«Для протокола» – заявил я Еве. «Ты же прекрасно понимаешь, что я вынужден делать то, что делаю. Ибо у меня никогда и в мыслях не было становиться палачом – ты же знаешь, что фантазии у меня прямо противоположные…»
«Понимаю» – улыбнулась Ева. «И знаю». Я кивнул – и продолжил:
«И делаю я это только потому, что в этом грёбаном мире все вынуждены выбирать наименьшее из зол. И я не исключение – к сожалению…»
Тюремщица неожиданно покачала головой: «Не согласна»
«Почему?» – удивился я. Она спокойно объяснила: «Феномен мученичества известен с незапамятных времён; при этом считается, что мученики и мученицы герои и героини – и приняли самое лучшее решение…»
Сделала многозначительную паузу – и закончила: «… ибо их смерть – с точки зрения столь любимой тобой совокупной ценности…»
В данном случае, функциональной, эмоциональной и духовной.
«… гораздо полезнее для человечества, чем их жизнь…»
К сожалению, она была права – но я всё же предпочёл промолчать. Ева продолжала: «Поэтому на самом деле ты выбираешь вовсе не наименьшее Зло, а наибольшее Добро. И для человечества – и для этих женщин…»
Сделала небольшую паузу – и уверенно продолжила: «Только поэтому тебе это всё и нравится – ибо ты знаешь, что всё это и правильно, и праведно…»
Я удивлённо посмотрел на неё. Она рассмеялась и с нескрываемым восхищением продолжила: «Ты один из очень редких людей в современном мире, у кого есть собственный кодекс чести – которому ты неукоснительно следуешь…»
Я пожал плечами: «На том стою, ибо не могу иначе. Лютер, конечно, еретик жуткий, но фраза великая…»
«Великая» – согласилась тюремщица. И продолжила: «… и поэтому тебя радует только то, что этому кодексу соответствует…»
Я кивнул: «Согласен». И тут же осведомился: «Здесь что, бесконечное число комнат, где можно головы рубить? Кровищи ведь столько после каждой казни, что затирать замучаешься…»
Ева покачала головой: «Ничего затирать не надо». И объяснила, перехватив мой удивлённый взгляд:
«На полу каждой такой комнаты – всего их три – специальное толстое многослойное покрытие, которое идеально впитывает кровь. Тело и голову казнённой убирают и отправляют в крематорий в соседнем здании, снимают слой… и через десять минут максимум, а то и раньше, можно снова рубить…»
Видимо, ожидавших эвтаназии (казни, если называть вещи своими именами) женщин содержали где-то поблизости, ибо первая пара приговорённых появилась уже менее чем через четверть часа.
Причём такая пара, что меня чуть инфаркт не хватил – с инсультом одновременно. Мама лет тридцати пяти или около того… и дочка лет одиннадцати, не более.
Я уже хотел было возмутиться – ибо вот только совсем малолеток мне не хватало для полного счастья (только что казнённой мною Евгении явно было минимум шестнадцать) … но меня опередила девочка.
Которая по-взрослому спокойно и невозмутимо констатировала:
«Вы совершенно превратно понимаете ситуацию – это не мама меня сюда привела, а я её…»
Мы с Евой изумлённо уставились на неё. Она спокойно представилась и объяснила: «Меня зовут Катя; мою маму Светлана. Я с раннего детства мистик – вижу мир совсем по-другому…»
И неожиданно лукаво улыбнулась: «Вы такой же – я это чувствую – поэтому меня понимаете…». Я кивнул: «Понимаю». Катя продолжила:
«Где-то год назад у меня начались видения – я почти каждый день видела…»
«Мир много лучший… несопоставимо лучший, чем этот?» – усмехнулся я. «И постепенно тебе туда захотелось просто нестерпимо…»
«Откуда Вы знаете?» – удивилась Катя. Я рассмеялся:
«Я католик латинского обряда, причём перешёл в католичество через кратки е курсы катехизации. На которых всем учащимся рассказывают историю о Доне Боско – кстати, именно основанному им ордену салезианцев принадлежит московский архикафедральный собор Непорочного зачатия Девы Марии…»
Девочка изумлённо-восхищённо смотрела на меня, ловя каждое моё слово. Я вдохновенно продолжал:
«… и мальчике, который отказался лечиться, ибо предпочёл уйти в другой мир… кстати, примерно твоего возраста мальчике – тебе ведь одиннадцать?»
Катя кивнула: «Почти. Через месяц исполнится…». Я продолжил:
«Джованни Мельхиор Боско, помимо того, что был великим педагогом – он создал систему, исключавшую любое наказание, когда в школах и семьях даже суровые телесные наказания были в порядке вещей…»
Девочка повернулась к маме и наставительно заявила: «Я давно говорила тебе, что меня лучше вообще не наказывать – только лучше будет…»
Я продолжил: «… но и очень сильным целителем, способным в некоторых случаях исцелять даже смертельные болезни, считавшиеся неизлечимыми…»
«Священники такое могут… некоторые» – неожиданно подтвердила Светлана.
Я продолжал: «Однажды Дона Боско вызвали к умиравшему мальчику и попросили его исцелить. Однако мальчик категорически отказался лечиться, заявив, что за время болезни несколько раз видел лучший мир – и настолько хочет туда, что оставаться здесь для него неприемлемо. После чего закрыл глаза, вздохнул – и умер на глазах Дона Боско и своей семьи…»
Светлана кивнула: «Катя мне год говорила то же самое… я что только не перепробовала, но она стояла на своём. И в конце концов и меня убедила тоже… что нужно уйти»
«То есть, вы хотите умереть… извините, уйти в лучший мир здесь и сейчас?» – не столько спросил, сколько констатировал я. Мама кивнула и эхом подтвердила:
«Мы хотим умереть прямо здесь и сейчас». Я кивнул: «Хорошо»
И объявил: «Вы будете казнены – это просто стандартный термин – отсечением головы мечом…»
«Другие варианты есть?» – предсказуемо осведомилась Катя. Я пожал плечами: «Виселица, гильотина, выстрел в затылок…»
«Меч» – спокойно и уверенно заявила мама. Дочь кивнула: «Аналогично».
И предсказуемо осведомилась: «Что мы должны сделать?»
Я вздохнул: «Маме нужно будет раздеться догола и встать на колени – перед этим моя ассистентка свяжет ей руки за спиной. Тебе просто свяжут руки – раздеваться тебе не нужно…»
Катя энергично покачала головой: «Я тоже разденусь – я хочу умереть как взрослая…». Её мама неожиданно кивнула: «Мы пришли в этот мир голыми – поэтому и уйти из него должны тоже нагими…»
И начала раздеваться. Катя предсказуемо разделась быстрее – ей нужно было снять только платье, сандалии и трусики – её обувь была на босу ногу… а вот мама долго возилась с застёжкой лифчика, а потом и с туфлями.
«Кого первую?» – осведомился я. Светлана уверенно ответила: «Катю – я хочу своими глазами увидеть, что она умерла быстро и безболезненно…»
Мама с дочкой обнялись, поцеловали и погладили друг друга, после чего Ева связала им руки за спиной в запястьях. Катя вздохнула – и спокойно объявила:
«Я готова». Я спросил: «Глаза завязать?». Девочка покачала головой: «Я не боюсь смерти – это просто переход в гораздо лучший мир… так что не нужно…»
«Спиной ко мне повернись» – приказал я. «Расслабься, глаза закрой, стой прямо, шею вытяни как можно сильнее…»
Катя подчинилась. Я размахнулся – и точным ударом отрубил девочке голову. Которая немедленно укатилась… далеко, а тельце рухнуло вперёд.
Её мама отнеслась к увиденному на удивление спокойно и даже прагматично. Ибо с удовлетворением констатировала: «Я думала, будет хуже – а тут точный и даже красивый удар и мгновенная смерть. Не сомневаюсь, что я уйду точно так же…»
Глубоко вздохнула – и прошептала: «Спасибо – я очень рада за дочку… теперь пора и мне… завязывать глаза тоже не нужно – раз уж не нужно было Кате…»
И покорно опустилась на колени – с помощью Евы, разумеется. Я приказал Светлане: «Выпрямись. Стой ровно. Шею вытяни как можно выше. Глаза закрой»
Она подчинилась. Я уверенным ударом отсёк ей голову… которая странным образом подкатилась точно к голове дочери. Ева удовлетворённо кивнула и восхищённо заметила:
«Блестяще, просто блестяще – у тебя даже на ребёнке рука не дрогнула…»
Я пожал плечами: «Ты же знаешь, что лучше я, чем она сама… или кто-то другой, если бы она полезла приключений искать… а она бы точно полезла…»
Ева кивнула: «Знаю. Но всё равно снимаю шляпу и восхищаюсь…»
И обыденным тоном объявила: «Переходим в соседнюю комнату – там уже прибрано, а здесь пусть прибираются. Конвейер должен работать непрерывно…»