину, она попросила его отойти, ибо совершенно не боялась этого сооружения. Её казнили в половине восьмого вечера 17 июля на площади Революции. Во всяком случае, по официальной версии.
Некоторые свидетели казни утверждали, что некто подхватил отсечённую голову Шарлотты и нанёс ей удар по лицу. Палач Сансон счёл необходимым опубликовать в газете сообщение, что это сделал не он, и даже не его помощник, а некий плотник, охваченный революционным энтузиазмом.
Плотник признал свою вину и раскаялся… что ему не помогло. Ибо он не пережил встречу с той, чью голову он на самом деле ударил по лицу (обычно безразличная к таким выходкам Баронесса на этот раз почему-то реально осатанела).
Зная о большом опыте и изобретательности Баронессы и её свиты в области болевых воздействий, мне даже думать не хотелось о том, какой смертью умер этот… персонаж.
Чтобы убедиться, что она была девственна (неясно, правда, с какой целью), её тело подвергли медицинской экспертизе. Шарлотту Корде похоронили на кладбище Мадлен в общей могиле во рву № 5.
Впоследствии, во время Реставрации Бурбонов, кладбище было очень кстати ликвидировано, так что теперь нет никакой возможности выяснить, кто на самом деле там захоронен.
Но это по официальной версии – а мы, спасибо Наполеону Великому, очень хорошо знаем, что есть официальная история. После откровения Анны Болейн, я уже неплохо представлял себе, что произошло на самом деле – осталось лишь прояснить некоторые не особо существенные детали.
Однако сначала нужно было проверить свои ощущения от будущей коллеги Анны и Шарлотты и убедиться, можно ли ей вообще показывать то, что собиралась показать мадемуазель Корде… или королева Анна (я пока так и не понял).
Поэтому сразу же после того, как женщины вошли в офис, я остался за порогом – и позвонил своей благоверной, дистанционно по видео наблюдавшей за всем происходившим в комнате для обезглавливания.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ