Вдохновили меня на этот гига-алго-экстрим сразу несколько источников. В ранней юности (или позднем детстве, это уж кому как больше нравится) картина «Суд царя Камбиса» (подробнее о ней чуть ниже) и фильм «Насими» (аналогично).
А совсем недавно – красочные рассказы баронессы о соответствующих эпизодах её «похождений на заре христианства». Получившие сильно беллетризованное отражение в церковных сказках для взрослых... ой, извините, в «Житиях святых». Христианских святых, разумеется.
Согласно одному такому «церковному преданию», кожу живьём содрали со Святого Варфоломея. Это была, конечно, сказка - ибо мне было доподлинно известно (причём, так сказать, из первых уст), что на самом деле кожу содрали вовсе не с мифического христианского святого, а с вполне реальной женщины- метагома по имени Лилит.
Причём сдирали аж трижды – в разных местах и в разное время, разумеется. Для неё это было... ну примерно как для человека о крапиву обжечься, а вот для палачей (персидских мастеров-искусников) закончилось всё это действо очень и очень плохо. Для кого-то могилой, для кого-то психушкой... и так далее.
Когда мне баронесса об этом со смехом рассказала (Михаил Задорнов обзавидовался бы), я задала совершенно естественный вопрос:
«Как можно содрать то, чего нет?»
Хотя о метагомах мне (как, собственно, и любому не-метагому) известно крайне мало, а Лилит не рассказывала ни о себе, ни о своих соплеменниках почти ничего (за исключением отчёта о своих похождениях на заре христианства, но это совсем другая история – см. Приложения), кое-что всё-таки мне выяснить удалось.
В частности, я (без особого удивления, надо отметить) узнала, что человеческих органов у метагомов нет. Вообще. Совсем. Поэтому нет и кожи. Структура тела Лилит ближе к знаменитому «злому роботу» Т-1000 из блокбастера всех времён и народов «Терминатор-2». Только робота в фильме сваяли из «жидкого металла» (сиречь из неорганики), а тело баронессы явно было вполне себе органическим.
«Можно» - улыбнулась Лилит. «Если оно вдруг появится...»
И объяснила: «Я могу временно модифицировать своё тело, превратив его в очень близкое подобие человеческого...»
«Понятно» - вздохнула я. И тут же вспомнила... правильно, вышеупомянутую мной картину. На которую наткнулась ещё в «позднем детстве», просматривая какую-то книгу по искусству (по странной причине у нас дома их было навалом, хотя ни художники, ни даже искусствоведы в роду не водились никогда – ни по материнской, ни по отцовской линии).
Картина называлась «Суд царя Камбиса». Впрочем, у неё было и второе название, которое чётко отражало её сюжет: «Сдирание кожи с продажного судьи». Чётко, ясно, конкретно и недвусмысленно.
Это была не просто картина, а диптих – две картины, объединённые одним сюжетом. Автором картины был некий Герард Давид, нидерландский живописец, представитель раннего Северного Возрождения (вот бы ещё понять, что это такое).
Картина была закончена в 1498 году и относится к жанру так называемых назидательных изображений, весьма популярных в нидерландском искусстве того времени.
Полотно было написано для зала судебных заседаний в ратуше Брюгге, дабы напоминать о необходимости судить справедливо... и о последствиях выненсения неправедных решений. ИМХО, её бы повесить в каждый зал судебных заседаний – и в каждый кабинет судьи в России... и не только.
Сюжет картины основан на реальном историческом событии, описанном в знаменитой «Истории» греческого историка Геродота:
«За то, что судья Сисамн, подкупленный деньгами, вынес несправедливый приговор, [персидский] царь Камбис велел его казнить, содрав с него живьём кожу. Кожу эту царь приказал выдубить, нарезать из неё ремней и затем обтянуть ими судейское кресло, на котором тот восседал в суде. Обтянув кресло, Камбис назначил судьёй вместо Сисамна, которого казнил и велел затем содрать кожу, его сына, повелев ему помнить, на каком кресле восседая, он судит»
На левой части диптиха изображён арест неправедного судьи Сисамна, который был уличён во мздоимстве. Царь Камбис перечисляет судье, отсчитывая по пальцам, эти случаи. Один из солдат удерживает Сисамна за руку. За креслом судьи стоит его сын — юноша Отан, будущий судья.
На правой части диптиха изображено, как палач сдирает с живого судьи кожу. На заднем плане, в галерее на судейском кресле, покрытом кожей, снятой с казнённого, сидит Отан, сын Сисамна.
Зрелище было... мерзкое. Отталкивающее. И, вместе с тем (как это часто бывает), завораживающее. Настолько завораживающее... колдовское даже, что мне (не сразу, конечно, но довольно быстро) захотелось... правильно, чтобы с меня тоже содрали кожу. Живьём.
Это желание многократно усилилось, когда в необъятной видеотеке моего отца (по непонятным причинам супер-фаната советского кино), я обнаружила фильм, представлявший собой сильно беллетризованную историю феерически яркой жизни и жуткой, мученической смерти... правильно, с него содрали кожу живьём великого мусульманского поэта Иммадедина Насими.
Мусульманского, а не азербайджанского (хотя он считается фактическим создателем азербайджанской поэзии, литературы, да и вообще азербайджанского литературного языка) потому, что ислам категорически отрицает само понятие национальности.
Согласно исламскому вероучению, в единой мусульманской умме (глобальном сообществе), нет и не может быть никакого разделения на нации... и даже страны. Ибо с точки зрения государственного устройства, умма должна представлять собой глобальный исламский халифат.
С последним как-то не сложилось, хотя попыток было как минимум три (империя пророка Мухаммеда – основателя этой религии, империя Тимура и Оттоманская империя). А вот в «ликвидации деления по национальному признаку» мусульмане продвинулись весьма существенно. Введя единую систему имён и фамилий (вне зависимости от страны, государства и национальности) и де-факто единый язык – арабский.
Жизнь Иммадедина Насими – просто роскошный сюжет для исторического детектива, в котором современный учёный... или просто любитель истории разгадывает загадки прошлого.
Дэн Браун с его бредовым антихристианским «Кодом да Винчи» отдыхает. Вообще, ИМХО, мусульманский Восток – благодатнейшее поле для авторов, работающих в этом жанре, ибо там занятнейших историй так много и закручены они так лихо, что Европе, грубо говоря, ловить почти нечего. Будь у меня побольше литературного таланта, точно занялась бы...
Самое загадочное в яркой и весьма событийной жизни Насими – это за что, собственно, его казнили. Да ещё таким кошмарным образом (в те годы сдирание кожи живьём было уже большой редкостью).
Как и в «просвещённой» Европе в те годы и в тех местах (Насими был казнён в начале XV века в Халепе – нынешнем сирийском Алеппо), приговорённых к смерти либо вешали, либо им рубили головы.
Могли и на кол посадить, конечно, но этот вид казни обычно применяли к захваченным противникам (например, христианам). А Насими был вполне себе мусульманином... правда, не совсем ясно, насколько правоверным (и что это вообще значило в те времена).
Загадочно это потому, что в те времена и в том месте ни уголовного кодекса, ни судопроизводства в современном (да и тогдашнем европейском) понимании просто не существовало. Судили как Аллах на душу положит, хотя кое-какие ориентиры, разумеется существовали.
Единственное, что понятно – освежевали Насими не из-за его поэзии, это точно. За неполиткорректную (и даже еретическую) поэзию могли публично высечь, бросить в тюрьму-зиндан (обычно ненадолго)... но не казнить. Тем более, публичным сдиранием кожи живьём.
Вообще Насими, весьма вероятно, сильно оскорбился бы, если бы его назвали... поэтом. Ибо для него поэзия была лишь хобби, причём неясно, насколько важным. Для начала, он был сеидом (сейидом) – прямым потомком самого Пророка Мухаммеда (его полное имя Сеид Иммадедин Насими).
Что немедленно вызывает очень серьёзные вопросы к тому, кто приговорил Насими к смертной казни, да ещё и такой варварской (по официальной версии, это был египетский султан Шейх аль-Муайяд).
Ибо в исламских странах сейиды (которые для многих мусульман были как святые для христиан) пользовались особыми привилегиями: они имели право ходатайствовать за преступников и не могли быть приговорены не то что к смертной казни – даже к телесным наказаниям.
Поэтому казнь Иммадеддина Насими сильно попахивает бессудным убийством. Вероятнее всего, Насими каким-то образом умудрился вляпаться не просто в большую политику, а в полномасштабную войну в Сирии.
Ибо по наиболее распространённой версии, его казнили в 1417 году, а как раз в это время мало того, что сирийские наместники султана взбунтовались, так и ещё «орды диких туркменов» решили учинить набег а-ля Чингисхан с Батыем.
Ситуация, похоже, стала настолько критической, что когда Насими (скорее всего) попал под раздачу (по одной из версий, его подставили то ли политические противники, то ли религиозные оппоненты, то ли кто ещё, кому он дорогу перешёл), султану было уже не до политеса в отношении сейидов. И он приказал содрать с Насими кожу живьём.
Изучая яркую (но не так чтобы уж особо необычную для того места и времени) биографию Насими, я пришла к выводу, что, как это часто бывает, столь жуткий финал он привёз себе сам.
Ибо, считая себя защищённым своим титулом сейида (как в конце концов выяснилось, необоснованно) он по сути стал оппозиционным богословом. Что в исламских странах, где религия от политики неотделима принципиально, означало и политическую оппозицию.
В то время в ситуации кризиса это означало «убей иль будь убит», «или ты их, или они тебя» (впрочем, и в современных странах победившего ислама это периодически аналогично).
К сожалению в первую очередь для него самого, Насими был пацифистом... в отличие от его противников. Что и привело его на площадь в Алеппо к ножам искусных сирийских палачей (ну или из Персии султан кого-то выписал – о деталях история умалчивает).
Хотя Насими происходил из семьи всего лишь ремесленников, его родители сумели дать ему первоклассное образование (одной из причин успехов исламского мира в те времена была высокоэффективная система социальных лифтов в мусульманских странах).
В учебном заведении (каком именно – история умалчивает, но явно одном из лучших), он изучал математику, астрономию, логику... и, конечно же, богословие. Что в те годы автоматически означало... и политологию тоже. Вкупе с экономикой, социологией и так далее.
Огромное влияние на будущего мученика (пожалуй, даже великомученика) оказал выдающийся персидский поэт и философ Фазлуллах Наими. Который очень плохо кончил – за свою оппозиционную политическую деятельность (выступление против династии Тимуридов) он был арестован, судим, приговорён к смерти и повешен (по наиболее распространённой версии, в 1394 году).
К сожалению (к великому сожалению, на самом деле), Насими не извлёк никакого урока из печальной судьбы своего учителя. Ибо занялся... правильно, ровно тем же самым. Причём в высшей степени энергично занялся.
Наими был не только (и не столько) поэтом, сколько философом-мистиком. Изначально он увлёкся суфизмом – исламским мистицизмом (кстати, довольно занятная штука, хотя я предпочитаю западный и дальневосточный подходы к делу).
Но потом ему (как и любому гению – а Наими был несомненным гением) стало тесно в рамках традиционных суфийских школ (та ещё смирительная рубашка, должен я вам сказать).
Поэтому, как это обычно и бывает в таких случаях, он отправился странствовать по огромной территории тогдашнего исламского мира (впрочем, с тех пор территория эта скорее выросла).
Побывав почти во всех странах и крупных городах Ближнего Востока и Средней Азии и пообщавшись... с кем он только не общался, он в конечном итоге разработал собственное учение.
Которому дал имя хуруфизм. По сути, хуруфизм – это (только со стульев не падайте, плиз) исламская нумерология («хуруф» по-арабски означает «буквы»). Число 7 у хуруфитов считается священным (что совершенно не оригинально, надо отметить)... а вот другая идея Наими оказалась, мягко говоря, непопулярной у «мейнстримных» исламских богословов и правителей исламских стран.
Согласно учению хуруфитов, Коран подлежит толкованию посредством системы букв. Представляете, в какой восторг пришли муллы, кази и прочие аятоллы, которые на толковании Корана и денег делали немерено, и власть обрели немалую? Вот и я представляю.
Вопрос о том, содержался ли в учении Наими (точнее, в его книгах и записях мистических видений и откровений) прямой призыв к восстанию против династии Тимуридов до сих пор является дискуссионным.
Я лично думаю, что вряд ли, ибо мистицизм и политика (тем более, политическое насилие) вещи обычно не просто несовместимые, но прямо противоположные. Однако времена были смутные, суровые, опасные и жестокие, поэтому перебдеть лучше чем недобдеть... в общем, так бедолага Наими и оказался на виселице.
Впрочем, ему ещё сильно повезло, ибо с его любимого ученика Насими вообще кожу живьём содрали. Думаю, что не только потому, что времена были несколько более опасные или у египетского султана нрав был много круче, чем у сына Тимура, по приказу которого повесили Наими (вся эта публика одним миром мазана).
А ещё и потому, что Насими пошёл много дальше своего учителя. Так, например, он был горячим поклонником иранского суфия и поэта X века Гусейна Халладжа Мансура, который прямо говорил: «Я - Бог!». Что, мягко говоря, было не только чушью собачьей, но и жуткой ересью даже в христианских странах, где за такое отправляли на костёр быстро и без сантиментов.
В странах победившего ислама сожжение на костре в качестве способа смертной казни как-то не прижилось... впрочем, Мансуру это помогло не сильно. Ибо его предсказуемо арестовали, заключили в багдадскую тюрьму где в течение 11 лет (!!) безуспешно пытались убедить встать на путь истинный (в смысле, вернуться на позиции ортодоксального ислама).
В конце концов халифу это надоело и 26 марта 922 года упрямый мистик был казнён (вероятнее всего, повешен, хотя судя на картине, на которой изображена подготвка к казни, вполне могли и кожу содрать живьём).
И этот урок не пошёл Насими впрок – ибо он в своих стихах упорно продолжал утверждать... ровно то же самое. «Я – Бог!». От скромности помереть ему явно не грозило... а вот ножей сирийских или персидских спецов по свежеванию живьём оказалось очень даже.
Невероятно деятельному Насими (даже по меркам того времени и то мира, в котором пассионариев было не просто много, а очень много) одной поэзии – сиречь в некотором роде прокламаций – было мало.
Поэтому он отправился проповедовать идеи хуруфизма по городам и весям уже тогда необъятного исламского мира. Правители и исламские радикалы гоняли его тоже весьма энергично – и даже периодически сажали в темницу. Дабы он мог остыть и поразмышлять о том, правильно ли он живёт. И праведно ли.
Не сомневаюсь, что его повесили бы уже давно (или как минимум выпороли бы, причём весьма основательно)... но он был сейидом и потому для таких наказаний нужны были куда более веские основания. Которых (пока) не было.
В конце концов он предсказуемо доигрался, оказавшись не в то время не в том месте и поссорившись не с тем правителем. Египетский султан Шейх Аль-Муайяд то ли был совсем уж полным отморозком в религиозных вопросах (что непохоже на правду), то ли оказался в таком кризисе, что просто не мог себе позволить, чтобы по его и без того проблемным (мягко говоря) северным территориям свободно разгуливал отмороженный на всю голову сабж и заявлял «Я – Бог!».
Тем более, что сабж этот, как говориться, «приступил к клонированию» себя любимого, основав общество учёных, музыкантов и прочих представителей местной элиты. А это уже попахивало «теневым правительством» и прочими прелестями политической оппозиции.
Поэтому на этот раз сейид краткосрочной отсидкой в зиндане не отделался. Его судили и приговорили к смерти посредством публичного сдирания кожи живьём (видимо, его прокламация «Я – Бог!» взбесило султана не на шутку).
В ожидании казни Насими написал ряд стихотворений под общим названием «хабсие» («тюремные)», в которых в поэтической форме изложил свои горестные размышления о несправедливости властей, невежестве и продажности судей, осудивших его, а также бунтарские мысли человека, остающегося до конца верным своим убеждениям (что не всегда разумно и тем более достойно, ибо человеку свойственно ошибаться).
Насчёт «продажности» осудивших его мусульманских судей он, конечно, загнул, ибо по тогдашним и тамошним законам он получил что заработал (разве что способ казни для его преступлений был явно чрезмерно жестоким).
Есть занятная легенда (скорее всего, лишь легенда), что Насими жестоко подставили. Очень жестоко, на самом деле. Когда Насими прибыл в Антабу (провинция в Сирии), он очень быстро подружился с губернатором провинции.
Многим это (предсказуемо) не понравилось и они решили его подставить. И тайком вложили в обувь поэта фрагмент одной из сур Корана. Затем в присутствии губернатора спросили Насими, как бы он отнесся к человеку, который топчет ногою текст Корана.
Насими ответил, что этого человека необходимо казнить, содрав с него кожу живьём. «Тогда ты сам вынес себе приговор», сказали они ему, и извлекли из его обуви экземпляр суры Корана...
По иронии Судьбы (или Бога – это уж кому как нравится), произведения Насими на азербайджанском языке (он писал ещё и на арабском и на персидском) хранятся в Институте древних рукописей... в Ереване.
Вышеупомянутый фильм предсказуемо назывался предельно просто и конкретно: «Насими». Фильм вышел на экраны летом 1975 года – к 600-летию со дня рождения поэта (тогда считалось, что он родился в 1375 году и только позднее выяснилось, что на шесть лет раньше).
«Насими» был снят на киностудии «Азербайджанфильм» (кто бы сомневался) режиссёром Гасаном Сеидбейли. В 2019 году (к 650-летию со дня рождения поэта) фильм был отреставрирован и конвертирован в стандарт HD. Этот год вообще был (предсказуемо) объявлен в ныне независимом Азербайджане «годом Насими». Указом президента страны Ильхама Алиева, разумеется.
Роль Насими исполнил талантливый азербайджанский актёр Расим Балаев. На русский язык роль дублировал... Вячеслав Тихонов. Так что Насими говорил по-русски голосом штандартенфюрера СС Макса фон Штирлица.
Фильм произвёл на меня сильнейшее впечатление (что в том возрасте совершенно неудивительно). Больше я его не пересматривала (хотя, наверное, надо бы), но уже тогда у меня возникло ощущение невероятной достоверности и реалистичности происходящего на экране.
Невероятной потому, что практически все фильмы на исторические темы в то «совковое» время были лютым и галимым агитпропом, к реальности отношение имевшим чуть менее, чем никакое.
На VII Всесоюзном кинофестивале 1974 года в фильм был удостоен (ИМХО, более чем заслуженно) приза «за лучший фильм на историческую тему». Я считаю, что это вообще один из лучших исторических фильмов «всех времён и народов», хоть и снят во времена просто жутко затхлого совка... извините, «развитого социализма»... и тогда уже весьма развитого «сицилизма» (в первую очередь как раз в Азербайджанской ССР).
Согласно фильму (и историческим свидетельствам), Насими казнили, привязав за запястья и лодыжки к П-образной раме.
Максимально растянув вертикально расположенное тело, чтобы было удобнее и легче и разрезать, и сдирать кожу приговорённого. Похожим образом, хотя и гораздо более современно-технологично, была устроена и рама для привязывания... моего тела.
Именно в вышеупомянутом фильме («Насими»), а не на (тоже вышеупомянутой) картине «Суд царя Камбиса» казнь путём сдирания кожи живьём была показана реалистично.
Ибо на картине казнимый лежал на спине на лавке, что делало сдирание кожи со спины и ягодиц просто невозможным (переворачивать «объект» во время казни на живот было нереально).
В фильме же Иммадедина Насими (который всю эту жуть привёз себе исключительно сам) привязали, точнее, растянули на вертикальной П-образной деревянной раме. Что позволяло осуществить казнь максимально удобно для палача (понятно, что приговорённого никто не спрашивал).
Устройство для фиксации вашей покорной слуги было устроено примерно так же. Однако существенно более технологично. П-образная рама была металлической и была расположена посередине внушительного размера передвижной платформы. К внутренним углам рамы крепились широкие петли из мягкой кожи, которыми фиксировались мои запястья и лодыжки.
Петли были прикреплены к крепким верёвкам, натяжение которых растягивало тело женщины в горизонтальной и вертикальной плоскостях. И, таким образом, растягивало и кожу, что упрощало и разрезание, и сдирание оной. Что делало дивайс по принципу работы похожим на «английскую» дыбу.
По понятным причинам, во время сессии я не чувствовала ничего, кроме боли. Чудовищной, нечеловеческой (реально нечеловеческой), далеко за-предельной боли. Настолько сильной боли, что я совершенно ничего не помню о произошедшем. Вообще. Совсем.
Поэтому на этот раз мне придётся передать слово доктору Клодту, которому (почему, вы очень скоро узнаете) было поручено... содрать с меня кожу. Поручено баронессой, разумеется.
Ибо хотя формально Вилла Вевельсбург находится в ведении Die Neue SS, царь, бог и воинский начальник у нас тут вовсе не рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. А Лилит – баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт. В некотором роде богиня... кстати, многие считают её инкарнацией богини Фрейи (ибо Ванадис – одно из официальных имён последней).
Доктор Клодт составил подробный отчёт об этой гига-алго-сессии, который я и предлагаю Вашему вниманию.
«Самое занятное» - задумчиво произнесла Лина, продевая изумительной красоты руки в приготовленные для них петли (прямо как разбойник Коршун в повести Алексея Толстого «Князь Серебряный»), «... что я сама этого очень хочу...»
А вот я ничего этого категорически не хотел – ибо... не то, чтобы совершенно не понимал, зачем всё это нужно, просто считал, что это уже перебор. Что все мы прекрасно обошлись бы и без этого, мягко говоря, экстрима...
«Не получится обойтись» - раздался за моей спиной голос, как ни странно, графа Вальтера фон Шёнинга. Хотя, может быть, и не странно...
Я обернулся. Граф обворожительно улыбнулся (ох, как он это умел) и совершенно неожиданно осведомился:
«Тебе ведь очень нравится фильм Conspiracy? О Ванзейской конференции...»
Я кивнул: «Очень нравится. Один из буквально трёх-четырёх фильмов, которые я периодически пересматриваю. Чаще, чем другие, надо признать...»
И объяснил: «ИМХО, этот фильм просто идеально передаёт атмосферу и ход конференции. Хотя исторических ляпов хватает, конечно...»
Граф пожал плечами: «Ничего не могу сказать, ни по первому, ни по второму вопросу. Меня там не было, а наш друг Роланд молчит, как рыба...»
Роланд фон Таубе (он же Михаил Евдокимович Колокольцев, он же кардинал Роберт Малкольм Эш) был шестнадцатым участником Ванзейской конференции. Его участие было настолько тщательно охраняемым секретом, что об этом узнали только в первый день июня 1962 года.
Когда Адольф Эйхман (один из участников конференции) буквально за час до казни рассказал об этом своим тюремщикам. Ибо ему было, наконец, абсолютно нечего терять. Впрочем, это мало что изменило, ибо специальным распоряжением тогдашнего директора Моссад эта информация была надёжно похоронена в секретнейшем архиве израильской разведки.
Вопрос графа был настолько, как говорится, «в огороде бузина» (где сдирание кожи живьём с Лины Беккер, а где Ванзейская конференция), что я счёл необходимым прояснить ситуацию – причём немеделенно:
«... но я решительно не понимаю, при чём здесь этот фильм... и Ванзейская конференция...»
«Очень даже причём» - задумчиво протянул граф. И, глубоко вздохнув, повторил: «Очень даже причём...»
И неожиданно спросил: «Помнишь разговор обергруппенфюрера Гейдриха с штурмбанфюрером Ланге у окна в перерыве конференции?»
Я кивнул: «Помню, конечно». Я вообще почти весь текст фильма помнил чуть ли не наизусть. И внезапно буквально в одно мгновение понял если не всё, то чоень и очень многое...
«Ты хочешь сказать...» - я запнулся, подбирая подходящие слова.
Граф кивнул: «Ты совершенно прав. Я имею в виду именно тот разговор, в котором Гейдрих объясняет Ланге, что быть солдатом – значит быть способным совершать немыслимое, а быть политиком – значит быть способным отдавать приказы совершать немыслимое. И добиваться неукоснительного выполнения этих приказов...»
Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «Тебе предстоит руководить силами Новой Цивилизации в экзистенциальной войне со Слугами Дьявола. В войне за само существование Западной Цивилизации. А в этой войне тебе придётся отдавать такие приказы, по сравнению с которыми сдирание кожи живьём с одной-единственной женщины... даже не мелкое хулигантство...»
«Охотно верю» - мрачно подумал я. Но промолчал. Граф продолжил:
«А чтобы не дрогнуть в решающий момент и не проиграть решающую битву в экзистенциальной войне...»
«... мне нужна надлежащая психологическая подготовка» - ещё более мрачно закончил за него я. «И надлежащая тренировка...»
Фон Шёнинг кивнул: «Именно так». Осталось прояснить последний – и вполне себе экзистенциальный – вопрос.
«Я читал, что ремесло палача – специалиста по сдиранию кожи с живого человека требует длительной, даже очень длительной учёбы. Вы уверены, что я справлюсь – с первого раза и вообще без какой-либо подготовки?»
Граф снова утвердительно кивнул: «Абсолютно уверены». И объяснил:
«Ты прочитал достаточно и видел достаточно картин и рисунков, чтобы после начала... работы твоё подсознание включилось и вело тебя во время всего действа. Так что не сомневайся – у тебя всё распрекрасно получится...»
«Я тебе полностью доверяю» - совершенно спокойно и абсолютно уверенно заявила Лина. Абсолютно голая и уже распятая на раме для сдирания кожи. И добавила: «У тебя всё получится просто идеальным образом...»
[Я категорически не помню, что что-то такое говорила... впрочем, я вообще ничего не помню, так что вполне могла и ляпнуть. Хотя до того с доктором Клодтом была знакома лишь очень поверхностно – Л.Б.].
«Ваши бы слова – да Богу в уши» - уже совсем мрачно подумал я. Однако, тем не менее мясленно перекрестился – и приступил к работе. Первым делом я, разумеется, сделал ей (как и положено, в роскошное бархатное плечо) первую инъекцию нано-регенератора.
Сначала я (вспомнив какой-то явно танатофильский рассказ на тему сдирания кожи), привязал к щиколоткам абсолютно голой Лины тяжёлый деревянный брус, причём так, что её ноги оказались максимально возможно разведены в стороны.
Затем одну за другой я подвесил к брусу тяжелые гири до тех пор, пока Лина не стала хрипло, судорожно дышать, а все ее тело не вытянулось, как струна (совершенно необходимое условие для максимально эффективного сдирания кожи).
Пот ручьями струился по изумительной красоты телу Лины, все её тренированные мышцы напряглись, словно литые, отчетливо проступив под атласной кожей, когда я подвесил последнюю гирю.
Лина не могла даже пошевелиться, ибо буквально каждый миллиметр её роскошного тела был растянут до предела. Она дышала с огромным трудом, почти как распятые на кресте - из груди ее доносились только жутковато сиплые хрипы.
Самая опасная женщина на планете Земля была, мягко говоря, далеко не робкого десятка, но даже она смотрела на приготовленные для неё ножи широко раскрытыми от почти животного страха глазами. Судя по виду, заточенные (скорее всего, мастеровитым Кристианом) до просто идеальной остроты.
Ножей было ровно двенадцать - различной длины и формы. Непонятно как, но я почему-то абсолютно точно знал, какой из них когда и для чего использовать. Вид ножей буквально заворожил Лину - она ни на секунду не могла оторвать от них взгляд...
Было совершенно очевидно, что все, абсолютно все её мысли бешено крутились вокруг этих жутких инструментов, которые через считанные минуты будут безжалостно терзать ее тело, сдирая с него её атласную, бархатную кожу.
Несмотря на видимый невооружённым взглядом почти животный ужас, Лина стала дышать более спокойно, так как ее тело уже привыкло, к тому что его растянули... по сути, распяли.
Граф неожиданно протянул мне внушительного размера металлическую кружку:
«Её необходимо напоить» - объяснил он. «Чтобы избежать обезвоживания... во время действа. И последующей неизбежной потери сознания... что обессмыслило бы вообще всё»
Я взял у графа кружку и поднёс к губам Лины Беккер. Она покорно выпила всю предложенную ей воду. Она была так напугана, что не почувствовала вкус добавленных (как я потом узнал) в воду мощных стимуляторов. Добавленных с той же целью – чтобы Лина была в сознание всё время сессии.
Ей пришлось выпить ещё две кружки (на этом настоял фон Шёнинг). А я с непонятным чувством констатировал, что буквально год назад мне даже в самом страшном кошмаре не могло присниться, что я буду сдирать кожу живьём с распятой на раме оглушительно красивой обнажённой женщины, а моим помощником в этом действе будет знаменитый граф Антуан де Сен-Жермен...
Пора было начинать собственно действо. Я взял со столика нож (почему-то я точно знал, какой именно мне понадобится, хотя до той минуты ни одного из этих инструментов в глаза не видел), а граф встал за спиной Лины и обеими руками обнял ее за талию, чтобы не дать ей двигаться во время сдирания кожи.
"Теперь девочка, глубоко вдохни и зажмурься, тогда ты даже не почувствуешь первый разрез”, посоветовал ей фон Шёнинг (что-то мне подсказывало, что это был далеко не первый его опыт в таких делах). Машинально, она сделала все, как он говорил.
Я прижал бритву (по сути, нож был именно бритвой) к правому бедру Лины, сантиметров на пять ниже её лона и медленно, почти любя, очертил полный круг, вернувшись точно в то место, откуда начал разрез. “Уже все, милая, можешь вздохнуть”, сказал граф, когда нож оторвался от тела женщины.
Лина перевела дух, открыла глаза и посмотрела вниз. Как она потом мне рассказала, во время разреза она почти ничего не почувствовала в момент разреза - только легкое давление. Но, разумеется, увидела, как по ее идеальной красоты ноге побежали алые струйки крови. Кровь энергично закапала... точнее, пожалуй, даже потекла на пол.
“А теперь быстренько, еще один глубокий вдох, дорогая” – почти шёпотом приказал граф. Лина вновь крепко зажмурилась и тихо ахнула, когда я очертил второй круг чуть выше ее колена. Но она опять не почувствовала боли, настолько острой была моя бритва. Кровь побежала тонкими ручейками еще из одного разреза.
“Еще раз, милая” – шёпотом приказал граф, реально управлявший всем процессом. «Ты же знаешь, что ты должна всемерно нам помогать максимально эффективно снимать с тебя кожу...»
Лина кивнула, снова зажмурилась и задержала дыхание, когда я сделал вертикальный разрез по её правому бедру, соединив два первых. И тем самым подготовил её бедро к снятию кожи.
Я машинально вытер крось с бритвы. Граф отпустил талию Лины и отошёл от неё (зачем, я пока не понимал). Повинуясь подсознанию, я выбрал новый инструмент. Этот нож был короче, с более широким основанием и острым закругленным концом.
Лина смотрела на него, чувствуя, как по ее ноге стекает теплая кровь. Хотя она была очень и очень смелой женщиной (и многократно это доказывала), да и совершенно добровольно согласилась на это действо (более того, сама попросила, чтобы с неё живьём содрали кожу), её зубы непроизвольно стучали от в самом прямом мысле животного страха.
Через пару минут граф вернулся к ней с очень старомодного вида короткой палочкой из мягкого дерева, с кожаными ремешками на концах. Времён Святой Инквизиции, не иначе.
Видимо, современные виды кляпа ему чем-то не угодили... или он просто решил устроить некий одному ему понятный театр. Одному ему ибо никто из здесь присутствующих в те времена на жил, а граф Сен-Жермен очень даже.
«Открой рот» - приказал он Лине. И объяснил, заметив, что идея кляпа, мягко говоря, не сильно понравилась фройляйн Беккер: «Сейчас тебе будет действительно очень больно; нечеловечески, за-человечески больно. Или закуси эту палочку, или тебе придется даже не искусать, а съесть собственные губы...”
Слегка кивнув, Лина разжала губы и покорно взяла в рот палочку. Граф быстро завязал ремешки узлом на ее затылке, от чего палочка между зубами женщины стала выглядеть словно... удила у лошади.
Тем не менее, я вынужден был признать, что выглядело это существенно эстетичнее, чем любой из современных видов кляпа. Видимо, именно в этом и состояла цель фон Шёнинга.
Который снова встал позади Лины, положив свои крепкие руки (скорее крестьянина, чем аристократа) ей на шикарные бедра... а для меня наступил, как говорится, момент истины. Ибо пришло время собственно сдирания кожи.
«К чёрту всё – берись и делай!» - очень кстати мелькнуло у меня в голове бессмертное изречение Ричарда Брэнсона (если мне не изменяет память, у него даже одна из книг так называется).
И – вслед за ним – ещё одно полезнейшее изречение: «Боишься – не делай; делаешь – не бойся; сделал – не сожалей!». По-моему, это сказал великий Чингисхан... хотя, возможно, эту фразу ему просто приписывают.
Поэтому я решительно взя в руки новую бритву – и приступил к снятию кожи с Лины, как будто, извините, готовил селёдку. Работая ножом и рукой ( совершенно не обращая никакого внимания на просто жуткие стоны и совершенно инфернальный вид жертвы), я последовательно снял кожу с правого бедра женщины, и с её правой голени.
Удивительно, но крови вытекло совсем немного, хотя и достаточно, чтобы под ногами Лины на полу скопилась небольшая лужица. После снятия кожи стали хорошо видны вены и артерии, пульсирующие под оголенной плотью и что-то, что могло быть мышцами или жиром. Этакий «живой учебник анатомии», прости Господи...
Граф сжал колено и лодыжку Лина и крепко держал её ногу, пока я буквально “разворачивал” ее кожу, словно снимая бумагу с покупки. Теперь Лина жутко, отчаянно кричала, орала, вопила, ревела - несмотря на типа кляп у неё во рту.
Она продолжала вопить, пока я сдирал кожу с передней части ее колена, оставляя нетронутой заднюю поверхность. По требованию графа (де-факто руководителя всего процесса), я пощадил узкую полоску кожи на сгибе колена женщины.
Мы подождали несколько минут, чтобы Лина пришла в себя и смогла вновь чувствовать боль (ибо весь смысл действа был именно в чудовищной, не-человеческой боли, гарантировавшей максимальную мощность Вриль-канала).
Когда крики женщины сменились хрипами, граф принес очередную кружку воды. Вытащив кляп, он прижал край кружки к губам Лины, оттянув ее голову назад и принялся медленно вливать воду ей в рот.
Женщина уже осипла от криков и с трудом глотала воду. Напившись, она машинально посмотрела вниз, чтобы понять, откуда исходит такая страшная боль.
Сначала она просто не поняла, что видит. Она пристально разглядывала пол и оковы, пытаясь отыскать свою ногу. “О, Господи!”, всхлипнула она, вглядевшись в месиво живой плоти, появившуюся между ее бедром и лодыжкой или того, что от них осталось.
Лина настолько потеряла всякий контроль над собой, что зарыдала, просто, страдая от боли. Все мысли о том, чтобы мужественно перенести истязание мужественной смерти вылетели из ее головы при виде того, в что превратили ее тело (пусть и временно).
Закончив с ее правой ногой, мы перешли к левой, обработав ее таким же образом. Боль, которая пронзила измученное тело Лины, было невозможно себе даже представить (у меня точно не хватило бы воображения, несмотря на весь мой несомненный литературный талант и не менее несомненные мистические способности).
Обнаженные, зияющие нервы ног женщины чувствовали даже малейшее движение воздуха, отзываясь острой болью, сводившей ее с ума. Она истошно вопила, пока не сорвала голос, поперхнулась, закашлялась и вновь закричала.
Я позволил ей несколько минут “наслаждаться” этими ощущения, потом ей дали еще воды, но ее внезапно вырвало... а мы с графом перешли к следующей части этой жуткой «пьесы имени Иммадедина Насими»... и царя Камбиса.
По приказу графа, я занялся прекрасными грудями Лины с их нежнейшей кожей (Цирцеи, однако). Сначала я (по совету графа и с немалым удовольствием) довольно долго ласкал и целовать её шикарные соски, а когда они затвердели и сделались крайне чувствительными, я продолжил свою... работу.
Граф приподнял на удивление тяжёлую правую грудь Лины, слегка оттянув ее, чтобы я смог аккуратно обвести ее бритвой. Затем тоже самое мы проделали с левой грудью, после чего сняли с грудей женщины (я с правой, а граф с левой)... точно так же, как и с её прекрасных ног.
А потом началась самая натуральная жесть – даже по неслабым меркам происходившего. Ибо граф (видимо, побоявшись доверить мне эту ответственную миссию грубым толчком глубоко загнал «фаллос Сатаны» (усеянный металлическими шипами деревянный фаллос) в задний проход Лины, просто зверски растянув его.
После чего уже я аккуратно рассек нежную кожу женщины вокруг этого искусственного члена. А затем медленно разрезал кожу на складке, разделявшей роскошные ягодицы Лины. Введя округлую бритву в рану вокруг заднего прохода, я провел разрез к ее ногам, после чего осторожно очертил кровавый круг вокруг каждой ягодицы.
Наконец ояпровел лезвие по ее выбритому лону и рассек последние полоски кожи вокруг полового органа распятой. Затем я медленно и аккуратно содрал кожу с ягодиц Лина. Два окровавленных лоскута бесшумно упали на пол.
Невозможно описать, как вопила и корчилась от невыносимой боли связанная женщина. Когда я принялся сдирать тончайшие полоски кожи с ее половых губ и наконец, вырвал клитор (да-да, и клитор тоже полностью регенерировал, как и вообще любой орган человеческого тела) Лина уже не могла кричать, окончательно сорвав голос.
На то, чтобы полностью снять кожу с тела Лины, нам понадобился ещё примерно час. Граф заботливо поддерживал её силы, заставляя время от времени пить воду со стимулирующими травяными настоями, но она уже не могла удерживать мочу и жидкость покидала ее тело так же быстро, как поступала.
Когда наша работа была окончена, на всем теле Лины кожа оставалась лишь на лице, шее, пальцах рук и ног... и вокруг суставов – на коленных сгибах, локтях, подмышках, запястьях.
Вся остальная кожа была содрана, обнажив кровоточащее мясо. Лина все еще продолжала чувствовать, всхлипывать и иногда вскрикивать в течение целого часа пока граф обдирал ее спину и руки, а я проделывал тоже самое с ее грудью, животом, ладонями и наконец подошвами стоп.
Благодаря своевременному «водопою» и каким-то снадобьям, добавленным в воду, Лина всё время казни (ибо с чисто человеческой точки зрения это была самая настоящая смертная казнь), оставалась в сознании.
Когда мы закончили, я сделал Лине вторую инъекцию нано-регенератора, а немедленно вслед за ней – сильнейшего снотворного. Она мгновенно отключился, а мы с графом наблюдали за в каком-то смысле ещё более жутким зрелищем, чем то, что мы только что проделали с красивой обнажённой женщиной.
На наших глазах её кожа и прочие повреждённые нами органы полностью регенерировали. Через три часа и семнадцать минут Лина выглядела так, как будто с ней ничего не случилось. Вообще. Совсем. А через пятнадцать часов она проснулась – уже в тёплой комфортабельной постели в одной из «гостевых комнат» на Вилле Вевельсбург.
О том, что она чувствовала во время этой «экстремальной сессии», она, насколько мне известно, никогда и никому ничего не рассказывала. Один-единственный раз, спустя много месяцев, она сказала мне, что ей было очень больно и очень страшно – нечеловечески больно и нечеловечески страшно... и что она побывала в каком-то совершенно ином измерении. Ином мире. Иной Вселенной. Как героиня фильма "Мученицы" 2008 года, с которой тоже содрали кожу - только у Лины это было в реале.
Что это был за мир, что (и кого) она там увидела, что она там чувствовала и ощущала, она так никому и не рассказала. Никогда.