Глава из книги Марка Чарного "Лейтенант Шмидт"
-------------------------------------------------------------------------------------
На баке пробили склянки. Четыре. Значит, ночь кончается.
Вскоре раздался стук мотора, лязг цепей. К «Пруту» подошел катер.
Было слышно, как заскрипели петли дверей и люков. С грохотом опустился железный трап.
Шмидт попросил, чтобы ему дали умыться. Он умылся, переоделся, причесался.
Потом заметил лежавший на столе деревянный нож для разрезания бумаги. Написал на нем чернилами: «П. Шмидт. 1906 г. 6 марта». До последней минуты он был деятелен. До последней минуты он думал не столько о себе, сколько о том, что будет после него.
На «Прут» поднялся усиленный конвой. Смертников уже стали выводить из камер, когда выяснилось, что везти их должны были на другом катере. Стали ждать.
Гладков не выдержал:
— Скорей казните, палачи! Довольно мучить!
Наконец подошел второй катер. Приговоренных вывели.
К решетке камер напротив, где сидели осужденные на каторгу, прильнули матросы.
Глаза их горели мукой. Шмидт крикнул им:
— Прощайте, товарищи!
Гладков, Частник, Антоненко тоже помахали матросам и крикнули:
— Прощайте, братья! Идем умирать…
Кто-то зарыдал. Кто-то, вцепившись в решетку, кричал:
— Прощай, Шмидт! Прощайте, товарищи герои!
Конвойный офицер прошипел:
— Молчать!
Но матросы еще долго шумели, кричали, всхлипывали, а потом, когда смертников провели, бросились к иллюминаторам.
Шмидт попросил, чтобы его и товарищей не связывали. Спускаясь по трапу, он оступился, и на него тотчас накинули веревку. Побледнев от негодования, он воскликнул:
— Вы же обещали…
Веревку сняли.
Приговоренных спустили в трюм катера.
До острова Березань ходу около часа. Но к самому берегу катер подойти не мог. Пришлось пересесть в лодки.
Светало, и серое небо на востоке нежно порозовело. Море настороженно притихло перед восходом солнца, и блеклое утро было печально-ласково.
— Хорошо… — сказал Шмидт, оглянувшись.
Он обнял за плечи сидевшего рядом Частника:
— Бодритесь, Сергей Петрович! — потом сказал, обращаясь к Гладкову и Антоненко: — Я в детстве очень любил выезжать на лодке по утрам…
— А я в детстве, — сказал Гладков, — моря не видел. Зато перед смертью вижу.
Надвигался берег.
Остров Березань — унылая полоска земли, едва выступающая из моря. 852 метра с севера на юг, 400 метров с запада на восток. Шумит камыш, глухо, плещется море. Даже с проходящих мимо кораблей не всегда увидишь остров, обычно окутанный туманом.
Чтобы расстрелять четырех революционеров, Чухнин и его штаб разработали целую боевую операцию. Такой предусмотрительности, пожалуй, не проявляли царские адмиралы и генералы в недавней войне с Японией. На плавучую тюрьму «Прут» были нацелены орудия морской крепости. Всю ночь с 5 на 6 марта прожектора беспрерывно прощупывали Очаков, Березань и все пространство Черного моря вокруг. Канонерская лодка «Терец» подошла к острову, чтобы в случае необходимости покрыть огнем своих пушек весь остров.
Для расстрела была назначена рота из молодых матросов «Терца». За ней разместили четыре взвода солдат из очаковской крепостной артиллерии. Им было приказано: если матросы начнут колебаться, открыть по ним огонь. Матросский отряд из первой линии получил приказ: если сзади начнут стрелять солдаты, повернуться, залечь и открыть огонь по второй линии. Тогда расстрел четырех осужденных произвести лично командирам взводов. Если же неповиновение обнаружат и матросы и солдаты, в дело должны будут вступить пушки «Терца».
Приговоренных вывели на берег. Они шли спокойно. Свободная осанка и гордо поднятая голова Шмидта сильнее всяких слов действовали на всех, от священника с «Прута» до жандармов очаковской крепости. Когда проходили мимо наряда солдат и матросов, первым, кого увидел Шмидт, был его товарищ детских лет и однокашник по Морскому училищу Михаил Ставраки. Шмидт не удивился и не возмутился.
В западной части острова на самом берегу моря были врыты четыре столба. Севернее были приготовлены четыре гроба и четыре могилы.
Подошли к столбам. Помощник секретаря военно-морского суда Васильев начал читать приговор, но от волнения не смог продолжать. Его сменил военный прокурор.
Все четверо попросили не надевать на них саванов, не завязывать глаз, не привязывать к столбам. Прощаясь, они сердечно обнялись и поцеловались друг с другом. Глаз осужденным не завязали, но к столбам все-таки привязали.
Шмидт обратился к взводам матросов с винтовками:
— Помните о нас! Погибаем за русский народ, за Родину, за вас…
Увидев Ставраки, который стоял с белым флажком в руках как командир отряда матросов, Шмидт сказал:
— Миша, прикажи целиться прямо в сердце…
Частник и Гладков крикнули:
— Умираем за свободу!
Сбоку стояло несколько барабанщиков. Лица у них были желтовато-серые, как натянутая на барабанах кожа.
— Дробь! — крикнул боцман Каранфилов. Грохнули барабаны, заглушая последние слова смертников. Сквозь грохот прорвался только крик Гладкова:
— Казните! Я готов!
Ставраки махнул белым флажком. Раздался беспорядочный залп. Шмидт беспомощно повис на веревках, которыми его привязали к столбу. У Частника голова упала на грудь. Оба были убиты с первого выстрела. Гладков и Антоненко еще стояли.
Ставраки снова махнул. Прогремел второй залп. Позади взметнулся пронзительный крик — один из солдат минной роты выронил винтовку и упал без чувств. Несколько других солдат и два артиллерийских офицера отвернулись, не в силах сдержать слезы.
У Ставраки задергалась голова. Он взмахнул третий раз. Раздался третий залп.
После грохота выстрелов наступила оглушающая тишина. К расстрелянным нетвердыми шагами приблизилось несколько офицеров и врач. Из окровавленной груди могучего Антоненко вырывались хрипы. В агонии метался Гладков. Ставраки вызвал старшего унтер-офицера Далуда. Тот сделал два выстрела в упор: один в Гладкова, другой в Антоненко.