Смертная казнь путём посажения на кол была особенно популярна на Ближнем Востоке. Что совершенно неудивительно, ибо (вопреки многим произведениям на эту тему), кол всегда вводился в задний проход.
Именно вводился… точнее, вбивался – и только после этого его устанавливали в вертикальное положение с насаженной на него жертвой. А именно в этом регионе анальный секс был наиболее распространён… как и гомосексуальные отношения.
Впрочем, на кол сажали едва ли не повсеместно, хотя и во много меньших масштабах, чем в вышеупомянутом регионе. И в Азии, и в Африке, и в Центральной Америке (!!) и в Европе, которая, судя по всему, позаимствовала этот вид смертной казни у мусульман. В Германии таким образом казнили матерей, виновных в детоубийстве (ИМХО, и очень правильно делали).
В России сажали на кол вплоть до середины XVIII века (в основном, при Иване Грозном и Петре Великом). В XIX веке посажение на кол по-прежнему практиковали в Сиаме, Персии и в Османской империи, где в 30-х годах такого рода казни совершались публично.
Вот лишь одно из свидетельств очевидца «османских практик»:
«В варварских государствах, особенно в Алжире, Тунисе, Триполи и Сали, где обитает множество пиратов, если человека обвиняют в большом количестве преступлений, то его [или её – женщин тоже казнили таким способом] сажают на кол.
Ему в задний проход вставляют заостренный кол, затем с силой пронзают им его тело, иногда до головы, иногда сквозь глотку. Затем кол устанавливают и закрепляют в земле, так что корчащуюся жертву, в невообразимой агонии, могут видеть все. Муки продолжаются несколько дней…»
Посажение на кол широко применялось ещё в Древнем Египте и … правильно, в не менее глубокой древности на Ближнем Востоке. Первые упоминания об этом способе казни относятся к началу II тысячелетия до н. э.
Самым первым из известных ныне является статья свода законов Хаммурапи (примерно 1700 г. до н.э.), в которой говорится, что такой казни подлежит женщина, убившая мужа, чтобы выйти замуж за любовника.
Известна она была и римлянам, хотя особого распространения в Древнем Риме не получила. Ибо там прижился другой жуткий способ казни – распятие, а римляне не любили вариативность в таких вопросах.
Широкое распространение казнь получила в древней Ассирии, где посажение на кол было обычным наказанием для жителей взбунтовавшихся городов… и для совершивших аборт женщин. Ибо аборт (совершенно справедливо) считался детоубийством – а женщин-детоубийц как раз сажали на кол.
Совершенно справедливо потому, что уже тогда было известно, что человеческая жизнь начинается с момента зачатия. Впрочем, таким образом казнили за ряд особо тяжких преступлений (мятеж, бандитизм и всё такое прочее).
В так называемом Законе Ману, древнем своде религиозных и гражданских законов индийского общества, среди семи видов смертной казни сажание на кол занимало первое место.
В Европе эта казнь была впервые применена по приказу… женщины. Знаменитой Фредегонды, королевы франков, сначала наложницы, а затем жены Хильперика I, меровингского короля Нейстрии (франкского государства, столицей которого был Париж). Что характерно, умертвив предыдущую супругу, вестготку Галесвинту.
Поэтому совершенно неудивительно, что по её приказу на кол посадили молодую и очень красивую знатную девушку (правда, говорят, что очень даже было за что). Фредегонда вообще отличалась какой-то патологической жестокостью, особенно по отношению к женщинам. Одних сажала на кол, других колесовала, третьих разрубала на куски, четвёртых живьём на костре сжигала…
Как и при распятии, приговоренного заставляли отнести кол к месту казни. Затем опускали на колени в удобную для палача позу, фиксировали так, что он не мог пошевельнуться, и (для удобства палача) надрезали ножом задний проход.
После чего огромной колотушкой вбивали в казнимого кол (фактически «нанизывая» на этот жуткий дивайс), после чего устанавливали кол вертикально, позволяя силе тяжести, судорогам и тщетным попыткам казнимого освободиться, загонять кол все глубже в тело жертвы.
Посажение на кол применялось на территории Речи Посполитой (пока в XVIII веке его не отменили «российские оккупанты»), особенно во время войн с казаками (которые платили ляхам ещё более жуткой монетой).
Испанские конкистадоры сажали на кол пленных и (особенно) лидеров индейцев во время конкисты – так, по некоторым данным, был казнён вождь арауканов Кауполикан. Впрочем, сожжение живьём (в традициях Святой Инквизиции) было в тех краях в то время существенно более популярно.
На Востоке женщине нередко перед казнью набивали солью и перцем влагалище, чтобы усилить ее страдания… к счастью, Новые Исповедницы решили без этого обойтись… пока, по крайней мере.
Ещё в XIX веке эта казнь на удивление широко использовалось во вроде бы просвещённой Европе. Так, во время войны в Испании наполеоновские войска (официально армия самой просвещённой нации на планете) сажали на кол испанских патриотов. Те предсказуемо платили им тем же.
Техника сажания на кол во всем мире была практически идентична, за исключением нескольких деталей. Приговоренного клали на живот на землю, разводили ноги и либо закрепляли их неподвижно, либо их держали палачи, а руки связывали за спиной.
В некоторых случаях в зависимости от диаметра кола анус предварительно смазывали маслом или надрезали ножом. Палач обеими руками вводил кол так глубоко, как мог, а потом загонял его внутрь с помощью огромной деревянной колотушки (киянки). Или даже кувалды.
Кол, введенный в тело на пятьдесят – шестьдесят сантиметров, затем ставили вертикально в заранее подготовленную лунку. Смерть наступала чрезвычайно медленно, и потому казнимый испытывал неописуемые мучения.
Посажение на кол было удобно тем, что (а) орудие казни было повсеместно доступно и его изготовление было под силу кому угодно: и (б) после посажения казнь совершалась, по сути, сама собой, ибо не требовала участия палача. Кол все глубже проникал в жертву под действием ее веса, пока наконец не вылезал из подмышки, груди, спины или живота в зависимости от заданного направления.
Нередко смерть наступала спустя несколько дней. Один боярин, посаженный на кол по приказу Ивана IV, промучился целых два дня. Позднее в 1614 году в Москве на кол был посажен атаман донских казаков, один из виднейших предводителей казачества в эпоху Смуты Иван Заруцкий.
Персы, китайцы, бирманцы и жители Сиама (ныне Таиланда) заостренному колу предпочитали тонкий с закругленным концом, наносивший минимальные повреждения внутренним органам.
Кол не протыкал и не разрывал их, а раздвигал и оттеснял, проникая вглубь. Смерть всё равно наступала, разумеется, но казнь могла продлиться несколько дней, что с точки зрения назидательности считалось весьма полезным.
На колу с закругленным наконечником казнили 23-летнего студента медресе Сулеймана Хаби в 1800 году за то, что он зарезал кинжалом генерала Клебера, главнокомандующего французскими войсками в Египте после отплытия Бонапарта во Францию. Просвещённые французы явно испытывали просто болезненное влечение к этому виду казни…
В старые недобрые времена Лилит – она же баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт – использовала этот жуткий способ казни для собственного развлечения (не только для развлечения, конечно, но и для него тоже).
На самом деле, не только посажение на кол – а ещё многие виды смертной казни (то же распятие, например). Причём с благороднейшей целью – спасения человечества путём обращения в христианство ширнармасс Римской Империи.
Мне очень трудно – почти невозможно, на самом деле – представить себе Лилит проповедующей христианство. Однако в течение десятилетий, а то и столетий в период раннего христианства она именно этим и занималась. Причём с таким успехом, что позавидовал бы и Святой Апостол Павел. Любой апостол позавидовал бы, на самом деле.
И всё потому, что у Святых Апостолов и прочих христианских миссионеров было лишь два инструмента обращения ширнармасс необъятной Римской империи в христианство. Слово (в смысле, проповедь) и готовность публично и мученически умереть во славу Христову. Стать мучеником или мученицей.
С обоими, увы и ах, вышел полный облом-с. Ибо в мультирелигиозной и мультикультурной Римской империи (на зависть современным толерастам) ту или иную религию проповедовал едва ли не каждый второй.
Теоретически решающее конкурентное преимущество в этой просто дикой какофонии («религиозном мегабазаре») христианским миссионерам должен был дать Дух Святой, но на практике этого не произошло – в первую очередь по причине лютой греховности проповедников.
Если называть вещи своими именами, то они едва ли не поголовно были самыми натуральными отбросами общества (что, скрипя зубами, признают даже вполне официальные церковные историки). Да и интеллектом они, мягко говоря, не блистали (аналогично).
А Святой Апостол Павел изначально был… кем-то вроде командира эйнзацкоманды, только истреблял он народ по религиозному, а не по национальному признаку.
Кстати, историки давно признали, что по уровню жестокости тогдашние еврейские религиозные фанатики (к которым относился и Савл – впоследствии Святой Апостол Павел), далеко переплюнули даже самых жутких палачей СС. Какая уж тут праведность…
С мученичеством вышло ещё хуже, ибо, во-первых, готовых умереть за свою религию (неважно какую) в те времена в империи было чуть больше, чем как грязи; а, во-вторых, ширнармассы совершенно резонно заключили, что если христианский Бог не может (или не хочет) спасти своих последователей от жуткой смерти на кресте, на костре и так далее, то нафиг такой Бог вообще нужен…
Вот и пришлось Господу Богу вывести на сцену истории метагомов, выход которых изначально не планировался от слова совсем. Лилит была точно не единственной из них и, возможно, даже не самой результативной…
Зато единственной, о чьих деяниях во славу Божию (что ей было безразлично совсем) и ради спасения человечество (а вот это ей было категорически не безразлично) сохранился весьма подробный и объёмный отчёт. Который я включил в эту книгу в качестве одного из приложений.
Логика Лилит (тогда ещё совсем не баронессы) была простой и прямолинейной, но от того не менее убийственно-эффективной. Если её (в смысле христианский) Бог способен был её, по сути, воскресить из мёртвых (каждое её шоу было де-факто мини-Воскресением), то Он круче всех прочих богов. Которые ничего подобного сделать не могут. Идея не новая (что-то подобное было описано ещё в Ветхом завете), но очень даже работоспособная.
Была, правда маааленькая проблема – чтобы это сработало, необходимо было, чтобы её арестовали, судили (так или иначе), приговорили к максимально жестокой смерти и казнили… точнее, попытались.
А это в просто невероятно религиозно толерантной Римской империи (современные европейские и американские толерасты нервно курят в сторонке) было организовать не так-то просто.
Ибо нужно было довести соответствующего правителя просто до белого каления… а для этого для начала обратить на себя его внимание. Что было непросто весьма, ибо всем без исключения префектам, прокураторам, царькам и прочим сатрапам дела до всяких там религиозных проповедников было чуть меньше, чем никакого. И без того проблем было выше крыши.
Как мне как-то со смехом рассказывала Лилит (мы с ней в некотором роде подружились), даже ей – сверх-сверх-человеку (сверх-людьми были людены) это удавалось не всегда. Далеко не всегда, на самом деле.
Периодически она натыкалась на настолько теплохладного правителя (лютого пофигиста, выражаясь современным языком), что ей приходилось удаляться несолоно хлебавши. Отряхнув пыль с сандалий… ну и так далее.
Но зато если удавалось, то очень скоро начинался тот ещё театр… точнее, цирк. Иногда даже с конями (пару раз её реально попытались разорвать лошадьми). Кончилось это предсказуемо плохо – для лошадей.
Однако гораздо чаще (как правило, на самом деле), её банально – или не очень – распинали. Иногда с предварительной поркой флагрумом – иногда без оной (некоторые правители были просто феноменально ленивы).
Распинали, всегда прибивая за руки и ноги к кресту весьма устрашающего вида строительными гвоздями. Что организовывала сама Лилит – и только для того, чтобы представление выглядело максимально эффектно.
Ибо по уголовно-процессуальному кодексу Римской империи распинаемых преступников надлежало привязывать верёвками. Не из человеколюбия, а просто чтобы ору было меньше…
Провисев на кресте с полчаса (на большее у Лилит просто никогда не хватало терпения), она резким движением выдирала гвозди их креста, освобождая сначала руки, затем ноги.
После чего выходила на середину соответствующего Лобного места и предъявляла до полусмерти шокированной публике свои руки и ноги – без малейших следов каких-либо ран.
Однажды – с целью доказать, что всё описанное в отчёте произошло на самом деле – Лилит организовала мне такую демонстрашку (правда, ещё более эффектную – в сочетании не с распятием, а с сожжением на костре). Псевдо-сожжением, разумеется, хотя выглядело это со стороны весьма натурально.
Так что я очень хорошо могу себе представить ощущения зрителей в её театре. Которые в течение считанных часов, разумеется, обратились в христианство (странно было бы, если бы результат был каким-то иным).
Пару раз с неё сдирали кожу – что было очень большой ошибкой, на самом деле, ибо в результате «публичной демонстрации регенерации» у немалого числа зрителей реально поехала крыша. Причём всерьёз поехала – и навсегда. Ибо не каждый день у тебя на глазах женщина в мгновение ока заново отращивает полностью содранную с её тела кожу.
По словам Лилит, один из палачей, сдиравших с неё кожу живьём (что, впрочем, было тем ещё театром, ибо у метагомов кожи, как таковой, нет), ей даже понравился. Вдумчивостью, профессионализмом, а также вежливым, уважительным и даже заботливым отношением к казнимой. То есть, к ней.
Этот палач – перс по национальности, а именно в Персии этот вид казни превратился в настоящее искусство, работал с Лилит долго. Даже очень долго. Срезал с неё кожу узкими ремешками, кружочками, лоскутами, пластинами. И даже тонкими ленточками, что считалось верхом палаческого мастерства.
Начиная с её шеи, он специальным ножом из дамасской стали срезал её царственную кожу кольцевыми полосками от пяти до десяти сантиметров шириной, при этом самые большие лоскуты, снятые с груди и бедер, падали на землю к ногам казнимой. Как очень быстро (в силу феноменальной лени Лилит) выяснилось, отнюдь не казнимой.
Беззвучная вспышка – и палач мгновенно поседел. Более того, из здорового цветущего, крепкого тридцатипятилетнего мужчины, превратился в белого как лунь сгорбленного старика.
За минуту, а то и менее, он постарел лет на тридцать как минимум. Ибо вместо корчившейся от боли женщины, которую он только что лишил уже практически всей кожи (за исключением лица, которое трогать не полагалось), на ложе перед ним царственно располагалась богиня с идеальной белоснежной кожей. На которой не было ни ранки…
На кол её тоже сажали, хотя и не часто (в то время этот вид казни был ещё достаточно редким). Впрочем, строго говоря, не сажали – палач вводил кол внутрь её тела в горизонтальном положении (вбивая с помощью деревянной колотушки в выставленный вверх зад) после чего он и его помощники устанавливали кол вертикально, вкапывая его в землю (в специально подготовленное углубление).
Именно так (если верить церковной легенде) казнили некоего Тертия – епископа Иконии (ныне турецкий город Конья) и одного из семидесяти апостолов, избранных Назарянином (в дополнение к изначальным двенадцати) после его третьей Пасхи в Иерусалиме, то есть в последний год его земной жизни.
Что характерно, многие (если не большинство) из этих новоапостолов после распятия отреклись от своего Учителя (и даже воскресение Назарянина не убедило их в истинности Его учения). Видимо, в результате осознания полной бесперспективности своих усилий по спасению человечества – и даже по обращению ширнармасс в истинную веру.
Тем не менее, за пятьдесят дней, прошедших между Воскресением и Пятидесятницей (отсюда и название последней) в оставшимся верными Христу присоединились новые ученики, так что общее число получивших мощную инъекцию Святого Духа во время Пятидесятницы (т.е., изначальных христианских миссионеров) составляло, скорее всего, от 70 до 82 человек.
Лилит просидела на колу десять часов – до сумерек (дело было летом, день был длинный, а на кол её посадили довольно ранним утром). Хотя вполне могла прекратить это безобразие гораздо раньше – через час, максимум через два. А то и вообще через полчаса.
Но не прекратила, а терпела (без криков и почти без стонов) ужасающую, нечеловеческую боль целых десять часов – только для того, чтобы доставить ему максимум удовольствия. Ему – в смысле, палачу, к которому она, скажем так, неровно дышала (и мегомам свойственны некие… чувства).
Ибо после того, как кол был установлен и её согнутые в коленях ноги были привязаны в щиколотках к запястьям (как этого требовали тамошние правила казни) он совершенно ошалелым голосом признался ей, что никогда не видел ничего более прекрасного, чем… то, что он имел (совершенно реальное) счастье сейчас созерцать. Хотя дело было в городе, знаменитом и своими скульпторами, и своими архитекторами, и своими художниками, и своими женщинами.
Дышала она, возможно, и неровно, но всё же слишком ровно (или недостаточно неровно), чтобы выбрать менее шокирующий способ «самоснятия» с кола.
Когда постепенно начали сгущаться сумерки (а задачу обращения города в христианство, разумеется, никто не отменял), Лилит одним рывком, как тонкие нитки, разорвала толстые верёвки, которыми были связаны её руки и ноги… и ракетой взлетела на метр-полтора над острием кола. Ловко, изящно и элегантно приземлившись где-то в метре от орудия казни.
Наблюдавшая за казнью публика (которая все десять часов как приклеенная сидела на стадионе) как по команде рухнула на колени. Христианский священник (следующий в очереди на кол), не будь дурак – и следуя известной рекомендации ковать железо пока горячо (а стараниями Лилит было очень горячо), тут же добыл неведомо где ведро самой обыкновенной воды и малярную кисть.
Немедленно освятил воду (маленький христианский крест у него почему-то не отобрали) … и окрестил всех без исключения присутствовавших. Включая, разумеется, городскую администрацию в полном составе. А в следующие несколько дней – вообще весь город.
Кроме палача. Которого хватил натуральный столбняк. Хуже того – самый настоящий взрыв мозга. Минут пять он совершенно неподвижно стоял – а потом свалился замертво. Невозмутимый врач, который должен был констатировать смерть Лилит, вместо этого констатировал смерть палача…
Платформы автоматически разместились… правильно, внутри символа Чёрного Солнца – как можно ближе к центру символа. На платформе располагались табурет (для Новой Исповедницы) и помост (для меня). И, разумеется, кол.
Цилиндрической формы кол диаметром в два… или даже три дюйма и высотой… нет, наверное, всё же где-то в сто семьдесят сантиметров был выточен явно профессионалом на токарном станке из особо прочного дерева. Ибо Лилит однозначно предпочитала исключительно натуральные (природные) материалы, особенно внутри тела Новых Исповедниц.
Впрочем, вполне возможно, что материал был всё-таки не совсем натуральным, ибо уж очень высокими были требования к прочности и долговечности. Поэтому я (в силу интереса к военной истории знакомый с авиационными материалами) подозревал, что на самом деле кол (который Лилит почему-то окрестила Михаэль) был выполнен не из натурального дерева, а из дельта-древесины.
Которая получается из обычной древесины (берёзового шпона, если быть более точным) путём пропитки оного фенол- или крезолоформальдегидной смолой с последующим горячим прессованием под высоким давлением.
В результате получается материал, всего вдвое более плотный (и, следовательно, лишь вдвое тяжелее), чем собственно древесина, но несравнимо более прочный – прочнее, чем многие алюминиевые сплавы.
Кроме того, он практически не горит, обладает абсолютной стойкостью к поражению грибком (гнили) и имеет длительный срок службы без потери качеств (десятки лет), причём даже в весьма неблагоприятных условиях.
Поэтому неудивительно, что в СССР (в котором до войны большевикам так и не удалось наладить производство авиационного дюралюминия в необходимых количествах) дельта-древесина широко применялась а авиастроении.
В частности, в конструкции довольно распространённого (советские авиазаводы наклепали аж 6528 штук) истребителя ЛАГГ-3 – не особо удачного, но существенно более живучего, чем его более удачный современник Як-1. Тем не менее, получившего (по ряду причин) обидное прозвище ЛАкированный Гарантированный Гроб.
На высоте примерно сорок сантиметров от острия (кол должен был дойти примерно до горла женщины) в кол была вставлена узкая – шириной в четыре дюйма – плоская перпендикулярная планка (перекладина) толщиной в пару дюймов. Сделанная из того же материала, что и Михаэль.
Длина планки составляла полметра… в общем, этой доски (если называть вещи своими именами) было вполне достаточно, чтобы в самом прямом смысле усадить Новую Исповедницу на кол – и остановить продвижение кола внутрь её тела.
Толщина кола была существенно больше (около пяти сантиметров), чем обычный анальный фаллоимитатор. Что гарантировала намного более жуткую боль, чем от более тонкого кола, ибо толстый кол, по сути, раздирал посаженной на него женщине и анальное отверстие, и сфинктер, и прямую кишку… и всё остальное на его пути в теле истязаемой.
Конец Михаэля был закруглённым из чисто практических соображений. Ибо в этом случае повреждения внутренних органов женщины минимальны – и потому у Эликсира Белого Ангела будет меньше работы.
Несмотря на закруглённый конец, Михаэль непреодолимо напоминал мне антенну. Так оно и было, ибо Новая Исповедница садилась на кол именно для того, чтобы превратиться в канал живительной и спасительной энергии Вриль максимальной мощности.
Вопреки распространённому заблуждению (и содержанию танатофильских порнорассказов), кол никогда не вводили во влагалище женщины – только в анус. Ибо введённый во влагалище кол гарантировал очень быструю – буквально в течение нескольких минут – смерть от обильного маточного кровотечения. Что в корне противоречило основополагающей цели этой сатанинской казни.
Из трёх женщин две (Жюли Сен-Пьер и Жанна Лизаразю) уже садились на кол – причём не по одному разу. А вот для Арлетты Лавуа это был первый опыт, ибо она только совсем недавно, наконец, решилась стать Новой Исповедницей (принцип Добровольности у нас является священным и неприкосновенным… обычно).
Поэтому я решил начать с них, оставив несколько напуганную (странно было бы, если бы этого не было) Арлетту напоследок. Ибо не сомневался, что возни с ней будет… много.
Они медленно, грациозно и очень красиво разделись догола, после чего стать первой ласточкой вызвалась Жюли Сен-Пьер – как и подобает принцессе. Курдской принцессе по матери, если быть более точной – в их регионе в одно время такая казнь была очень даже распространена и для мужчин, и для женщин.
Я сделал ей первую инъекцию Эликсира; она покорно поднялась на табуретку, после чего я встал на платформу с другой стороны Михаэля. Я связал ей руки за спиной (в локтях и запястьях), она аккуратно присела на острие кола, после чего я крепко взял её за плечи и осторожно, но уверенно помог ей ввести кол достаточно глубоко в анус, чтобы кол не выскочил, когда она на него сядет уже всем весом своего прекрасного тела.
«Держи меня строго вертикально» – попросила она. И мягким (даже, пожалуй, нежным), но решительным движением повалила на платформу табуретку. После чего свободно опустила ноги вдоль Михаэля.
И под тяжестью собственного веса начала скользить вниз, постепенно насаживаясь на кол (благо его поверхность была достаточно гладкой). Я не без труда придерживал её за плечи, максимально замедляя этот процесс и внимательно следя за тем, чтобы кол входил в неё строго вертикально.
Принцесса не кричала – и потому, что боль от проникновения Михаэля внутрь её тела внутрь кола ещё очень далека от её реального физиологического предела… и потому, что это был уже не первый её такой опыт. А пятый.
Только часто, глубоко и тяжело дышала и изредка слегка постанывала. Впрочем, скорее не от боли, а от явно очень сильного сексуального возбуждения (доступ к энергии Вриль такой мощности весьма этому способствует). Которое, впрочем, нисколько не мешали ей весьма эффективно помогать мне правильно насаживать её на кол.
И чтобы Михаэль входил в неё строго вертикально, и чтобы он в процессе входа причинял ей максимальную боль. Что, несомненно, имело место быть, поэтому меня удивило насколько спокойно и даже естественно она вводит в себя (ибо именно так это, по сути, и происходило) этот абсолютно чужеродный предмет.
Который, к тому же не просто входит, а последовательно разрушает (причиняя в процессе этого дикую, жуткую, ужасающую, нечеловеческую боль) все внутренние человеческие органы, которые он встречает на своём смертоносном пути.
У меня нет даже среднего медицинского образования (вообще никакого медицинского образования нет), однако я достаточно глубоко изучил тему смертной казни, чтобы очень хорошо представляла, что происходит внутри человека при посажении на кол. То есть, сейчас внутри Жюли Сен-Пьер.
Всё начинается с того, что кол разрывает промежность и проходит через таз женщины. Затем повреждает нижний отдел мочевой системы (мочевой пузырь), а у женщин (то есть, у Жюли) – ещё и детородные органы.
Двигаясь всё выше и выше внутри человеческого тела, дьявольский дивайс разрывает брыжейку тонкой кишки, пробиваясь сквозь кишки и накопления пищи в брюшной полости.
Пройдя через кишечник, кол отклоняется к передней части позвоночника в области поясницы, и скользит по его поверхности, постепенно достигая верхней части брюшной полости и поражая желудок, печень и поджелудочную железу.
Поднимаясь всё выше и выше, кол прорывает диафрагму и проникает в грудную клетку, повреждая сердце и центральные кровеносные сосуды, а затем легкие, бронхи и трахею.
Именно это и происходило сейчас с Жюли. Если бы создатель этого варварского дивайса не вставил в Михаэля горизонтальную перекладину, кол прошёл бы сквозь горло женщины и вышел наружу либо через горло, либо через рот (последнее, впрочем, потребовало бы определённого искусства от нас обоих). Тем самым убив её… что совершенно не входило в наши планы.
Поэтому перекладина была предусмотрительно вставлена – и Жюли реально села на кол. Формально, конечно, на перекладину, но всё равно фактически на кол. И потому кол остановился несколько ниже горла, даже не особо мешая ей дышать.
Перед… действом она попросила, чтобы после посажения на кол я согнул ей ноги в коленях, связал в щиколотках и привязал за щиколотки к запястьям связанных за спиной её рук.
Что я и сделал, разумеется… и с немалым удивлением отметил, что даже посаженная/насаженная на кол, принцесса всё равно была оглушительно, идеально, совершенно, неотмирно, даже, пожалуй, божественно прекрасна.
Что было совершенно неудивительно, учитывая, какого спектра и какой мощности энергии сейчас проходили через неё. Мне по понятным причинам этих энергий доставалось существенно меньше, но всё равно я в них купался, плавал, парил, получая ни с чем не сравнимые наслаждение и радость… разве что с ощущениями во время совсем недавней порки Виолетты Граниной.
Я даже представить себе не мог – у меня просто не хватало воображения, несмотря на все мои литературные (и прочие) таланты – что она сейчас чувствовала. Мог только догадываться, что это было нечто в хорошем смысле неотмирное.
Что немедленно и подтвердилось. Ибо Жюли – пусть и хрипло, и не без труда – но спокойно и уверенно распорядилась – именно распорядилась:
«Скажи Арлетте, чтобы подошла – мне нужно сказать ей нечто очень важное…»
Я подозвал Арлетту. Она не без нескрываемого страха (даже лёгкого ужаса) подошла. Посаженная на кол Жюли глубоко вздохнула – и спокойно объявила:
«Выглядит это гораздо страшнее, чем является на самом деле. Далеко не так страшен кол, как его малюют… что ты очень скоро почувствуешь…»
Перевела дух – и уверено продолжила: «Конечно, тебе будет больно, очень больно, нестерпимо больно… хотя больше страшно, чем больно… но очень недолго, пока ты не сядешь на планку и несколько минут после. А затем ты испытаешь ни с чем не сравнимое блаженство»
И неожиданно лукаво осведомилась: «Ты же ведь любишь анальный секс?»
«Очень» – честно призналась Арлетта. «Я и поэтому тоже решила сесть на кол»
Жюли кивнула: «На самом деле, посажение на кол – это экстремальный анальный секс длительностью в стандартные шесть часов. Ты не кончишь – да от анального секса и не кончают… но будешь так летать, что потом захочешь снова, и снова…»
«Очень хочется верить» – улыбнулась Арлетта. И осталась наблюдать вблизи, как я сажаю на кол Жанну Лизаразю. Для которой это был вообще седьмой раз – она стала первой, кого я посадил после администрации (Марты и Магды) – поэтому она села быстро, чётко и уверенно (разумеется, после первой инъекции Эликсира).
Ноги к рукам, правда, привязывать не попросила – я ограничился тем, что связал её ноги в лодыжках (точнее, стянул пластиковыми наручниками). Ибо это стандартная процедура, чтобы посаженная на кол не дёргалась во время сидения.
А потом наступила очередь Арлетты Лавуа. Я сделал ей первую инъекцию Эликсира; после чего она несколько неуверенно (что неудивительно) отправилась к Михаэлю.
Поднялась сначала на платформу, затем на табурет, я связал ей руки за спиной и нежно и ласково (во время посажения на кол – особенно в первый раз – женщина должна чувствовать себя любимой), но надёжно взял её за плечи.
Она слегка присела на верхушку Михаэля и слегка присела на кол, после чего, слегка морщась от вполне переносимой боли, стала с моей помощью насаживать себя на кол.
«Расслабься» – приказал я. И пояснил:
«Тебе нужно раскрыться изнутри для инструмента… даже в некотором роде подружиться с ним, чтобы помочь ему войти в тебя и сделать свою работу. Разорвать те твои органы, которые он должен разорвать…»
«Я постараюсь» – не без труда улыбнулась Арлетта. Я предупредил:
«Сейчас тебе будет больно. Очень больно. Я тебя насажу на кол так, чтобы ты уже не смогла с него слезть без посторонней помощи. Чтобы ты не сорвалась с него во время… основного действа…». И добавил:
«Держи тело строго вертикально, чтобы кол вошёл так, как должен войти…»
Она снова кивнула. Я ещё крепче взял меня за плечи, и сначала аккуратно, а затем очень резко – и очень умело – надавила на них сверху. Умело потому, что это у меня была… я уже сбился по счёту какая сессия с Михаэлем. Не первый десяток точно… и даже не второй.
Арлетта закричала – скорее, впрочем, он неожиданности, чем от боли. Хотя кол явно вошёл в неё достаточно глубоко, чтобы причинить ей действительно очень сильную боль.
«Всё девочка, всё» – успокоил я её. «Всё уже случилось – первый важнейший шаг сделан… теперь ты уже с него не соскочишь, даже если захочешь…»
Морщась от сильной (хотя пока ещё вполне терпимой) боли, Арлетта покачала головой: «Не захочу. Я хочу, чтобы он вошёл в меня… насколько нужно…»
Я кивнул: «Вот и отлично». И объяснил ей, что она должна буду сделать дальше.
«Сейчас тебе нужно будет – по моей команде – закинуть ноги за кол и свести их в лодыжках. И держать их так всё время, пока я буду помогать тебе медленно и аккуратно опуститься на кол и сесть на горизонтальную планку…»
Она кивнула: «Поняла». Я объяснил: «Концентрация на лодыжках существенно облегчит тебе посажение – тебе будет несколько менее больно…»
И наставительным тоном продолжил: «Для тебя сейчас самое главное – расслабиться, раскрыться и помочь дивайсу войти в тебя. И ни в коем случае не дёргаться… для этого я и прошу тебя свести ноги…»
Арлетта снова кивнула. «Ноги назад» – скомандовал я.
Она быстро закинула ноги за кол, сведя их в лодыжках.
А я шепнул ей на ухо: «Потерпи, девочка. Тебе сейчас будет просто жутко больно, но опускаться на кол нужно медленно и аккуратно… и строго вертикально…»
Всё её тело задрожало – и предсказуемо сильно дрожала всё то время, пока я медленно и аккуратно опускал её на кол… точнее, помогал ей опуститься. Однако не кричала – только очень тяжело дышала и громко стонала. Наконец первый этап действа закончился – я прочно села на поперечную деревянную планку.
Я нагнулся, быстро стянул ноги Арлетты в щиколотках, затем поднялся и стал внимательно смотреть на неё. Минут пять было совершенно очевидно, что ей просто чудовищно больно (хотя она всё же не закричала) … как и то, что боль эта быстро стихала.
А потом… потом она словно озарилась тёплым, мягким, нежным, добрым и очень любящим светом. Открыла глаза, глубоко вздохнула – и прошептала:
«Как хорошо… господи, как же мне сейчас хорошо… мне никогда так хорошо не было… вообще никогда». Снова глубоко вздохнула – и объяснила:
«Когда я садилась и первые минуты… я вообще не поняла, как я это выдержала. Чуть не умерла от боли – но даже сознание не потеряла…»
И не могла, ибо в состав первой инъекции входил сильнейший стимулятор, который не позволит ей отключиться – сколь бы жуткой ни была её боль.
«… а сейчас мне просто хорошо. Больно… да, очень больно, во всём теле больно… но терпимо. Сексуальное возбуждение сильное очень…»
Ибо это действительно экстремальный анальный секс – с мега-фаллосом.
«… но оно мягкое и какое-то… целомудренное»
Глубоко вздохнула – и улыбнулась: «Не знаю, что и как дальше будет – мне ведь шесть часов сидеть – вечность целую… но сейчас мне просто сказочно хорошо…»
Я нежно погладил её по голове: «Ты молодец – ты просто молодец. Образцово… просто идеально села на кол – не сомневаюсь, что дальше всё будет хорошо…»
«Спасибо» – не без труда произнесла Арлетта. Ибо ей было действительно очень больно. Нечеловечески больно…
Зал Обергруппенфюреров был под постоянным наблюдением; опытные врачи были готовы в любой момент вмешаться; снять женщин с дивайсов и ввести вторую инъекцию Эликсира было кому – поэтому я прикрепил к каждой женщине (в районе сердца) датчики состояния… и отбыл в другое помещение виллы.
Чтобы помочь Анне-Луизе Моресмо выполнить монашеский обет, который она дала самой себе… хотя, возможно, и не только.
Принять распятие.