По неясной для меня причине, выбор орудия казни отсечением головы в Европе определялся географией… пожалуй, даже господствующей религией. В северных – протестантских – странах (Германия, Швеция, Англия) головы рубили топором; в южных – католических странах (Испания, Италия, Франция) мечом. Некоторым особняком стояла Шотландия… впрочем, она долго была ближе к Франции (и к Риму), чем к южному соседу на Туманном Альбионе.
Мне гораздо больше нравился второй вариант – несопоставимо более эстетичный, элегантный, почётный… и, да, эротичный (спасибо во многом несчастной Анне Болейн), чем, извините, топор мясника (последнее было именно так).
Кроме того, тяжёлым двуручным мечом работать мог только уважающий себя профессионал – поэтому вероятность промаха (и потому мучений казнимого) была практически нулевой.
В отличие от топора, которым (теоретически) мог работать кто угодно… что нередко приводило к сущему кошмару – великий Томас Кромвель лишился головы лишь после шестого (!!) удара.
Поэтому я был очень рад, что мне поручили работать именно мечом, которым я (спасибо моей благоверной) владел… надлежащим образом. Да, это был не стандартный прямой европейский «меч правосудия», а скорее двуручная шашка… однако это скорее облегчало мою задачу.
Ибо при равной общей длине (чуть более метра) и длине лезвия (75 сантиметров) катана почти вдвое легче (ибо выкована из более тонкой, но намного более прочной стали). И потому практически срезает голову приговорённого, как бритвой разрезая шею – а не разрубая, как европейский меч.
Интересно, что примерно до XIII века для обезглавливания практически повсеместно использовался топор мясника – ибо и дёшево, и доступно; а казнили в те дикие времена… много.
Однако наступила эпоха рыцарства, с которой (особенно в традиционно рыцарских Испании, Италии и Франции) мясник и его топор сочетались… плохо. Поэтому неудивительно, что с чьей-то в прямом смысле лёгкой руки в «рыцарских странах» топор постепенно сменился мечом.
Разумеется, лишь в тех случаях, когда к смертной казни приговаривали представителей знати и аристократии (обоего пола – дискриминации по гендерному признаку не было изначально).
Ибо двуручный рыцарский меч, которым рубить голову было несопоставимо удобнее, чем плебейским пехотным, справедливо считался оружием благородным – в отличие от крестьянского (точнее, мясницкого) топора.
Плебеев в лучшем случае вешали, в худшем же, например, колесовали (я наблюдал это вживую – жуткое зрелище, даже когда знаешь, что Эликсир Белого Ангела за пару часов полностью регенерирует тело объекта).
Четвертовали (точнее, вешали, потрошили и четвертовали – стандартное наказание в Англии), заливали в горло свинец; сажали на кол; сжигали живьём (за колдовство – а женщин в Англии ещё и за госизмену), закапывали живьём в землю, топили … и так далее. Проявляя в этом деле изрядную творческую жилку – достойную много лучшего применения.
По сравнению с этими затейливыми способами лишения преступника жизни, отсечение головы была действительно легкая и быстрая смерть. Однако для перехода на меч в качестве орудия казни имелись и практические причины. Клинок меча имел иную геометрию, иную заточку, нежели у топора, поэтому рез получался более чистым. Поэтому казнимый испытывал меньше мучений, даже если палачу хватало одного удара топора.
Это правило (как и вообще европейское общество) стало меняться примерно с XVI века, когда мечом стали все чаще казнить и представителей бюргерского сословия (ибо демократия-с). Именно к этому периоду относится появление специализированного типа мечей для палачей – до того головы рубили стандартным кавалерийским рыцарским мечом.
Любопытно, что параллельно существовали и палаческие мечи… и судейские «мечи правосудия». Последние не использовались при казни, а являлись церемониальным оружием… точнее аксессуаром. Хотя с чисто технической точки зрения оба были настоящим боевым холодным оружием. И церемониальные мечи и палаческие были богато украшены назидательными сюжетами и поучительными надписями.
Церемониальный меч правосудия хранился в помещении суда и его торжественно выносили к месту процесса, либо казни. При этом судья нес его прямо перед собой, тем самым символизируя свою власть над жизнью и смертью подсудимого.
При оглашении приговора в суде Нюрнберга судья восседал в судейском кресле, держа в левой руке белый жезл, а в правой меч правосудия с двумя латными перчатками, примотанными к рукояти.
Меч палача, чаще всего был его личной собственностью, так сказать «орудием производства», и часто передавался от отца к сыну. Хотя известны случаи приобретения мечей для палачей и за счет работодателя (как правило, магистрата соответствующего европейского города). В любом случае, это было качественное и весьма дорогое оружие работы известных мастеров (палаческий меч стоил как стадо из двух десятков коров).
Практически на всех подобных сохранившихся мечах присутствуют изображения и надписи, напоминающие об их мрачном предназначении. На клинке часто изображали виселицы, колесо для колесования, и т.д. и т.п. Нередко на мече можно встретить и имя его владельца-палача. Не реже попадались и цитаты из Библии, или моралистические изречения.
Изображение на клинках виселиц и колес для колесования напоминало приговоренному еще и о том, что для него отрубание головы является милостью. Ведь все могло закончится несравнимо хуже. Ибо повешение в средневековье было позорным видом казни, а колесование несравнимо более мучительно нежели обезглавливание (про сожжение живьём я вообще помолчу).
Однако к середине XVII века различия между палаческим и судейским мечами практически исчезли, ибо к тому времени функции палача нередко исполнял… один из судей – как правило самый младший по возрасту.
А иногда приговор в исполнение приводил официальный государственный обвинитель на судебном процессе. И если в английском языке еще сохранялось некое различие в терминологии, то в немецком их стали называть одним и тем же словом Richtschwert (судейский меч).
В Европе рубили головы мечами вплоть до конца XVIII века. А последний зафиксированный случай применения палаческого меча в Германии (точнее, в католической Баварии) относится к 1893 году (!).
Хотя палаческий меч изготавливался из высококачественных материалов, специфика его применения требовала постоянно поддерживать его заточенным до невероятной остроты.
Несмотря на то, что в момент казни приговоренным оголяли шею, отрезали длинные волосы, или заправляли их под головной убор, клинок тупился довольно быстро. При массовых казнях палачу, приходилось иметь несколько мечей под замену, ибо после трех-четырех обезглавливаний клинок был уже «не тот». Так, во время казни предводителей антигабсбургского восстания в Праге, палач обезглавил мечом двадцать человек, четырежды (!) сменив инструмент.
Занятно, что в Германии (где обычно работали топором) казни через обезглавливание мечом часто подвергались ведьмы и колдуны, приговоренные к сожжению на костре.
Приговоренным к костру ведьмам сначала отрубали голову, и лишь потом сжигали их тела в “очищающем огне”. Так поступали не из милосердия, которое охотникам за ведьмами было несвойственно от слова совсем, а потому, что ведьма считалась разновидностью ядовитой змеи, которой нужно было сначала срубить голову – и только потом жечь.
Последней ведьмой, казненной в Европе (в 1782 году!) путём обезглавливания мечом, была некая служанка Анна Гельдин, из города Гларус, в одном из швейцарских кантонов. Ее обвинили в наведении порчи на хозяйскую дочь.
Опытные палачи мастерски владели своим оружием. Так, маршал де Бирон, казненный во Франции при короле Генрихе IV, стоя что-то говорил зрителям, собравшимся на его казнь, при этом оживленно жестикулируя. Палачу это быстро надоело – и он снес маршалу голову одним точным ударом меча. Причем тело казнённого еще некоторое время стояло, фонтанируя кровью из обрубка шеи.
Мастерски вынужденно, ибо за неудачный удар, тем паче не за один, палач мог быть и растерзан толпой – с дилетантами такое случалось. А профессионал мог нанести настолько эффектный удар, что голова казнённого еще несколько секунд держалась на шее, перед тем как упасть на эшафот.
Однако и на старуху бывает проруха – поэтому облажаться мог и профессионал… особенно в начале карьеры. Сансон Великий на всю жизнь запомнил свой первый опыт публичного отрубания головы, когда на эшафот взошел генерал-лейтенант и главнокомандующий всеми войсками в Восточной Индии Тома-Артур де Лалли-Толлендаль, которого обвинили в измене королю Людовику XV.
Первый удар пришелся казнимому по затылку, однако меч скользнул по длинным волосам и нанес осужденному всего лишь длинную и глубокую рану. Боевой генерал упал, но тотчас покорно встал, ожидая второго удара палача.
Тогда отец юного экзекутора Жан-Батист Сансон, выхватил залитый кровью меч из рук сына, и одним ударом отсек голову генерала. Особую пикантность ситуации добавило то, что старый палач некоторое время служил под началом казнённого.
За пять столетий применения меча в качестве орудия смертной казни на европейских эшафотах лишились головы многие тысячи женщин – как я уже говорил, в этой области гендерной дискриминации не было изначально.
Однако общеизвестным является лишь одно имя: Анна Болейн. Которое – и её казнь, разумеется – я и вспомнил, ибо мне уже через несколько минут предстояло обезглавить женщину.
Я не такой уж знаток истории Англии времён великого короля Генриха VIII (реально великого – одна только сделавшая Англию великой державой Реформация чего стоит). Однако знаю достаточно, чтобы сделать однозначный вывод – смерть на эшафоте в возрасте всего-то 29 лет, Анюта привезла себе только и исключительно сама.
Привезла совершенно неуёмной гордыней – ибо решила прибрать к рукам и короля (став его женой) … и всё государство (став фактическим канцлером Англии). Второго она практически добилась ещё за три года до первого – уже в 1529 году Анна стала вмешиваться в государственные дела, принимала иностранных послов и дипломатов, присутствовала вместе с королём на официальных мероприятиях… и так далее.
Посол из Милана писал в 1531 году, что для влияния на английский парламент необходимо было её одобрение, что подтверждали и послы Франции. Более того, влюбив в себя короля, она фактически запустила Английскую Реформацию, начало которой было положено разводом Генриха VIII с Екатериной Арагонской… а чем всё это закончилось, очень хорошо известно.
Фактическим (а потом и официальным) канцлером Англии в то время был великий Томас Кромвель – что занятно, впоследствии лишившийся головы на том же месте, что и Анна… только ему было гораздо больнее.
Реально великий – он стал главным идеологом Английской Реформации – фактически основоположником англиканства. Именно он был автором и главной движущей силой всех реформ короля Генриха. Впрочем, о себе он тоже не забывал – в результате закрытия монастырей и частичного присвоения их собственности он стал самым богатым на тот момент человеком в Англии.
Никаких моральных принципов у него не было и в помине (как и вообще у всех при королевском дворе), поэтому он сначала банально использовал Анну Болейн – а потом ликвидировал руками короля. Ибо на вершине власти в Англии было место только для одного.
Ликвидировал, использовав хроническую неспособность Анны выполнить свою важнейшую миссию – родить королю наследника. По иронии судьбы, король оказался неправ – через двадцать два года после того, как Анна поднялась на эшафот, на престол Англии взошла и на протяжении сорока пяти лет твердой рукой правила ее дочь, одна из величайших монархов мира Елизавета I Великая.
Но это произойдёт через два с лишним десятилетия – а пока что Генрих (в некоторых вопросах особым умом не блиставший, несмотря на общее величие), решил, что дело тухлое – и потому жену нужно поменять.
Второй раз разводиться ему было элементарно лень (да и вообще это удовольствие ниже среднего), поэтому он решил жену банально грохнуть. Благо поручить всю грязную работу было кому – главный конкурент Анны в борьбе за власть в Англии Томас Кромвель спал и видел, как бы отправить на эшафот потерявшую берега бабёнку, возомнившую о себе невесть что.
Старт Операции Ликвидация дала – такое случается – сама Анна, у которой в самом конце января 1536 года случился выкидыш. Король и королева очень ждали появления на свет этого младенца, о беременности Анны было даже сообщено всему королевству… и тут такой облом.
Генрих VIII совершенно слетел с катушек – и поручил своему верному слуге Томасу Кромвелю организовать судебный процесс, сфальсифицировать всё что можно и не можно – и приговорить Анну к смерти.
Что и было сделано – причём палача выписали из Франции (Генрих решил заменить топор на меч при обезглавливании) ещё до окончания процесса. Ибо приговор (кто бы сомневался) был известен задолго до начала процесса.
Совершенно потерявшая связь с реальностью (такое случается – и не только с эмоциональными женщинами) Анна до последнего была абсолютно уверена, что суд ее оправдает, ведь все судебное разбирательство шло с грубыми ошибками, доказательства были сфабрикованы, ее права грубо нарушены, к тому же такое громкое и сложное дело было рассмотрено всего за один день.
Ибо так и не поняла, что в Англии того времени никаких законов не существовало, когда затрагивались интересы короля. А существовала только его воля – в данном случае его решение казнить не оправдавшую его ожиданий супругу.
Согласно Акту об измене ещё XIV века, неверность королевы (Анну совершенно несправедливо обвинили именно в оной) признавалась государственной изменой, поскольку угрожала правам на престол, и каралась казнью через повешение, потрошение и четвертование для мужчины и сожжением заживо для женщины.
Последнее было бы перебором даже для отличавшегося чудовищной жестокостью Генриха (ибо ему нужно было лишь убрать жену с дороги – наказывать её было не за что совсем), поэтому он высочайшей милостью заменил сожжение на обезглавливание мечом. Когда Анна узнала об этом, она уверенно заявила, что умрёт мгновенно – ибо палач настоящий мастер, а у неё очень тонкая шея.
Место ее смерти — Тауэр, знаменитая тюрьма Лондона. Внутри Тауэра находилась площадка для публичных казней, где были предназначены для казни шляхтичи и знатные люди.
В пятницу, 19 мая 1536 года, незадолго до рассвета Анна прослушала свою последнюю мессу и поклялась, что никогда не изменяла королю, дважды повторив свою клятву до и после принятия Святого Причастия.
Затем в сопровождении двух фрейлин она взошла на эшафот (меч был предусмотрительно спрятан под соломой, чтобы не пугать всё ещё формально королеву) и произнесла короткую речь. Мантию с горностаем с неё сняли; волосы она забрала под чепец. После краткого прощания с фрейлинами и молитвы она встала на колени, и одна из фрейлин завязала ей глаза.
Последними словами её были: «О, Господь, смилуйся надо мной… Христу я поручаю душу мою. Иисус, прими мою душу». Палач поручил помощнику отвлечь казнимую, разулся, чтобы она не услышала его приближения – и отрубил её голову одним ударом
Свидетелями казни были Томас Кромвель, внебрачный сын короля Генри Фицрой, лорд-мэр Лондона, все члены королевского совета… и около двух тысяч горожан (казнь Анны была публичной).
Одна из фрейлин аккуратно убрала голову казнённой в мешок, остальные забрали и унесли её тело. Грохнул пушечный залп, известивший весь город о смерти королевы. Тело Анны поместили в старый ящик из-под стрел (по непонятной причине для неё не изготовили гроб) и похоронили в часовне Святого Петра.
Историческая справедливость, однако, восторжествовала. После коронации её дочери, королевы Елизаветы I, была развёрнута массированная пропагандистская кампания, направленная на обеление образа казнённой королевы.
Кампания оказалась успешной – Анна Болейн до сих пор воспринимается, как основоположница английской Реформации; мученица, пострадавшая от заговора враждебных ей царедворцев. Что было чистой правдой, надо отметить.
Несмотря на неоднозначную оценку современников, Анна осталась в памяти как одна из самых влиятельных королев-консортов в истории Англии… причём совершенно белой и пушистой. Что ни разу не соответствовало действительности – если бы она родила сына, её противникам мало бы не показалось.
Моя Анна Болейн оказалась примерно сорокапятилетней шатенкой (разумеется, крашеной) приятной внешности (хотя и весьма полненькой), небольшого роста, одетой в белую блузку, длинную (почти до пят) болотного цвета юбку и лёгкие коричневые туфли.
«Меня зовут Марина» – представилась она. И осведомилась: «Можно я скажу несколько слов перед тем, как мне отрубят голову…»
Она, разумеется, уже знала о назначенном ей способе казни.
Я кивнул: «Конечно, Марина – мы никуда не торопимся»
«Спасибо» – улыбнулась она. И спокойно и уверенно произнесла:
«Я очень благодарна вам и тем, кто организовал мою смерть. Я прожила уже сорок шесть лет, но мне никогда, нигде и ни с кем не было так легко, приятно, тепло и комфортно…»
«Рад слышать» – улыбнулся я. «Аналогично» – кивнула Ева. Марина продолжала:
«Я совершенно точно знаю, что ухожу в лучший мир – в намного, несопоставимо лучший, чем тот, который я покидаю…»
Я кивнул. Она спокойно и уверенно продолжала: «… и что это произойдёт быстро и практически безболезненно…»
«Практически мгновенно» – уверенно пообещал я. А Марина несколько неожиданно спросила: «Я могу позвонить дочери, сказать, что всё даже лучше, чем я думала? Она в курсе – я оставила ей записку…»
Я удивлённо посмотрел на Еву, которая явно была не просто тюремщицей. Ева уверенно кивнула: «У меня нет возражений»
Я кивнул: «У меня тоже». Марина благодарно улыбнулась: «Спасибо огромное»
Взяла сумочку, открыла, добыла изящный айфон (как ни странно, дамочка была не из бедных – впрочем, уровень самоубийств среди последних едва ли не выше), нажала кнопку… после чего неожиданно включила громкую связь
Дочь Марины ответила практически мгновенно: «Привет, мама. Как ты?»
«Привет, Вика. Даже лучше, чем я думала» – уверенно ответила Марина. И столь же уверенно продолжила: «Сейчас я разденусь догола, встану на колени и мне отрубят голову мечом – как Анне Болейн. Мне очень хорошо, тепло и даже радостно… мне никогда раньше так не было…»
«Я очень рада это слышать, мама» – с нескрываемой радостью произнесла её дочь. И нет так уж чтобы неожиданно осведомилась: «Что я должна сделать?»
Её мама уверенно приказала: «Перезвони по моему телефону через четверть часа – я буду уже в лучшем мире»
И сбросила бомбу. Водородную. Тунгусской мощности.
«Попроси того, кто ответит, заехать за тобой и привезти тебя сюда – чтобы мы уже сегодня встретились на той стороне…»
«Да, мама, конечно» – уверенно и абсолютно спокойно ответила Вика. «Я именно так и сделаю, как ты сказала…»
«До встречи» – совершенно спокойно произнесла Марина.
Я совершенно ошарашенно уставился на обеих женщин. Ибо мгновенно вспомнил Прикосновение – весьма жуткий ужастик 1992 года. Реально жуткий фильм 1992 года режиссёра Альберта Мкртчяна.
Он стал одним из первых фильмов ужасов, снятых в постсоветской России. Причём снятый отменно – он послужил толчком к развитию российского сегмента фильмов жанра хоррор и даже вошёл во многие учебники по кинематографии.
Фильм начинается с того, что молодой следователь прокуратуры Андрей Крутицкий расследует дело о загадочном самоубийстве молодой матери Ольги Мальцевой, которая, перед тем как вскрыть себе вены, задушила подушкой собственного сына Колю.
Любовник Ольги утверждает, что до самоубийства её довёл… призрак её отца, трагически погибшего за двенадцать лет до того во время аварии на химкомбинате. Призрак ежедневно являлся Ольге и уговаривал убить себя и сына. Сразу после разговора со следователем мужчина тоже покончил с собой.
На похоронах Ольги Крутицкий знакомится с её сестрой Мариной, которая рассказывает ему, что призрак отца является и ей. При этом Андрею открываются странные вещи: Марина говорит, что в их семье не устраивают поминок и не проводят похоронных обрядов.
Маленькая девочка, дочь Марины, спрашивает мать про свою смерть, потому что хочет «летать, как птица». Вскоре призрак Николая Мальцева является и самому Крутицкому, утверждая, что земная жизнь — это лишь первый этап (своеобразная болезнь) перед настоящей, лучшей жизнью. Жизнью, наступающей после физической смерти.
Кроме того, призрак утверждает, что существует некая организация мёртвых соратников, называющих себя форзи. Цель которых — привести самых лучших и душевно чистых людей к ранней смерти… точнее, к уходу из этого мира ради их же собственного блага.
Более того, впоследствии Крутицкий предлагает себя призраку… в качестве агента форзи (из плоти и крови) среди живых. И таки становится агентом… правда, неудачно – все погибают.
Мне как-то совсем не улыбалось стать таким агентом – поэтому я с надеждой посмотрел на Еву. Однако надежде не суждено было сбыться – ибо тюремщица, не позволив Марине закончить разговор с дочерью, уверенно вмешалась:
«Добрый день, Вика. Меня зовут Ева – я ассистентка палача твоей мамы…»
«Здравствуйте, Ева» – вежливо ответила девушка. «Я очень благодарна вам за то, что маме так хорошо – и что она сейчас уйдёт в лучший мир. Уверена, что и мне будет с вами хорошо – и что я скоро уйду к ней…»
«Будет» – уверенно пообещала Ева. «И уйдёшь – очень скоро…»
После чего безапелляционно приказала:
«Сейчас твоя мама умрёт – и сразу же после этого я тебе перезвоню с этого номера. Ты мне скажешь свой адрес – за тобой заедут и скажут, что от меня. Тебя привезут сюда – и мы отправим тебя в лучший мир…»
«Спасибо, Ева» – тихо ответила Вика. «Я о таком и не мечтала. Жду звонка»
И отключилась. Марина благодарно кивнула: «Спасибо вам огромное – а то я очень беспокоилась за дочь. Мы обо всём договорились – и решили уйти вдвоём, но я очень боялась, что после моего ухода она наломает дров…»
«Не наломает» – уверенно заявила Ева. И приказала теперь уже маме:
«Догола раздевайся». Марина быстро разделась – видимо, ей не терпелось встретиться с дочкой в лучшем мире.
“Спиной повернись” – приказала Ева. Было совершенно очевидно, что она далеко не в первый раз ассистировала при отсечении головы мечом.
Женщина повернулась. Ева быстро связала ей руки за спиной и осведомилась:
«Глаза завязать?». Та кивнула: «Да, мне так будет гораздо спокойнее…»
Ева завязала Марине глаза чёрным шарфом. Та благодарно кивнула: «Спасибо»
И предсказуемо осведомилась: «Я могу узнать, как умрёт моя дочь?»
Я пожал плечами: «У неё будет выбор между четырьмя видами казни – меч, гильотина, виселица и выстрел в затылок…»
«Я поняла» – кивнула Марина. «Это очень хорошо, что у неё будет выбор…»
И вздохнула: «Я готова умереть. Что я должна сделать?»
Ева помогла ей опуститься на колени спиной ко мне, после чего приказала:
«Выпрямись. Стой ровно, абсолютно вертикально, чтобы не промахнуться. Шею вытяни максимально…»
Женщина подчинилась. Ева удовлетворённо осмотрела её и кивнула мне. Я взял меч (до того момента укрытый под покрывалом – в стиле казни Анны Болейн), примерился, размахнулся… и одним уверенным ударом отсёк Марине голову.
Голова упала на пол и откатилась в сторону по направлению удара. Тело рухнуло на пол… а Ева аж зааплодировала: «Блестяще, просто блестяще. Идеальный удар – лучшего и желать было нельзя. Очень красивая смерть. Очень. И эротичная…»
В последнем я был не уверен совсем, однако кивнул: «Спасибо за лестную оценку»
И неожиданно понял, что мне… очень понравилось отсекать голову голой коленопреклонённой женщине. Гораздо больше, чем любые другие виды казни… возможно, потому, что только этот вид требовал настоящего мастерства. И что потому я могу рубить головы женщинам… пока не закончатся мечи.
И таки накликал. Ибо Ева добыла из кармана брюк айфон (видимо, поставленный на виброзвонок), ответила… после чего обратилась ко мне:
«Ты мог бы прямо сейчас обезглавить девушку? Её только что привезли, даже в камеру поместить ещё не успели…»
Я изумлённо уставился на неё.