Восприятие и реальность - глава из романа Ночь и туман

[RolandVT]

11 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

Когда дивизионный комиссар ответил, Колокольцев распорядился:

«К тебе сейчас подойдёт мой помощник – штурмбанфюрер Краузе…»

«Уже» – флегматично констатировал Фернан Давид. Колокольцев продолжил: «Отправь его… куда следует за вездеходом, авто и всем, что скажет…»

«Не вопрос» – ещё более флегматично ответил комиссар. Колокольцев продолжил: «… а сам давай ко мне прямо сейчас. У меня к тебе разговор… не для лишних ушей…»

Командир Специальных бригад материализовался спустя считанные минуты.

Колокольцев снова распорядился: «Всех женщин, которых взяли на мелочёвке, до которых ты сможешь дотянуться, сюда…»

«Я сейчас до кого угодно могу дотянуться… кроме тех, которые у вас. В смысле… ну ты понял…». Колокольцев кивнул.

Ибо знал, что в связи с последними событиями комиссар Давид получил практически абсолютную власть над всей парижской полицией – и потому над всеми арестованными, задержанными и т.д. И подчинялся только и исключительно Роланду фон Таубе.

А поскольку практически все задержание в городе осуществляла французская полиция (оккупанты брали только кадровых агентов Кремля, Лондона и Вашингтона, коих на данный момент не было), то действительно над всеми.

«Политической или уголовной?» – будничным тоном осведомился комиссар.

«И тех, и других» – спокойно ответил Колокольцев. И продолжил: «Евреек в столовую; арийских, армянских, польских – в допросную…»

Окончательно разучившийся чему-либо удивляться, комиссар лишь спросил:

«Всех?». Колокольцев посмотрел на часы, прикинул в уме и уверенно ответил: «Евреек всех; прочих… сколько в допросную рядом с донжоном поместится?»

Фернан Давид пожал плечами: «Десятка два точно…»

Колокольцев кивнул: «Значит, двадцать…»

Дивизионный комиссар снял телефонную трубку, набрал номера, отдал распоряжения, после чего отчитался: «Будет сделано через полчаса… минут через сорок максимум…»

Колокольцев одобрительно кивнул: «Хорошо». А комиссар Давид осторожно осведомился: «Я могу узнать, что с ними будет?»

Ибо положение обязывало. К его немалому удивлению, его начальник ответил на его вопрос вопросом: «У тебя не сложилось впечатления, что мы имеем дело с в самом прямом смысле инфернальным противником?»

«В смысле паранормальным?» – неожиданно спокойно осведомился комиссар.

«Именно в этом смысле» – подтвердил Колокольцев. Комиссар Давид усмехнулся:

«Я это знаю совершенно точно». И объяснил: «Уже на вторую неделю серии Потрошителей от этого дело так завоняло серой, что даже бесконечно далёкий от Церкви почувствует… а я к ней всё же несколько поближе…»

Лукаво улыбнулся и загадочно-задумчивым тоном продолжил: «Ну, а когда разбираться с этой компанией к нам прислали главного специалиста рейха по борьбе с паранормальным противником…»

Колокольцев изумлённо уставился на него. Фернан Давид рассмеялся: «Не забывай, к какой структуре принадлежат мои бригады…»

В отличие от Германии, в которой гестапо и Инланд-СД (управление внутренней разведки – внутренняя информационная служба СС) были равноправными отделами РСХА, во Франции эквивалент гестапо (Специальные бригады) подчинялись эквиваленту СД (Службе внутренней разведки французской полиции). Причём подчинялись уже чисто формально – амбициозный комиссар Давид уже де-факто подмял под себя де-юре вышестоящую структуру.

Дивизионный комиссар продолжал: «У нас люди везде – и в колониальной полиции, и во флоте… и даже в церкви; и в Тулоне, и в Тунисе…»

Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «… поэтому я знаю о якобы учебных стрельбах Страсбурга – и о том, что координаты цели от тебя пришли. Не знаю только, что за цель тогда поразили комендоры флагмана нашего флота…»

Колокольцев грустно вздохнул: «Подземный храм Молоха…»

«Молоха?» – изумился дивизионный комиссар. «Того самого, описанного Флобером в его Саламбо? Тот ещё ужастик…»

«Того самого» – подтвердил Колокольцев.

«Теперь понятно…» – задумчиво протянул Фернан Давид.

«Что именно понятно?» – поинтересовался Колокольцев. Комиссар объяснил:

«Я, разумеется был в курсе исчезновения детей в Карфагене и окрестностях. Которые прекратились сразу же после залпа… точнее, двух залпах Страсбурга. Только мне и в голову не пришло, что эти два дела как-то связаны…»

И тут же аж ахнул от ужаса: «Ты хочешь сказать, что их сжигали живьём? Как описано в этом жутком романе?»

Колокольцев пожал плечами: «Прямых доказательств у меня нет; но косвенные указывают на это практически однозначно…»

«М-да…» – снова задумчиво протянул дивизионный комиссар. «Получается, что ты в самом прямом смысле национальный герой Франции… хоть и не француз…»

«Ты не оригинален» – усмехнулся Колокольцев. «Мне это уже говорили…»

«Обе стороны… в смысле, с обеих сторон…». Фернан Давид вдруг замолчал, внимательно посмотрел на карту… потом на Колокольцева… потом снова на карту.

И тут же хлопнул себя ладонью по лбу: «Ну конечно. До твоего приезда у нас было отмечено восемь убийств, а сейчас волшебным образом добавились ещё два…»

Лукаво улыбнулся – и осведомился: «Ты ведь встречался с де Голлем по поводу… того дела?». Колокольцев кивнул: «Встречался. В Дублине – он туда специально прилетел, чтобы со мной встретиться… а потом дал команду своим людям здесь, чтобы помогли мне с делом Потрошителей. Ибо это и их дело тоже…»

На самом деле, команду дал не де Голль, а его британский куратор, начальник МИ-6 полковник Стюарт Мензис (куратор и всего некоммунистического Сопротивления) … однако этого знать командиру Специальных бригад не полагалось. Тем более, что де Голль был в курсе, конечно.

«И как он тебе?» – в высшей степени заинтересованно спросил комиссар Давид.

Колокольцев пожал плечами: «Я не военный и не политик, поэтому мне трудно судить. Смелый человек – это точно; встречаться на нейтральной территории с личным помощником рейхсфюрера СС было очень смело. Очень…»

Фернан Давид улыбнулся: «Видимо, до него дошла твоя репутация…»

«И какая же у меня репутация?» – поинтересовался Колокольцев. «Кроме главного по борьбе с паранормальным противником?»

Дивизионный комиссар спокойно ответил: «Ты целенаправленно создаёшь представление о себе как о либерале… чуть ли не оппозиционере – и, вместе с тем, верном эсэсовце…»

Колокольцев пожал плечами: «Я очень серьёзно отношусь к нашему девизу Моя честь есть верность…»

Нюанс в том, кому верность. И чему…

Комиссар Давид продолжал: «… верном сыне Церкви – хотя где СС, а где Святая Церковь; дамском угоднике, гуманисте и чуть ли не юдофиле… ну, и как о неисправимом романтике и идеалисте…»

«А на самом деле?» – усмехнулся Колокольцев.

«А на самом деле» – уверенно ответил профессиональный детектив парижской полиции, «ты убеждённейший национал-социалист; злейший и опаснейший враг большевизма… а в остальном ты дьявольски расчётливый прагматик; играешь свою игру, которая мне совершенно не понятна…, впрочем, я к этому и не стремлюсь. Ибо выше головы не прыгнешь – а твои игры точно выше моей головы. Намного выше…»

Глубоко вздохнул – и продолжил: «Церковь стремится тебя использовать – как и всех нас; однако ты используешь её, включая и Его Святейшество, в своей игре и вообще в своих интересах. Как и СС, и вашу партию, и ваше государство, и рейхсфюрера… возможно, даже фюрера…»

Колокольцев покачал головой: «Не фюрера. Его вообще никто в своих интересах использовать не может»

Он очень хотел добавить: «к огромному сожалению» … но, разумеется, промолчал.

Дивизионный комиссар вдохновенно продолжал: «… и женщин ты тоже используешь – и не только, как секс-объекты… что же касается гуманизма…»

Лукаво прищурился – и ещё более лукаво осведомился: «Это правда, что ты разработал технологию умерщвления людей для программы насильственной эвтаназии в Германии?»

«С чего ты решил?» – наигранно-удивлённо осведомился Колокольцев. Ибо это было почти правдой.

Комиссар Давид рассмеялся: «Весь без исключения ключевой персонал программы Тиргартенштрассе, 4 уже больше года проводит отпуск в Париже. Им очень тяжело носить в себе этот ужас – а женские ласки весьма способствуют откровенности… особенно ласки умелых француженок…»

«У тебя все шлюхи Парижа на крючке… или кто-то остался… неохваченной?» – усмехнулся Колокольцев.

«Без комментариев» – улыбнулся Фернан Давид. «И всё-таки?»

Колокольцев покачал головой: «Это неправда, хотя идею невольно подсказал действительно именно я…»

Это было совсем не так – Колокольцев «подсказал» гораздо больше … впрочем, этого знать дивизионному комиссару не полагалось.

«Это как?» – удивился комиссар. Колокольцев объяснил: «В центрах насильственной эвтаназии использовались как стационарные, так и мобильные газовые камеры…»

«Газвагены» – кивнул Фернан Давид. «В просторечии душегубки»

Колокольцев вздохнул – и, благо время пока позволяло, прочитал своему подчинённому микро-лекцию:

«Изобретателем мобильной газовой камеры, которая и стала отправной точкой для разработки технологии массовых убийств – давай называть вещи своими именами – в программе Акция Т4…»

Сделал театральнейшую паузу – и сбросил бомбу. На полтонны гексогена:

«… стал некий Исай Давыдович Берг. Лейтенант госбезопасности – это аналог армейского капитана начальник административно-хозяйственного отдела Управления НКВД по Московской области. Завхоз, проще говоря… и одновременно комендант расстрельного полигона в Бутово»

От изумления дивизионный комиссар чуть со стула не свалился. Придя в себя, усмехнулся: «Еврей?»

«Еврей» – вздохнул Колокольцев. И мрачно добавил: «Как ты догадываешься, его соплеменникам в рейхе этот факт вышел немалым боком… а уж каким боком это сейчас выходит сотням тысяч евреев на оккупированных территориях СССР…»

Фернан Давид кивнул. Ибо из тех же источников (командование эйнзацгрупп и полицейских батальонов предпочитало проводить отпуск тоже в Париже) знал, что число расстрелянных оными евреев уверенно приближалось к миллиону.

Колокольцев невозмутимо продолжал: «Хотя массовые убийства Советском союзе практиковались как минимум с начала 1935 года…»

После убийства в Смольном Сергея Мироновича Кирова-Кострикова – Первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б); член Политбюро ЦК ВКП(б)… которому Колокольцев, мягко говоря, существенно поспособствовал.

«… к середине 1937 года на подмосковные расстрельные полигоны в Бутово и на Коммунарку стали вывозить настолько большим партиями, что это превратилось в серьёзную организационную проблему…»

«Почему?» – удивился дивизионный комиссар. Колокольцев спокойно объяснил:

«Во-первых, в СССР было принято расстреливать по одному – из пистолетов или револьверов в затылок и к окончанию расстрела партии из нескольких десятков человек – а в некоторые дни расстреливали буквально сотнями – исполнители еле держались на ногах, а некоторые были вообще на грани минимум нервного срыва, а то и вовсе потери рассудка…»

«Могу себе представить» – мрачно усмехнулся Фернан Давид. Колокольцев покачал головой и уверенно заявил: «Не можешь. Воображения не хватит…»

И продолжил: «Во-вторых, существовал риск серьёзного бунта приговорённых, которым терять было совершенно нечего. Тем более, что в тот год – в самое начало так называемой Большой Чистки – расстреливали в основном крепких мужчин – как наиболее социально опасных элементов…»

Комиссар Давид кивнул: «Логично». Колокольцев продолжал: «В-третьих, оружие – в основном использовался советский пистолет ТТ под мощный патрон 7,62х25 миллиметра…»

Фернан Давид снова кивнул: «Игрушка знакомая – в Испании такие мелькали. Патрон действительно мощный – лицензионная копия Маузера 7,63х25… да и пистолет тяжёлый…»

Почти килограмм весом – если с полной обоймой.

«… так что рука быстро немеет»

Колокольцев кивнул – и продолжил: «ТТ не ахти какой надёжный – так что оружие быстро перегревалось и клинило…»

И подвёл итог: «В общем, чудовищная система массовых убийств уже не справлялась с таким количеством жертв. Возникла объективная потребность в более эффективном средстве… насильственной эвтаназии по-советски…»

«Логично» – вздохнул комиссар Давид. Колокольцев уверенно продолжал:

«Лейтенант Исай Берг проявил редкостную изобретательность и инициативу, предложив использовать передвижную газовую камеру на основе широко распространённого фургона для перевозки хлеба, созданного на основе шасси стандартного грузовика ГАЗ-АА. Лицензионной копии американского грузовика Форд модели АА образца 1929 года…»

«Как и практически всё у Советов» – усмехнулся дивизионный комиссар. И мрачно добавил: «Экипировали… на свою беду и свою голову…»

Колокольцев кивнул – и продолжил: «В кузов газвагена Берга, обшитый изнутри оцинкованным железом, проделывалось отверстие, в которое с помощью резинового шланга, надетого на выхлопную трубу грузовика, подавались выхлопные газы…»

«Дёшево, просто и очень эффективно» – усмехнулся Фернан Давид. И добавил: «Чисто по-советски, в общем…»

Колокольцев невозмутимо продолжал: «Приговорённых к высшей мере наказания пресловутыми сталинскими тройками сначала раздевали догола…»

«Как сейчас раздевают ваши эйнзацгруппы?» – с усмешкой осведомился дивизионный комиссар. «И прочие… исполнители?»

«Не всегда и не везде» – поправил его Колокольцев. «Но ты прав – это весьма распространённая практика, которая впервые появилась в Советской России в начале Гражданской войны. И была весьма широко распространена…»

«Чекисты были такими мародёрами, что присваивали одежду ими расстрелянных?» – удивился комиссар Давид.

«Не только чекисты» – поправил его Колокольцев. «В Совдепии тогда кто только не расстреливал – и ВЧК, и трибуналы всякие, и так называемые советские суды, и воинские части регулярной Красной Армии…»

«И все мародёрничали?» – снова удивился дивизионный комиссар. Колокольцев пожал плечами: «Ты себе даже не представляешь уровень нищеты в то время…»

«А ваши сейчас зачем раздевают?» – поинтересовался Фернан Давид. «Еврейское золото и прочие ценности ищут?»

Колокольцев кивнул: «И это тоже, конечно. Но не только – одежду раздают местным, ради хороших отношений…»

«И те берут?» – изумился дивизионный комиссар. Колокольцев пожал плечами: «Советский Союз до сих пор страна просто чудовищной нищеты. Вся советская экономика работала на планы Сталина по завоеванию всего земного шара – людям доставались крохи…»

Глубоко вздохнул – и продолжил: «Но есть и практические соображения…»

«Например?» – заинтересованно осведомился комиссар Давид. Колокольцев объяснил: «Голым гораздо сложнее психологически устроить бунт в последний момент. Нагота весьма способствует покорности – что в их же интересах…»

«Гарантирует быструю, безболезненную и относительно комфортную смерть?» – усмехнулся Фернан Давид. И мрачно добавил: «По сравнению с альтернативами»

Колокольцев кивнул – и продолжил: «Кроме того, нагота запускает и усиливает эротизацию смерти, что делает весь процесс гораздо более эмоционально, чувственно и вообще психологически комфортным и для жертв, и для палачей… хотя мне гораздо больше нравятся термины объекты и исполнители…»

«Мне тоже» – кивнул комиссар Давид. А Колокольцев задумчиво произнёс: «Впрочем, лично я думаю, что настоящая причина раздевания в другом…»

Дивизионный комиссар изумлённо посмотрел на него. Колокольцев объяснил:

«До меня дошли слухи, что фюрер издал секретный циркуляр, согласно которому изменников – военных и государственных чиновников – следует казнить через повешение голыми на рояльной струне…»

«Чтобы максимально опозорить – и чтобы дольше мучились?» – усмехнулся Фернан Давид. Колокольцев пожал плечами: «И то, и другое, глупость, конечно. Те, у кого хватило смелости… или безрассудства пойти против сверхпопулярного режима и фюрера, уж к наготе-то своей относятся совершенно спокойно…»

Комиссар кивнул: «Скорее всего». Колокольцев продолжал: «А потеря сознания при повешении происходит в секунды – как ни вешай. Так что смерть через пару минут или через полчаса – для казнимого никакой разницы…»

«Ты думаешь, что фюрер направил такую же директиву эйнзацгруппам?» – удивился дивизионный комиссар. Колокольцев покачал головой: «Вряд ли – это не его стиль совсем. Я думаю, что он отдал устную рекомендацию рейхсфюреру – а тот уже передал её командирам эйнзацгрупп и полицейских батальонов…»

«Впрочем» – вздохнул он, «это всего лишь моё предположение…»

И продолжил: «Раздетым догола приговорённым связывали руки, затыкали им рты и запихивали в фургон – как селёдок в бочку. Двери плотно закрывали – и отправляли в последний путь. Рычаг переключали в рабочее положение, после чего выхлопные газы начинали нагнетаться в фургон…»

«Через какое время наступала смерть?» – чисто профессиональным тоном детектива убойного отдела осведомился комиссар Давид.

Колокольцев пожал плечами: «Понятия не имею – это зависит от слишком многих параметров…»

Глубоко вздохнул – и продолжил:

«Я занимаюсь разведкой в СССР уже не один год; с НКВД знаком не понаслышке; руки у них растут чёрт знает откуда; о гуманной смерти они и слыхом не слыхивали… в общем, боюсь, что около получаса…»

Дивизионного комиссара аж передёрнуло. Успокоившись, он пожал плечами: «Нехристи и вообще слуги Дьявола… что с них взять…»

Колокольцев мрачным тоном продолжал: «К местам захоронения доставляли уже трупы, которые взбунтоваться уже никак не могли. Да и в исполнителях нужды уже не было…»

«Какое удобство» – усмехнулся Фернан Давид. «И какая экономия…»

Колокольцев кивнул – и продолжил: «Прибыв на место захоронения, сотрудники похоронной команды специальными крючьями вытаскивали умерших и сваливали в братскую могилу…»

Перевёл дух – и продолжил: «Весь этот ужас продолжался почти год. В конце июля 1938 года Сталин окончательно понял, что Большая Чистка вышла из-под контроля и её нужно сворачивать. Для реализации этого проекта в НКВД был направлен в качестве наделённого особыми полномочиями личного представителя Сталина тогдашний Первый секретарь ЦК Компартии Грузии Лаврентий Берия…»

«Наслышан» – с уважением произнёс дивизионный комиссар. «Красная сволочь, конечно, но менеджер и вообще профессионал высочайшего класса…»

Колокольцев кивнул. Ибо Бери был его официальным куратором от имени Сталина… и в некотором роде даже приятелем – после того, как они сначала разобрались с делом исчезнувшего архива Глеба Бокия, затем ликвидировали гнездо нефилимов в Москве… а по дороге успешно свернули Большую Чистку. Поэтому о способностях и достижениях Лаврентия Павловича он знал не понаслышке.

И продолжил: «Когда Берии на стол легла докладная записка об инфернальном дивайсе изобретателя-рационализатора Исая Берга, он пришёл в ужас. Да, Берия человек жестокий… даже очень жестокий, но такое было даже для него за гранью добра и зла…»

«Неохотно, но верю» – усмехнулся комиссар Давид. Колокольцев продолжал:

«Уже третьего августа 1938 года этого гения ликвидации вызвали в Управление НКВД по Московской области. Формально – для дачи объяснений по поводу безобразной пьянки и непристойного поведения в доме сослуживца – якобы пожаловалась теща хозяина квартиры…»

«Творческий подход» – рассмеялся дивизионный комиссар. Колокольцев кивнул – и продолжил: «Из Управления он – вполне предсказуемо – уже не вышел. Седьмого марта следующего года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Исая Берга к высшей мере наказания с конфискацией имущества. В тот же день Берга расстреляли…»

Комиссар Давид пожал плечами: «Собаке собачья смерть… жаль, что не в его игрушке…»

Колокольцев покачал головой: «Как только Берия 22 августа официально стал формально замнаркома внутренних дел – а де-факто наркомом – он немедленно распорядился уничтожить весь этот ужас… что и было сделано»

Дивизионный комиссар одобрительно кивнул: «И это правильно». И тут же осведомился: «Правильно ли я понимаю, что ты добыл эту информацию и передал её шефу? А от него уже она попала… куда?»

«В технический отдел Уголовной полиции рейха» – спокойно ответил Колокольцев. «Который впоследствии стал частью РСХА – Главного управления имперской безопасности…»

Глубоко и грустно вздохнул – и продолжил: «Они решили, что выхлопные газы – это слишком жестоко и заменили их на чистый моноксид углерода из баллонов. Смерть наступала через считанные минуты…»

«Прогрессивно» – усмехнулся комиссар Давид. Колокольцев никак на это не отреагировал. Просто продолжил: «Технические специалисты уже РСХА пришли к выводу, что мобильные газовые камеры не всегда эффективны…»

«Слишком мало помещается?» – мрачно усмехнулся дивизионный комиссар.

Колокольцев кивнул и продолжил: «… поэтому параллельно разработали и стационарную газовую камеру, которую опробовали в печально знаменитом VII форте в Познани… сейчас это Позен…»

Город был переименован после его аннексии в состав рейха.

Колокольцев продолжал: «Газвагены отечественной конструкции – на базе автомобилей Опель-Блиц и Магирус были готовы к декабрю 1939 года. Их немедленно начали использовать в рамках Акции Т4 для насильственной эвтаназии душевнобольных в психушках Померании, Восточной Пруссии и оккупированной Польши…»

Перевёл дух – и продолжил: «Вместо того чтобы перевозить жертв в газовые камеры, газовые камеры перевозили к жертвам…»

«Ещё более творческий подход» – усмехнулся комиссар Давид. Колокольцев продолжал: «Ликвидационные группы ездили по психбольницам, собирали пациентов, грузили их в фургоны и убивали газом в процессе транспортировки…»

«Как именно убивали?» – заинтересованно осведомился комиссар Давид. Ибо однажды детектив убойного отдела – всегда детектив убойного отдела…

Колокольцев пожал плечами: «Да почти так же, как и аппарат смерти имени Исая Берга. После начала движения через резиновый шланг водитель выпускал чистый CO из стальных баллонов в герметичный кузов грузовика. Через считанные минуты обречённые засыпали – а в крематорий или к общим могилам привозили уже трупы» …

«Грузовики как-то маскировали?». Совершенно логичный вопрос.

Колокольцев кивнул: «Полуторки Берга под фургоны по доставке хлеба; отечественную копию Kaiser’s Kaffee – Кофейня Кайзера»

Фернан Давид решительно не понял, при чём тут кайзер, к тому моменту уже двадцать лет как отрекшийся от престола и сбежавший в Нидерланды, но промолчал.

А Колокольцев, разумеется, не стал его информировать о том, что не без его участия были изготовлены уже точные копии (в смысле способа убийства) газвагенов Исая Берга. Что, более того, была уже создана «первая ласточка Ада» – фабрика смерти в польском Хелмно (переименованном в Кульмхоф после аннексии в рейх).

И уж точно о том, что она уже заработала – и что Колокольцев, ещё в начале октября назначенный (в дополнение ко всем прочим обязанностям) лично рейхсфюрером на должность генерального инспектора лагерей смерти 7 декабря присутствовал при первой ликвидации первого этапа работы этой фабрики.

Фабрика смерти в Хелмно была создана специально для постепенной ликвидации всех узников Лодзинского гетто, в котором содержались чуть более двухсот тысяч евреев и около пяти тысяч цыган.

На первом этапе (который какой-то остряк из обслуги фабрики окрестил тест-драйвом) предполагалось уничтожить евреев близлежащих к Хелмно еврейских местечек. Что и делалось, начиная уже с седьмого декабря.

Несмотря на то, что созданием лагеря (формально фабрика смерти называлась лагерем, хотя лагерем ни разу не была) должна была заниматься команда специалистов Акции Т4, Колокольцев им категорически не доверял.

И вовсе не потому, что он считал, что, имя опыт ликвидации только душевнобольных, они не смогут создать максимально гуманный процесс убийства психически здоровых людей (хотя и это тоже). И не потому, что, привыкшие ликвидировать только взрослых, они не смогут разработать максимально гуманный процесс и для детей тоже – хотя и не без этого.

Колокольцеву нужен был объект, из которого он мог бы периодически отправлять «налево» грузовик-другой евреев. Которые, таким образом, отправлялись бы не в общую могилу кормить червей, а в Палестину.

В город в некотором роде его имени. Именно поэтому он и объект выбрал, и процесс разработал таким образом, чтобы максимально облегчить себе этого левака. Понятно, что ни то, ни другое «мастера смерти» Акции Т4 ему бы не обеспечили. От слова совсем.

Поэтому он выбрал место, которое состояло из двух объектов. Первым был заброшенный особняк… точнее, целая усадьба на окраине Хелмно (в которую доставляли обречённых); вторым – большая лесная поляна в четырёх километрах к северо-западу). На этой поляне были вырыты огромные ямы (похоронить двести тысяч человек – это вам не корова чихнула) … к которым доставляли уже трупы.

На территории усадьбы находился большой двухэтажный кирпичный дом, который тот же остряк окрестил «дворцом» или «замком». Весь процесс до попадания жертв в кузов газвагена происходил именно в этом замке.

После киевского опыта (который был куда круче), у Колокольцева не было сомнений, что все без исключения жертвы прекрасно понимали, что они идут… точнее, едут на смерть. Но были готовы делать вид, что это не так… им только нужно было немного помочь.

Поэтому весь процесс был театром… причём обе стороны прекрасно понимали, что это театр. Однако были готовы играть в нём свои роли… просто потому, что им так было комфортнее.

Евреев из каждого местечка собирали на городской площади, после чего на грузовиках партиями… сколько поместилось доставляли на площадь перед особняком. После того, как они выбирались из грузовиков, им объявляли, что они прибыли в рабочий лагерь и должны сначала пройти «санобработку», а всю одежду сдать «для дезинфекции».

После этого их разделяли на группы по 50-70 человек (в зависимости от ёмкости газвагена) и отводили в первый этаж замка, где им приказывали снять верхнюю одежду, которую они должны были сдать для дезинфекции. Ценные вещи и деньги должны были быть сданы на хранение, ибо в процессе дезинфекции они могли быть уничтожены.

На приговорённых оставалось лишь бельё…, впрочем, женщинам милостиво разрешили оставить и комбинашки (Колокольцев счёл, что полный аналог газвагена Берга минус связанные руки и кляп во рту – это перебор).

Оставалась небольшая проблема – как убедить мужчин и женщин в одном белье покорно войти в грузовик, да ещё и набиться как сельди в бочке. Решение оказалось очевидным: смертникам объявляли, что этот объект унаследован от предыдущего владельца (что было правдой) и что баня с отдельными помещениями для мужчин и женщин находится примерно в двух километрах.

Последнее было лютым враньём… что было неважно совсем. Ибо смертники и смертницы… не то, чтобы в это поверили – просто были готовы играть в эту жуткую игру. И потому спокойно шли в кузов, сделав вид, что поверили в ещё одну ложь – что в кузове фургона (замаскированного под перевозку мебели) должно быть как можно больше людей, чтобы им было хоть немного теплее…

Когда фургон заполнялся, герметичные двери закрывали, после чего водитель включал двигатель. Специалисты – химики и автомеханики – по приказу Колокольцева разработали для водителей памятку, как именно нужно управлять двигателем, чтобы смерть была как можно более быстрой и безболезненной.

В этом случае всё было бы кончено через пять… максимум десять минут. По истечении этого времени – ибо лучше перебдеть, чем недобдеть – грузовик на минимальной скорости отправлялся в «лесной лагерь». Через полчаса газваген прибывал к общим могилам, тела выгружали обречённые евреи из зондеркоманды и бросали в могилу.

А как это будет на самом деле, и должен был проверить Колокольцев, который отправлялся из замка к месту захоронения в кабине водителя. Имея уже собственную цель – проектирование процесса «ухода налево».

С первыми двумя партиями всё прошло просто идеально, а вот с третьей случилось непредвиденное. Колокольцев стоял рядом с распахнутыми дверьми грузовика, наблюдая за погрузкой… как вдруг заметил быстрым шагом направлявшуюся к нему высокую красивую блондинку лет двадцати пяти в комбинашке.

Она абсолютно спокойно спросила его: «Мы сейчас все умрём, да?»

Колокольцеву было категорически лень врать, да и смысла не было – евреи вовсе не собирались покидать кузов… справедливо опасаясь ещё худшей участи. Например, в стиле Едвабне, где их соплеменников убивали совершенно жуткими способами, а оставшихся в живых вообще живьём сожгли в сарае.

Поэтому он спокойно кивнул: «Да». Она спросила: «Я могу узнать, как я умру?»

Было совершенно очевидно, что ей категорически не хочется умирать… только вот Колокольцеву не менее категорически не хотелось её спасать. И потому, что счёт спасённых им и его командой евреев уже перевалил за тридцать тысяч… и потому, что он в последнее время начал всерьёз задумываться о том, что граф фон Шёнинг, возможно, был всё-таки прав, когда утверждал, что все обречённые евреи должны умереть, ибо это необходимо и Богу, и всему человечеству.

Поэтому он спокойно ответил: «Ты задохнёшься». И неожиданно даже для самого себя приказал: «Догола раздевайся»

Она и не подумала возмущаться и спокойно разделась донага, как в бане – или на приёме у врача. После чего осведомилась: «Это будет долго?»

Он покачал головой: «Минут пять… десять максимум. Ты просто заснёшь…»

И махнул рукой в сторону кузова: «Иди внутрь…»

Она спокойно кивнула – и покорно вошла внутрь кузова. Эсэсовцы уже начали закрывать двери… и тут произошло второе непредвиденное. Словно какая-то неведомая сила бросила теперь уже его к фургону, он схватил девушку за руку и буквально выдернул её из газвагена.

Причём настолько сильно, что она буквально влетела в него и ему пришлось обнять и прижать её к себе, чтобы они оба не рухнули на цементный пол коридора. Эсэсовцы по инерции закрыли двери, после чего он махнул рукой: «Заводи – и поехали…»

Заработал двигатель – и Колокольцев почти физически ощутил, как выхлопные газы стали поступать внутрь герметичного фургона. Девушка, видимо, тоже – ибо она покачала головой, вздохнула и очень грустно прошептала:

«Никогда не думала, что на моих глазах будут умирать столько людей…»

Он усмехнулся: «Не боишься, что будешь в следующей партии?»

Она покачала головой: «Не боюсь». «Почему?» – удивился он. Она ответила:

«Я знаю, что я тебе понравилась; что ты хочешь меня трахнуть – и я совсем не против… только не во мне дело. Не лично во мне – поэтому я и не боюсь, что ты меня отправишь туда, когда со мной наиграешься…»

Глубоко вздохнула – и объяснила: «Дело не во мне, не в твоих сексуальных желаниях, не в твоём отношении к евреям – которое абсолютно нормальное, иначе ты бы меня не выдернул и не обнимал…»

Затем неожиданно уверенно заявила: «Твоя первая женщина была еврейкой – и ты тоже её спас от смерти…»

Он удивлённо посмотрел на неё. Несмотря на её полную наготу и на весьма холодную погоду, она чувствовала себя вполне комфортно.

«С чего ты решила?» – наигранно удивился он. Ибо она была абсолютно права.

Она пожала плечами: «Сработало твоё подсознание. Умом ты хотел… да, наверное, хотел, чтобы я умерла – таким как ты, редко бывает всё равно…»

В этом была определённая сермяжная правда – поэтому он промолчал. Она продолжала: «А это возможно только в одном случае… да, и это произошло в другом польском городе… иначе твой автомат не сработал бы…»

Он вздохнул: «Её звали Ева. Ева Хейфец. Ей было пятнадцать лет, мне тоже – я спас её от чекистской пули… в Белостоке»

И махнул рукой: «Одевайся». Она улыбнулась: «Да мне не холодно – и голой комфортно вполне…». Однако всё же надела бельё и комбинашку.

Он объяснил несколько ошарашенным эсэсовцам: «Похоже, ошибка вышла. Это фольксдойче, в евреи её записали по ошибке. Придётся разобраться – немецкая кровь драгоценна…»

Это была стандартная отмазка, которую использовал, да почти кто угодно, кто обладал властью решать, кто тут еврей, а кто нет. Это был просто другой театр, в который все делали вид, что верили.

Когда они вернулись в женскую комнату для раздевания – до возвращения грузовика она пустовала – он осведомился: «Одежду свою найдёшь?»

Она кивнула – и довольно быстро нашла. После такой встряски у него решительно пропало желание продолжать инспекцию, поэтому он заявил коменданту лагеря Герберту Ланге, что его всё устроило (к немалому облегчению последнего) и что он отбывает в Берлин. Где и будет разбираться с «подозрением на фольксдойче».

С подозрением он разбирался в бывшей квартире Хельги Лауэри – благо и её хозяйка, и подруга Хельги Ирена Айхенвальд (которая так и не успела туда вселиться) ныне постоянно обитали на Вилле Вевельсбург. И совершенно не собирались оттуда возвращаться… никуда.

Подозрение звали Агнешка Вильмовская; она была полукровкой (что для окончательного решения было всё равно что еврейка); ей было двадцать шесть лет; она работала в небольшой торговой фирме своего отца. Он был поляком, поэтому его не тронули, а вот его жена – и мама Агнешки – отправилась в последний путь первым газвагеном. И теперь покоилась в общей могиле.

В постели Агнешка оказалась на удивление раскованной и совершенно неудивительно весьма энергичной – такая встряска весьма способствует просто бешеному росту либидо.

Уже под утро, когда они оба заметно устали и просто лежали обнявшись, он спросил: «Ты специально отстала от группы, чтобы у тебя появился микроскопический шанс выжить?»

Она кивнула: «Я знала, что если сумею соблазнить главного, то выживу… и ведь соблазнила» – с улыбкой добавила она.

«Когда ты поняла, что будешь жить?» – поинтересовался он. Она спокойно ответила: «Когда ты приказал мне раздеться перед тобой догола. Так делают только когда женщина не безразлична. Совсем не безразлична…»

Снова вздохнула – и поинтересовалась: «И что теперь со мной будет?»

Он пожал плечами: «Это зависит от того, кем ты хочешь быть – еврейкой или не-еврейкой. Полукровкой больше не получится…»

«Это я уже поняла» – усмехнулась Агнешка. Задумалась – затем решительно покачала головой: «Точно не еврейкой. Мне сегодняшнего на всю жизнь хватило… с избытком…»

«Иностранными языками владеешь?» – осведомился он. Она кивнула:

«Французский свободно. Хоть мой городок та ещё дыра, но я всегда мечтала о Париже… мне даже говорили, что я вылитая француженка…»

Грустно вздохнула – и добавила: «Правда, там сейчас те, на ком та же форма, что и на тех, которые мою маму в фургон…»

Она уткнулась в него и по-детски заплакала. Он погладил её по голове, дождался, пока она перестанет хныкать – и заявил: «Тогда поедешь в Цюрих. Мои друзья сделают тебе французский паспорт, визы и всё такое прочее – и помогут устроиться в Швейцарии…»

Она удивлённо посмотрела на него, затем улыбнулась: «Да, теперь ты меня точно не бросишь. Ты меня теперь всю мою жизнь защищать и беречь будешь…»

«С чего ты решила?» – совершенно искренне удивился он. Она объяснила:

«После того, как ты спас твою Еву, ты всю жизнь обречён воевать со Смертью за каждую женщину… тем более, за еврейку…»

И добавила: «Когда я вошла в фургон, я почувствовала, что меня в свои объятья приняла сама Смерть… очень ласковые объятья, на удивление…»

Глубоко вздохнула – и продолжила: «Но для тебя подсознательно было важно отобрать меня у Смерти… даже не потому, что я тебя соблазнила. Тебе было важно победить Смерть, забрать у неё её добычу…»

Сделала небольшую паузу – и уверенно заявила: «… которую отдать ей обратно тебе не позволит твоя Львиная гордость…»

Она уже была в курсе, кто он по гороскопу.

Крепко обняла его – и мгновенно провалилась в глубокий сон.

Французский паспорт ей сделали в тот же день – после Операции Кронос у него был почти официальный титул «друга маршала Петэна». На следующий день был готов её швейцарский вид на жительство – постарались профессионалы его приятеля, второго человека в абвере полковника Ханса Остера. После чего поезд умчал её в сторону швейцарской границы.

На цюрихском вокзале её – ныне Аврору Лефевр – встречали предупреждённые Колокольцевым Виктор и Луиза Валуа. Николай Александрович и Александра Фёдоровна Романовы.

Его приёмная семья.