Тряпицынская резня в Сахалинской области

[RolandVT]

Из книги А.В. Теплякова "Красные партизаны на востоке России 1918–1922"
---------------------------------------------------------------------------------------------------

Безусловное первенство в жестокости среди всех партизан принадлежало Якову Ивановичу Тряпицыну (впоследствии расстрелянному "белыми"), спалившему дотла в мае 1920 года большой дальневосточный город Николаевск-на-Амуре (расположенный на месте впадения Амура в Татарский пролив напротив острова Сахалин) и вырезавшему не только огромную часть жителей областного центра и всей Сахалинской области, но и японскую колонию, что дало Японии повод для крупного вооруженного вмешательства в российские дела, хотя ранее, 4 февраля, ее правительство заявило о нейтралитете, а две недели спустя начало эвакуацию своих войск.

В советской историографии этот деятель часто именовался антисоветским бандитом, хотя террористическая политика тряпицынщины была следствием именно ультрарадикальных воззрений Тряпицына и его ближайшего окружения, устроивших в Николаевске красную коммуну.

Роговщина и особенно тряпицынщина – примеры крупного, идеологически обоснованного вожаками классового (и частично этнического) террора. Как проницательно написал первый и самый компетентный исследователь тряпицынщины, пресловутая Николаевская коммуна «по дикому избиению тысяч ни в чем не повинных людей, включая грудных детей, по утонченнейшим пыткам [со стороны] большевистских палачей, представляет собою апофеоз советского режима».

Анархист Яков Иванович Тряпицын, молодой и амбициозный партизанский вожак, происходил из петроградских рабочих, был отважным добровольцем мировой войны, доросшим до унтер-офицера, но выдававшим себя за прапорщика. Оказавшись на Дальнем Востоке, он проявил себя способным организатором анархической уголовной вольницы в Ольгинском уезде и Сучанской долине.

В конце 1919 года был направлен Военно-революционным штабом партизанских отрядов и революционных организаций Хабаровского и Николаевского районов в низовья Амура для организации там повстанческого движения. Есть и версия, что Тряпицын вышел с отрядом самовольно, раздосадованный пассивностью партизанского командования.

С ним в качестве комиссара и походной жены выехала Нина Лебедева-Кияшко, активная эсерка-максималистка из Благовещенска (её расстреляли вместе с Тряпицыным). Эта яркая девица, несмотря на былое обучение в гимназии, прекрасно управлялась с уголовниками (составлявшими основную массу партизан), щеголяя умелым владением матерной лексикой.

Еще при взаимодействии с партизанским штабом – во главе с Зубковым, а затем (после расстрела последнего) со сменившим его Бойко-Павловым – Тряпицын позволял себе грабежи и запугивания населения, не брезгуя обирать и бедняков. В деревне Троицкой он собрал сход и заявил: «Или вы все идете в [мой] отряд, или вы лишаетесь жизни».

Бойко-Павлов отмечал, что штабу непросто было загладить впечатление от этого заявления. Тряпицынцы снимали с людей кольца, рвали серьги из ушей, отбирали последнюю корову. Бойко-Павлов вспоминал: «Мы таких протоколов о их действиях получали очень много».

Вожаки себя не забывали. Бывший сельский учитель Д. С. Бузин (Бич) послал своей семье трофейные «огромные сани, нагруженные всевозможными подарками», из‐за чего среди населения был «скандал» Тряпицын отправил своей любовнице Лебедевой два шелковых платья, золотые часы, браслет, косметику – и та, «которую… привыкли видеть скромно одетой», появилась «расфуфыренной» (по версии Бойко-Павлова, Тряпицын расстрелял приискателя, а вещи его жены послал Нине, но партизаны велели эти ценности «превратить в достояние всей организации»). В Николаевске и Лебедева, и другие одевались в богатые наряды, награбленные у замученных горожан.

Движение примерно двухтысячного войска Тряпицына и Лебедевой вниз по Амуру сопровождалось также почти полным истреблением сельской интеллигенции (за революционную «пассивность») и всех, кто был похож на горожанина-«буржуя»; церковнослужителей топили в прорубях – пример подавал сам Тряпицын, который в селе Вятском «избил и живым пустил под лед священника».

Взятых в плен, включая добровольно перешедших к партизанам, расстреливали. Иван Лапта (Яков Рагозин), организовавший бандитский отряд, который «производил налеты на деревни и стойбища, грабил и убивал людей», утопил в проруби начальника почтово-телеграфной конторы села Верхняя Тамбовка И. Фёдорова и учителя-священника Пожарского, а на Лимурчанских приисках уничтожал тех, кто не отдавал золото.

В марте 1920 года отряд Лапты разграбил Амгуньские золотые прииски и окрестные села, расстреливал направо и налево, отбирал пушнину у нанайцев, нивхов. Отрядники Лапты вместе с тряпицынцами Заварзиным, Биценко, Дылдиным, Оцевилли, Сасовым убили сотни нижнеамурцев.

Войско Тряпицына стремительно пополнялось за счет окрестных крестьян и старателей. Добровольцы-тряпицынцы рассуждали, «что раз есть возможность пожить хорошо, то нужно пожить», поэтому насиловали, грабили, убивали и «ценили и уважали Тряпицына за такого рода поблажки».

Среди партизан был заметный процент китайцев и корейцев, которым атаман выдал щедрый денежный аванс, а также пообещал золото с приисков и русских женщин. В отряде Тряпицына насчитывалось около 200 китайцев и почти столько же корейцев, набранных с золотых приисков (последними командовал Илья Пак).

По неимоверно завышенным оценкам современных китайских историков, которым доверяют и наши, в одной Амурской области насчитывалось свыше 10 тыс. партизан-китайцев. Враждебный повстанцам современник отмечал: «В партизанские отряды… входили… исключительно китайские низы, социальные отбросы, грабители, убийцы, морфинисты, опиекурильщики и т. д.».

Роль переселенцев в тряпицынщине тоже была значительна: так, жители села Синда прибыли на Дальний Восток из Белоруссии и основали село в 1914 году, став затем активными партизанами. Один из виднейших иркутских большевиков, А. А. Ширямов, честно отмечал, что и среди русских приисковых рабочих Амура имелся «значительный процент сильного уголовного элемента».

Характерные для старателей качества – энергичность, привычка к самостоятельной жизни в безлюдной тайге – превращали их в анархических личностей, «трудно поддающихся партийной дисциплине». В связи с этим амурскими партизанами «было проявлено немало излишней жестокости». Далее Ширямов прямо писал, что «амурский таежник мстит так же, как мстили наши [далекие] предки».

В начале 1920 года началось активное обсуждение идеи дальневосточного «буфера» между Советской Россией и Японией. Обещания большевиков устроить в будущей Дальневосточной республике многопартийное государство с рыночной экономикой выглядели соблазнительно, и, оказавшись перед фактом крушения колчаковской власти, японцы согласились с заходом во Владивосток красных отрядов, что те и осуществили в последний день января 1920 года.

Наличие в столице Приморья большого количества иностранных войск не позволило большевикам одержать победу, и они были вынуждены смириться с переходом власти к социалистической Земской управе. В это же время Тряпицын осадил Николаевск-на-Амуре, где дислоцировались японский батальон (350 человек) и примерно такой же по численности русский гарнизон.

Тряпицын обстреливал 20-тысячный город из пушек и одновременно вел переговоры. Белым он втолковывал: «Я анархист, сейчас иду против существующей власти, а потом пойду против Советов…» Японский гарнизон после продолжительной осады допустил вступление в город партизан Тряпицына, рассчитывая на мирное установление власти земств по образцу Владивостока.

Но партизаны, войдя в город, сразу приступили к расправе над белыми. По выражению тряпицынца Д. Булатова, партизанами была «ликвидирована» Николаевская тюрьма, где «наряду с виновными погибло <…> до 50 лиц, подлежащих освобождению, и несколько десятков человек, дела которых еще не были рассмотрены Трибуналом». Зато С. А. Птицын был предельно откровенен в объяснении того, кто решил уничтожить арестованных николаевцев (без решения Тряпицына эта акция состояться не могла).

…штаб решил стереть с лица земли человеческий мусор, который пакостил осуществлению идеалов… Технически это вызывало ряд затруднений, т[ак] к[ак] залпы могли привлечь внимание японцев… а другие способы умерщвления до некоторой степени претили штабу… было решено умерщвление произвести холодным оружием. <…> …Лапта по согласованию с Тряпицыным приказал всех арестованных перебить, что и было исполнено… При гауптвахте караул, состоящий из робких партизан, не решился расстреливать арестованных, и посланный Лаптой партизан из отряда лыжников [К. И.] Молодцов один перебил всех арестованных прямо в камерах.

Птицын свидетельствует, что среди уничтоженных арестованных были вице-губернатор фон Бунге, протоиерей С. Черных, а также разоблаченные как агентура контрразведки «телефонистки, приказчики магазинов, служащие контор, девицы из буржуазных и мещанских домов и другие лица».

По данным межпартийной комиссии, расследовавшей деяния Тряпицына и представившей сведения «суду 103‐х», в первой половине марта было убито около 1,5 тыс. человек, включая 157 арестованных, подлежавших освобождению.

На сохранившемся докладе временного начштаба Ф. П. Павличенко имеется резолюция Тряпицына: «Всех расстрелять». Когда С. П. Днепровский спросил большевика Ауссема: «Зачем нужно было уничтожать всех арестованных в тюрьме?» – то получил спокойный ответ: «Это пустяки. Эти люди – социальный навоз – [и] нечего ставить такие вопросы».

М. В. Сотников-Горемыка, один из горожан, переживших тряпицынщину, в 1923 году вспоминал, как арестованных уже наутро, раздев до белья, спешно расстреливали у тюрьмы на глазах друг у друга: «…трупы валились один на другой. Многие из выводимых мужчин падали в обморок, женщины же на убой шли очень храбро. <…> В эти дни в милиции были убиты 72 человека». Очищенную же тюрьму немедленно стали заполнять новыми партиями арестованных.

Из показаний николаевца Г. Б. Вачеишвили следует, что партизаны, по соглашению с японскими военными, «…не должны были производить никаких арестов и вообще никому не [должны были] мстить. <…> В ночь с 8 на 9 марта они, выведя из тюрьмы, расстреляли 93 человека. 9 марта я сам видел трупы на льду против Куенги. На другой же день, 10 марта, японцами была выпущена летучка, что… против того, что красные „губят народ“, расстреливают, ими, японцами, будут приняты меры. 

Тем не менее, аресты продолжались[,] все увеличиваясь. 11‐го марта вечером красные пригласили японское командование в заседание, где сообщили ему, что… японцы завтра утром до 12 часов должны сдать оружие. – Ночью в этот же день часов около двух началась стрельба – выступили японцы».

Очевидец писал о том, что представлял собой партизанский разбой накануне и в ходе японского выступления: «…к 11 марта 1920 года тюрьма, арестное помещение при милиции и военная гауптвахта были переполнены арестованными. Всего арестованных было в тюрьмах около 500 человек, в милиции около 80 и на гауптвахте человек 50… 12 и 13 марта все русские, заключенные в тюрьме, на гауптвахте и в милиции, были убиты партизанами… погибло свыше 600 русских, по преимуществу, интеллигентов…

Аресты, обыски, конфискация имущества, убийства граждан не прекращались ни на один день». Людей с нарочитой жестокостью пороли шомполами (самый распространенный способ вымогательства денег и золота), рубили шашками и топорами, прикалывали штыками, забивали поленьями. Некоторые партизаны покидали окопы с единственной целью – «прикончить хоть одного буржуя».

Управляющий золотыми приисками Дж. Дайер дал показания о том, что перед японским выступлением обе тюрьмы были забиты обвинявшимися в контрреволюции и всех их прикончили на Амуре прикладами, штыками, кинжалами. Эта резня была осуществлена по приказу Тряпицына.

С балкона китайского консульства Дайер «мог видеть, пользуясь биноклем, Три вала сложенных [трупов]… выведенных из тюрьмы на лед Амура и зверски зарезанных там узников». Уцелевший С. Строд рассказал о горах изуродованных трупов заключенных, арестованных в первые дни занятия города красными и истребленных накануне выступления японцев:

Осмотрев эту кучу и не найдя брата, я перешел к громадной второй, в которой было 350–400 [человек]. <…> Среди трупов я увидел очень много знакомых. Узнал старика Квасова, инженера Комаровского, труп его был сухой, съеженный, изможденный, очевидно было, что его страшно истязали и били…

Двух братьев Андржиевских, у одного из них – Михаила – голова была совершенно разбита, лицо есть, а сзади – затылка нет и из черепной коробки будто кто-то все выскреб, японский солдат лежал на четвереньках[,] и язык [у него] висел на одной ниточке.

Судовладелец Назаров стоял стоймя на трупах с выколотыми глазами и с смеющимся лицом. Некоторые трупы были лишены половых органов, у многих женских трупов были видны штыковые раны в половые органы, одна женщина лежала с выкидышем на груди. <…>

Женские трупы многие были совершенно раздеты… При мне работавшие на льду китайцы закончили пробитие проруби [и] с гиканьем, хохотом, таща по льду за ноги, начали сваливать трупы к проруби и скидывать в прорубь.
О трупе женщины с распоротым животом, валявшемся в груде мертвецов, писал другой очевидец.

Японцы быстро поняли, что имеют дело со зверски настроенной бандой, которая не признает договоренностей. Скорее всего, А. Гутман прав, утверждая, что ультиматумом о сдаче оружия Тряпицын хотел спровоцировать японцев на выступление, так как надеялся на ответное выступление всех партизан Дальнего Востока и разгром ими интервентов.

И когда толпа пьяных убийц и мародеров предъявила японцам этот ультиматум, командир гарнизона майор Исикава осознал, чтó именно последует за разоружением единственной силы, способной хоть как-то удерживать партизан. И нанес 13 марта превентивный удар.

Тряпицын при внезапной атаке получил два ранения, но смог организовать сопротивление – и после яростной схватки японский гарнизон был задавлен численным превосходством врага, а консул и вся обслуга погибли в подожженном партизанами консульстве.

Г. Б. Вачеишвили вспоминал: «Партизаны врывались в дома, где жили японцы, стаскивали их с постелей, выводили, как баранов[,] и убивали, а имущество грабили. Против моей квартиры через улицу жили японский парикмахер и японский часовой мастер с детьми: утром часов в 8 их вывели и провели мимо моей квартиры; четверо детей их[,] от 12 до 15 лет, успели убежать[,] и я видел, как за ними гнались и обстреливали их китайские партизаны».

В уничтожении японской колонии особое рвение проявили корейские и китайские партизаны, традиционно ненавидевшие японцев как высокомерных и жестоких колонизаторов. Во время суда над Тряпицыным было официально заявлено, что на льду Амура после подавления японского выступления валялось 1,5 тыс. трупов из которых две трети принадлежали россиянам.

Узнав затем о приближении японских войск, готовых отомстить за гибель колонии, Тряпицын решил красным террором, доведенным до предела, продемонстрировать свою революционную последовательность. Он, как, впрочем, и все представители красной власти, четко разделял подконтрольное население на «своих» и «буржуев». Последние подлежали грабежу и избирательному уничтожению. Накануне крушения Николаевской коммуны Тряпицын и его команда максимально расширили контингент, подлежавший ликвидации.

В мемуарах одной из жительниц подчеркиваются криминальные наклонности значительной части населения, «простимулированные» партизанщиной (мнение, что бывших уголовных было большинство, – явное преувеличение): "Население Николаевска состояло в то время в основном из ссыльных каторжан, сосланных за убийства и грабежи. Видимо, это и было причиной захвативших город самосудов"

Часто какая-нибудь горластая баба, всех переорав, вела за собой толпу к своей цели, и начинался погром. Били, тащили, раздевали на ходу уже безмолвного и посиневшего человека». Горожане вспоминали, что когда партизаны начали аресты, то «у ворот тюрьмы стояли толпы черни, которая всякого приводимого арестанта встречала криками: „бить их, убить“ и бросалась на них, так что конвой с трудом защищал их».

Для Тряпицына враждебный богатый город с большой иностранной колонией стал безответным полигоном для насаждения нового строя, физически избавленного партизанами от присутствия как собственно «гадов», так и их семей. В захваченном городе в течение трех месяцев существовала так называемая Николаевская коммуна со всеми положенными атрибутами: реквизициями, конфискациями, обобществлением орудий лова, запретом торговли и введением карточек.

И, конечно, с собственной чрезвычайкой. Анархист Тряпицын и эсерка Лебедева, попутно арестовав и уничтожив немногочисленных «своих» коммунистов по подозрению в заговоре, проводили – причем в крайнем варианте – политику военного коммунизма. Они были официально признаны Москвой как «Советская власть».

Если у Рогова получались «только» стремительные захваты городов и сел Кузбасса с погромами, резней и грабежами, то Тряпицын основал террористическое государство-коммуну, которое затем под натиском японских войск сам же и уничтожил.

Он реквизировал имущество и «социализировал» женщин, завел прессу и выпускал свои деньги, но прежде всего – уничтожал «врагов народа». При этом банда Тряпицына пошла по пути социальной чистки предельно далеко, постановив предпринять полное уничтожение даже семей тех, кто был «буржуем», евреем или просто «не своим».

Глубокая чистка была запланирована, тщательно подготовлена и проведена без малейших колебаний. Объективность подробной книги опытного журналиста и издателя А. Я. Гутмана, опиравшегося на десятки показаний тех, кто пережил «инцидент», включая юристов, и прежде всего судебного чиновника К. А. Емельянова, подтверждается и свидетельствами современников, и многими советскими документами.

Тряпицынский штаб сразу решительно отверг «капитулянтскую» идею создания демократической ДВР. Партизанская коммуна не собиралась встраиваться в «буфер». Уяснив, что провоцировать Японию на войну вышестоящие власти не будут и помощи городу, осажденному японцами, не предвидится (осажденному в ответ на резню гарнизона и колонии, что ошеломило империю), диктатор Тряпицын решил громко хлопнуть дверью.

Возможно, он вдохновлялся мятежом левых эсеров в 1918 году и рассчитывал, что окажется удачливее в развязывании революционной войны, которая неизбежно взорвала бы идею создания буферного государства. Но состоявшееся 4–5 апреля 1920 года вооруженное выступление японцев, мстивших за тряпицынские зверства, нанесло такой жестокий удар красным силам, что ни о каком серьезном ответе сразу разбежавшихся партизан и армии ДВР нечего было и думать. Рассвирепевшие самураи, вполне адекватно отождествлявшие тряпицынцев с остальной массой красных, одним ударом ликвидировали их власть в Приморье.

Известно, что летом 1918 года Ленин отдавал приказы быть готовыми к сожжению Баку и уничтожению Архангельска, но дальше моральной готовности дело тогда не пошло. В Сибири и на Дальнем Востоке тоже: в июле 1918 года, при отступлении из Иркутска, власти Центросибири решили взорвать основные сооружения и здания города, поручив это подрывникам отряда Каландаришвили, но в итоге иркутские большевики настояли «…в интересах трудящихся города не производить разрушений в Иркутске…»

Эсер-максималист вспоминал о ситуации в Благовещенске:

"Благовещенский Ревком, состоящий в большинстве из коммунистов (Трилиссер, Жданов, Яковлев, Степан Шилов, Боровинский и др.)[,] действовал исключительно методами Тряпицына и Нины. Летом 1920 года, подготовляя эвакуацию города, в ожидании наступления японцев, Амурский Ревком спешно вывез в безопасное место все ценности и организовал конспиративную тройку в составе коммунистов Бушуева и Ниландера и максималиста С. Бобринёва, которым было поручено разработать спешно план эвакуации и наметить те укрепленные каменные здания, которые Ревком предполагал взорвать в случае оставления города… <…> Решено было, что все трудовое красное население уйдет в тайгу с партизанами, а остаться может только контр-революционный элемент, которому пусть не останется камня на камне…"

И следует учитывать, что при паническом отступлении из Хабаровска 22 декабря 1921 года большевики, согласно телеграфному сообщению белых, сожгли железнодорожную станцию, «взорвали церковь[,] больницу [и] много казенных и частных домов[,] вагонов [со] снарядами и прочим имуществом».

Подтверждая этот вандализм, член Дальбюро ЦК РКП(б) В. А. Масленников писал про «ненужное разрушение» пароходов Доброфлота и станции при отступлении. Здесь же Масленников отмечал, что «нужно было себе представить возмущение населения», узнавшего про «ненужный расстрел 22‐х арестованных ГПО при уходе из города». Чуть позже хабаровская пресса дала описание торопливо брошенного здания облотдела ГПО, в подвале которого были обнаружены резиновые плети с медными наконечниками, колотушки с набалдашниками и прочие подобные "орудия труда" чекистов.

Со слов К. Емельянова, который работал при Тряпицыне канцеляристом в штабе, на заседании ревштаба и чрезвычайной комиссии в связи с получением известий о приближении японских войск было решено по предложению Тряпицына и Лебедевой

"…город сжечь до основания и уничтожить всех оставшихся в городе жителей, оставив только партизан и их семьи. <…> Чека получила чрезвычайные полномочия производить не только массовые аресты[, но] и казни. <…> Председателем чрезвычайки был назначен крестьянин дер[евни] Демидовки Михаил Морозов, который получил бесконтрольное право распоряжаться жизнью николаевских обывателей. <…> В том же тайном заседании составили проскрипционные списки, материалом для которых послужили заранее затребованные сведения от всех комиссариатов.

Порядок массового убийства был установлен следующий: в первую очередь шли евреи и их семьи, во вторую очередь жены и дети офицеров и военнослужащих, третьими обозначены были все семейства лиц[,] ранее арестованных и убитых… в четвертой очереди шли лица… оправданные трибуналом и выпущенные на свободу, равно как и их семьи.

В пятую очередь предназначались чиновники, торговые служащие, ремесленники и некоторые группы рабочих, не сочувствовавших политике красного штаба. По составленным спискам подлежало уничтожению около трех с половиной тысяч человек.

Почти месяц, приблизительно до мая, продолжалась усиленная работа по намеченному плану. Внесенные в списки систематически убивались небольшими партиями в заранее установленном порядке. Казни производились специально выделенными отрядами из преданных Тряпицыну русских партизан, корейцев и китайцев. Каждую ночь они отправлялись в тюрьму и по списку убивали определенное количество жертв (30–40 человек)."

А вот что писал об этом партизан Птицын: «Перед ревштабом встал вопрос, как поступить с населением[,] враждебным Советской власти, [таким] как семьи офицеров и буржуазии, расстрелянных раньше, а также с лицами, против которых вообще имелся материал в ЧК как о неблагонадежных.

Предоставить им право эвакуироваться самим ревштаб не намеревался… [а] …решил произвести тщательную чистку населения города и [связанных с белыми] лиц. <…> С этой целью всем членам исполкома, которые состояли во главе отделов, было предложено представить в ревштаб и ЧК списки сотрудников отдела и особым знаком отметить неблагонадежных».

По Николаевску на всех дорогах были выставлены караулы, выход из города разрешался только по специальному пропуску ЧК или начальника гарнизона: «Все эвакуируемые должны были иметь от ЧК пропуска, и только по таким пропускам производилась посадка на баржи, отправляемые в Керби».

Сведения о приближении японцев ускорили развязку. Птицын сообщает:

"Был начат массовый террор, которому была придана некоторая законность путем организации особых секретных трибуналов, которые заседали непосредственно в арестных помещениях в ЧК и в тюрьме по ночам. Председательствовали в этих трибуналах Железин, Оцевил[л]и.

В трибуналы водили людей, которых ночью арестовывали работники ЧК и с конвоем приводили в тюрьму или в ЧК, где заседали трибуналы. Последние в течение 10–15 минут вели судебное следствие и тут же выносили приговор, который на 90% влек за собой смертную казнь.

Приговоренных передавали в особые, специально созданные команды, которые скручивали руки и связывали приговоренных в группы и вели на катера, на которых отвозили на фарватер[,] и там приговор приводили в исполнение[,] обычно холодным оружием. Трупы сбрасывали в воду… Небольшую часть оправдывали и отпускали, а некоторых отправляли в тюрьму.

Помимо такого вида террора… проводился и бессудный террор. Вернее, не террор, а просто убийства, которые творили некоторые из‐за сведения личных счетов, некоторые даже с целью грабежа, некоторые эти убийства и безобразия творили именем ЧК, как устроившийся на работу в ЧК уголовник [А. М.] Мордвинкин, спившийся Морозов. <…> Террор этот особенно остро проводился в течение 4–5 дней в конце мая."

В эти дни расстрелянных было несколько сотен, а вообще-то, он проводился и после этого, не прекращался и во время эвакуации, и в пути, и в Удинске и в Керби [—] вплоть до ликвидации Тряпицына. <…> Одновременно с посылкой команд для сожжения промыслов была выслана экспедиционно-карательная команда в количестве 5 человек с членом исполкома Есиповым Игнатием во главе для проведения чистки среди некоторых крестьян низовья Амура.

Тряпицын открыто говорил, что три четверти населения города состоят из контрреволюционеров и притаившихся «гадов». Крича на заседаниях полномочного военно-революционного штаба, созданного облисполкомом 13 мая: «Тер-рор! Тер-рор без жалости…!», Тряпицын и Лебедева подписывали весьма красноречивые документы с требованиями к начальникам комиссариатов и учреждений спешно ликвидировать врагов.

Такие требования получили все руководители. Например: «Мандат Пахомову. Срочно предписывается вам составить список лиц, подлежащих уничтожению. Революционная совесть ваша». Или приказ от 24 мая командиру 1‐го полка: «Военно-революционный штаб предписывает вам привести в исполнение смертный приговор над арестованными японцами, находящимися в лазарете, а также над осужденными лицами, находящимися в тюрьме» (среди последних были и восемь коммунистов-«заговорщиков»)

Г. Н. Кореневу поручалось срочно «раскрыть и уничтожить все к[онтр]-р[еволюционные] элементы в… [его] бывшем комиссариате рыбопромышленности», Нечаеву – в продовольственном отделе[2284] (как свидетельствовал сам Тряпицын, «по указанию товарища Нечаева расстреляно в своем комиссариате до полсотни „верно служащих“»[2285]). Такой же приказ относительно своего «бывшего комиссариата» получил и Горданов.

Аналогичные распоряжения Гаркину, Гончарову и наркому почт и телеграфов Яхонтову («раскрыть для уничтожения всех к[онтр]-р[еволюционных] элементов») подписал Железин[2286]. Комиссары И. А. Яхонтов и В. С. Дубицкий настолько рьяно взялись исполнять поручение, что составленные ими списки служащих связи обнимали почти весь штат, и сами в пьяном виде непосредственно занимались «коцаньем» и ограблением обреченных[2287]. П. Я. Воробьёв показывал: «При Тряпицыне для того чтобы занять должность комиссара, нужно было убить собственноручно не менее 18 человек»[2288].

Воробьёв также сообщает, что партизаны еще до штурма Николаевска собирались уничтожать детей:

Последнее время избивал кто хотел. Железин прямо говорил, что можно и нужно убивать, если только кто косо посмотрит… <…> 22 или 24 мая Сасаро-Федотов привел в ревштаб девочку лет 7–8, Железин спросил ревштаб, как считать ее, за нашу власть она или против[?]

Все единогласно ответили[:] «конечно, это гад, убить ее», и девочка была убита. Мотивом к убийству детей до 8 лет служило… соображение об экономии молока. Говорили, что будут раненые, которым будет необходимо молоко, а его и теперь уже не хватает. Затем говорили, что будут походы, а дети обременят и свяжут партизан.

Скрыть намерения партизан устроить массовую бойню не удалось. Слухи о предполагаемом терроре проникли в население, и люди, не получившие пропусков, в ужасе заметались по городу… Некоторые молодые, красивые женщины из буржуазии и вдовы расстрелянных белогвардейцев предлагали себя в жены партизанам… вступали в связи с более или менее ответственными работниками… кидались в объятия китайских офицеров с канонерок…

И многие в этом отношении имели успех… был использован [партизан] Судаков, который помог перебраться на китайские канонерки семье рыбопромышленника Дрибенского с самим главой семьи. Услуга эта Судаковым была оказана под влиянием Баси Дрибенской (работницы Союза Социалистической молодежи), которая, устроив своего папашу под крылышко китайцев, и сама там осталась, наплевав на Союз и на своего спасителя Судакова.

Ряд чекистов и рядовых партизан тоже спасли понравившихся женщин. Между тем войска также подлежали зачистке. Тряпицын телеграфировал комфронта Сасову: «Город начали жечь. <…> Снизу макаки[2292] еще не прошли минное заграждение. Если можно[,] удержитесь. Кто трусит[,] убивай сам на месте»[2293]. Распоряжения исполнялись. Так, Боголюбский телеграфировал Тряпицыну 26 мая из Михайловска: «Биценко уехал на фронт… все разлагающие армию гады убраны…»[2294]

Террор в Николаевске-на-Амуре разжигали все видные тряпицынцы, непосредственно участвуя в казнях. П. Я. Воробьёв утверждал: «Тряпицын был менее кровожаден, чем Нина. Та постоянно требовала крови: „Товарищи, крови, больше крови, нужно уничтожать с корнем без остатка“, постоянно говорила она.

Но и Тряпицын давал повышение всем тем, кто отличался своей жестокостью, и те, за кем числилось больше убийств и расправ, делались приближенными к штабу». Сожительница Тряпицына Нина Лебедева (об их романе, начавшемся в 1919 году, сообщал впоследствии Д. Бойко-Павлов) периодически посещала набитую арестантами гауптвахту, выбирала жертву «и с улыбкой на устах расстреливала из револьвера. Лапта… пьяным врывался на гауптвахту, топором бил заключенных направо и налево».

В ночь на 22 мая началось уничтожение мирного населения и до 25 мая погибло около трех тысяч. Шла настоящая охота за горожанами: «…партизаны пороли, пытали, расстреливали, жгли, кололи штыками, рубили шашками и топорами, насиловали, грабили, убивали колотушками для глушения рыбы, вспарывали женщинам животы, разбивали черепа грудным младенцам». Среди немногих уцелевших евреев была Ханна Райцын, будущая жена младшего брата Анны Ахматовой офицера Виктора Горенко. Вся семья Ханны была уничтожена во время террора.

Как свидетельствовал управляющий Орскими золотыми приисками Дайер, в ночь на 25 мая красные подожгли тюрьму, где сидели 134 японца – все они были частью убиты, частью сожжены. Красные рассказывали горожанам, что японцы якобы сами подожгли тюрьму.

Согласно Птицыну, 130 пленных японцев в течение часа убивали штыками и шашками на берегу Амура, причем Морозов, который «был исключительной силы», догонял на лодке пытавшихся уплыть «и поражал их штыком, поднимая убитого из воды на штыке и показывая на берег». По мнению мемуариста, «картина убийства была исключительно безобразная», так что некоторые партизаны, чтобы не видеть ее, прятались за складированными на берегу плахами.

С 26 мая началось уничтожение города. По данным Дайера, число погибших – до 834 японцев и свыше 4 тыс. русских, а кроме того, 150 китайцев, убитых шальными пулями. Убитых красных Дайер насчитывал 500 человек. Полностью вырезав пленных японцев, Тряпицын объявил потоком телеграмм на все адреса явную ложь: «Все гражданское японское население приняло участие в [мартовском] нападении с оружием в руках».

Член исполкома Захарьев показывал, что перед эвакуацией расстреливали по ночам десятками, причем против массовых арестов выступили артиллеристы в Чныррахе, составив петицию за 225 подписями. В Николаевск ее отвез Баканов, где его сразу арестовали и убили.

Согласно Захарьеву, обычно перед началом заседания облисполкома шло секретное совещание Тряпицына с близкими ему людьми. Тряпицын организовал привилегированный экспедиционный отряд, который исполнял почти все аресты и казни.

Штаб допускал грабежи арестованных, поэтому террор имел корыстную подкладку. Монополия на террор охранялась. Председателю Рыбинского исполкома Прохорахину Тряпицын и Лебедева 27 апреля писали: «Во всех распоряжениях о ликвидации[,] подписанных кем-либо кроме командующего[,] должны указывать [ссылку] на № приказа, на основании которого это распоряжение отдается».

В городе царили безумие и ужас. Люди старались достать отраву, чтобы при аресте не даться в руки палачей живыми. А 28 мая началась последняя волна массового истребления жителей, не взятых в эвакуацию. Горы трупов вывозились катерами на стремнину и топились в Амуре.

Тогда же партизаны начали выжигать окрестности, уничтожая рыбачьи поселки напротив Николаевска-на-Амуре, а 29 мая – сжигать жилые дома и взрывать крупные каменные постройки областного центра. Толпы организованных поджигателей сновали по улицам, запаливая дом за домом.

Всего было уничтожено 1130 жилых построек – почти 97% всего жилфонда. Сотников-Горемыка описывал фильтрацию при эвакуации: «По пропускам погружались едущие на баржу, но при посадке процеживались, и подозреваемые на пристани убивались молотом, и трупы сбрасывались в воду».

Уже 1 июня партизаны, груженные награбленным добром, включая полтонны золота и множество конфискованных драгоценностей, покинули пепелище. Тряпицынцы бежали вверх по реке Амгунь к приисковому поселку Керби, по пути поджигая селения, прииски, драги и убивая всех подряд.

Владивостокский журналист В. Чиликин (Эч) в брошюре «Исчезнувший город» писал: «В день моего приезда в Николаевск мне сразу же пришлось видеть жуткую картину: Амуром был выброшен на берег труп молодой женщины, на вид лет 26–27, к ее рукам и ногам было привязано четверо детей».

Незахороненных жертв было зарегистрировано свыше 6 тыс. человек. Далее автор брошюры рисовал сцены пыток и зверских убийств с кошмарными подробностями, когда «расстрел уже считался роскошью». Партизаны не только проводили в жизнь «декреты» о социализации «буржуазных» женщин для пользования партизан, для отдачи русских женщин китайцам в жены и т. д., но и «сотнями убивали женщин и детей (последних насчитывалось более 600)».

Красный террор не прекратился и с уничтожением Николаевска. Жуткие сцены разыгрывались во время многодневного пешего перехода по тайге тысяч насильно эвакуированных горожан, когда дети до пяти лет почти все погибли, а партизаны, по воспоминаниям Г. Г. Милованова, «…ехали верхом на людях» и приканчивали ослабевших женщин и детей.

Один из членов суда над тряпицынцами показал, что командир отряда С. С. Стрельцов во время похода говорил про отстававших, что «таких гадов» следует расстреливать. В зверствах во время перехода был замечен немолодой и матерый контрабандист Г. Г. Кантаев по кличке Карнаухий: «Когда были арестованы случайно подвернувшиеся четыре китайца, ночью Карнаухий разбил им черепа маленьким топориком…»

Согласно показаниям П. Я. Воробьёва, во время суда над Тряпицыным выяснилось следующее. Списки лиц, подлежащих уничтожению, составлялись и [проф]союзами… и комиссарами… <…> Ямы в Горелове, в 18 км от Керби, были предназначены для горнорабочих, которые должны были выступить туда и которым там должен был быть приготовлен отравленный обед. Были найдены составленные уже на Керби – Амгунские списки лиц, предназначенных к убийству.

Такие списки были найдены у Горелова, Константинова, Молодцова, Харьковского. У Харьковского найдены были также мандаты за подписью Тряпицына и Нины, в которых оставалось вписать только имя, и указанное лицо должно было быть убито…

Воробьёв, которого партизаны называли буржуем и «председателем гадов» как зятя состоятельного человека, также утверждал, что, кроме горнорабочих, планировалось уничтожение 101 семьи: «Целью уничтожения населения было[,] между прочим[,] и соображение об экономии хлеба, которого на Керби мало.

Избиения на Керби производились ужасные. Искали мою тещу. Она была женщина крупная – полная. Возьмут ночью[,] убьют, утром смотрят – не та, опять ночью ищут по палаткам и берут толстых женщин и убивают… убили 6 женщин, не найдя моей тещи».

О том, что Тряпицын и Ко, привыкшие к вакханалии убийств, вытворяли по прибытии в Керби, свидетельствует запись беседы 1968 года с партизаном И. Д. Мамоненко:

…в конце мая, первым пароходом из Николаевска на Керби прибыл уполномоченный Ревштаба Тряпицына – [А. И.] Вольный а вместе с ним начальник вооружения Харьковский и другие. И сразу же начались необъяснимые репрессии. Одной из первых жертв явились супруги Тихомировы (он был начальником Радиостанции и ранее оказывал большую помощь нашим подпольщикам…).

Их вывезли на косу за Амгунь, изнасиловали жену Тихомирова, а затем обоих зарубили. Я лично ездил смотреть трупы замученных. Так же неоправданно был расстрелян и 2‐й помощник капитана на пароходе «Муром» – Попов.
А когда вскоре прибыл и экспедиционный отряд И. В. Ведьманова, то началась необузданная расправа над местным и эвакуированным из Николаевска населением.

Головорезы из этого отряда: Казадаев, Волков (маленький, корявый тип), Морозов и другие – стали наводить ужас на людей. Они отбирали из числа беженок юных девушек и молодых женщин и, под предлогом назначения на погрузку дров, увозили их на катерах «Пуир» и «Петак» за Амгунь. Там насиловали их и, зарубив, выбрасывали за борт. <…> Несколько семей эвакуированных партизан были также побиты и порублены, а трупы уплывали вниз по реке, где на устье их опознавали стоявшие на позициях партизаны.

Особые зверства творил некто Биценко, который, еще до прибытия отряда Тряпицына, злобно бесчинствовал по всей Амгуни, разъезжая на катерах с небольшим отрядиком подобранных им негодяев, и чинил расправу над не виновными…

Даже Вольный вынужден был принять меры, чтобы пресечь разнуздавшегося бандита[2315]. По его распоряжению из Удинска был вызван Биценко якобы за получением боеприпасов… встретивший его на берегу председатель трибунала Дылдин и сотрудник следственной комиссии Виноградов пригласили Биценко к себе для беседы. <…>

Когда Биценко, сопровождаемый с обеих сторон Дылдиным и Виноградовым, громко о чем-то споря и матерясь, шли… к канцелярии Вольного, то… [Биценко] вдруг внезапно остановился и, выхватив из деревянной кобуры свой маузер, произвел выстрел вверх, вероятно давая знать своим сорвиголовам, что он в опасности. Но и нерастерявшийся Дылдин тоже успел выхватить свой браунинг и, когда Биценко произвел второй выстрел, целясь в голову Дылдина, – почти одновременно с бандитом выстрелил тому в грудь…

При этом в ряде мемуаров Биценко был объявлен замаскированным белогвардейцем, хранившим офицерские погоны. Однако следственная комиссия, по свежим следам подтвердившая факт взаимной перестрелки Биценко и Дылдина, о погонах, якобы обнаруженных на трупе первого, ничего не сообщала.

О многочисленных убийствах в Амгуно-Кербинском районе вспоминал другой очевидец: «В Керби творились страшные злодеяния. <…> Ночью приходили вооруженные люди и говорили, что нужно эвакуироваться. Людей поднимали и уводили из села. Никто не возвращался.

Без ружейной стрельбы всех до одного рубили шашками…». В помещении Кербинской следкомиссии П. Я. Воробьёв в одной из комнат, пытаясь выручить знакомую девушку, «увидел человек 50–60 мужчин, женщин, мальчиков и девочек, раздетых, со связанными назад руками. Куда пошли эти люди – известно. Расстреливать… было запрещено – эта почетная смерть была только одному [большевику] Мизину, всех же остальных прямо рубили».

С. А. Птицын указывал, что «…вместе с родителями убивали и малолетних детей. Главным исполнителем всех этих бесчеловечных поступков были сам Биценко и партизаны его отряда Куликов, Жирный[2320], Буря». Также Птицын отмечал: «В распоряжении Биценко как начальника гарнизона был специальный отряд человек в 15, с которым он производил расправу со всеми неугодными ему лицами.

Свой отряд он обрядил в специально сшитые костюмы из шевровой кожи со специальными шапочками типа будёновок, по этим костюмам издалека узнавали партизан Биценко и, если кто-либо не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы противопоставить себя им, тот старался не попадать в орбиту зрения биценковцев». Эвакуированное население «чистили» по указаниям А. Л. Файнберга, хорошо знавшего николаевцев и отмечавшего чуждых по социальному происхождению.

О бессудных расправах подробно рассказывали активные тряпицынцы, допрашиваемые после ареста их главаря. Содержатель николаевских притонов Трубчанинов-Кручёный 30 июня показал, что организаторами террора в этом районном центре были главком фронта Сасов и ротный Биценко, имевший отряд своего имени в 60 душ:

Биценко своим отрядом расстрелял сначала жен и детей приблизительно человек 26. Потом расстрелял партизанов 3‐х человек, фамилий их не знаю. Расстреливали ночью и трупы их бросали в реку Амур. Кроме того[,] я слышал, когда Биценко был на фронте, то расстрелял лично… без всякого расследования 18 партизан-артиллеристов. Об этом обстоятельстве хорошо знает тов. Горелов Федор. <…>

Расстрелы в Удинске производились по личным усмотрениям товарищей – Биценко, Сасова, [И. Д.] Куликова, Горелова, [Г. К.] Будиш[а] и Голумбовского. Меня с китайцем назначили убить Константинова, Бузыцкова и третью жену Бицкуса [Пицкуса]. Убийство производили топорами. Тогда же… были убиты еще 6 человек – убийство их производили – Голумбовский, Будиш Григорий, [С. У.] Колесников. Убивать заставляли топорами… дабы не тревожить выстрелами партизан и население.

Бузыцков был схвачен Биценко в Удинске, когда туда прибыл Тряпицын, который и велел расстрелять арестованных. Трубчанинов-Кручёный и Сасов сначала Бузыцкова били, потом отрубили ему голову. Дед-Пономарёв, знавший Бузыцкова два года, в ответ на вопрос жены последнего о судьбе мужа «посмотрел на нее зверски и сказал: что[,] и Вы туда [тоже] хотите».

Помимо карателей Биценко, «имелся специального карательного назначения катер, на котором разъезжала по Амгуни специальная команда анархиста [Л. В.] Гракова, в распоряжении которого было четыре человека. Граков объезжал все становища беженцев, разбросанные по Амгуни, выискивал казавшихся ему подозрительных людей и также производил расстрелы…».

Многие партизанские главари были непосредственно втянуты в оргию убийств, неудержимо бушевавшую после оставления руин Николаевска. Как показал С. С. Стрельцов, «большое участие в расстрелах и арестах в Николаевске» принимали Оцевилли и Железин.

При этом и своих убивали с легкостью необыкновенной. Тряпицын 17 июня телеграфировал Стрельцову в село Князе-Волконское: «Сообщите шифром фамилии командиров частей с указанием[,] кто из них [бывший] белый. Приложите все усилия и убейте [командующего экспедиционным отрядом] Булгакова и затем уберите всех кого следует из командного состава». Желавших «почистить» свои ряды было много. Известно, что К. И. Молодцов расстрелял четырех партизан: Словина, Авшалумова, Райцина и Дробятского. А. И. Вольный велел расстрелять двух партизан; свидетель видел, как палачи вернулись с их одеждой.

Причины казней в документах обычно не сообщаются, но контекст говорит о полном произволе. Адъютант, осведомитель-наводчик и правая рука Биценко, 18-летний доброволец-партизан А. Л. Файнберг, 21 июня дал такие показания о терроре: «Биценко [по доносу Лобастова] расстрелял в Мариинске шесть человек старых кавалеристов, которые пришли из[-]под Хабаровска. <…>

Сестра милосердия Мария была до расстрела избита плетями до тех пор, что тело было изрублено в куски, это [сделали] Шишкин, Лобастов, Кузьмин и Биценко. <…> Говорил Биценко про Тряпицына… что я с Тряпицыным посчитаюсь как с гадом и так-же с Сасовым, которого пьяный обезоружил и хотел расстрелять, так же и [в] Горелова стрелял, [говорил,] что Лапту коцну (убью. – А. Т.), Нехочина тоже… [также пилой] хотел перепилить кавалериста Кузмина за неисполнение приказания».

О терроре Биценко, который остался верховодить после отъезда Лапты, Файнберг дополнительно показал следующее: «За все время простойки в Удинске проезжих женщин и детей, когда приходили за пропусками, то он арестовывал и приказывал расстрелять, где сам всегда присутствовал. Расстрелянных число неизвестно, беспощадно расстреливал детей».

Этот свидетель изредка называл и конкретные имена. Биценко расстрелял мужа с женой за разговор по телефону с японцами, «…а старушку одну расстрелял, потому что был пьяный. Еще расстрелял командира парохода Лебедева в пьяном виде… в Богородске расстрелял трех женщин». Упомянул Файнберг и о том, как «19 июня… [ему] сказали, что ночью расстреляли старуху и малолетнюю девочку».

Убийц-добровольцев было много, причем весьма активно они уничтожали евреек. Например, Хана Фаддеевна Курляндская, 48 лет, и ее шестилетняя дочь Эсфирь были арестованы 20 июня партизанами Г. Н. Константиновым и К. И. Молодцовым (при участии Деда-Пономарёва) на Ольшанских приисках и убиты ими по дороге.

Начштаба в Удинске С. С. Стрельцов показал, что Б. В. Амуров (был расстрелян по суду) садистски изрубил в Иске двух юных сестер-евреек Анилович как якобы белых Сасов 24 июня сообщал Тряпицыну о разоружении и аресте китайских партизан; Славин на приисках задержал сразу около 150 китайцев, которых убивали после непременных пыток.

Красноречив произведенный 17 августа того же года опрос С. Ф. Прохоровича, командира отряда из 50 человек, посланного к озеру Орель на трех катерах для разведки положения в окрестностях Николаевска. Тряпицын приказал Прохоровичу отобрать у населения все продукты «…и сжечь все деревни (10) вместе с населением, мотивируя [это] тем, что оставшееся [под властью японцев] население[,] несомненно[,] является контр-революционным элементом»; таким же образом Прохорович должен был поступить и со всеми китайцами, до консула включительно.

Он «расстрелял взятого в д[еревне] Сабах назначенного японцами [в качестве начальства] Мордвишникова, его отца, мать и сына, японца[-]шпиона, китайца и торговца», сожалея, что второму торговцу (Феофанову. – А. Т.) удалось сбежать. Неудачей закончилась попытка Прохоровича нанять китайца для убийства консула, на что было выделено три фунта золота. Прохорович отметил, что не стал сжигать села, а ограничился расстрелом 11 китайских партизан и одного русского партизана-дезертира.

Рисковали головами в этой кровавой неразберихе и корейские партизаны. В Удинске Биценко и Сасов постоянно распивали самогон, и как-то Биценко спьяну велел арестовать Сасова и вести на расстрел. «…Когда повели, то Биценка сказал Куликову, чтобы оцепить Корейскую роту, обезоружить, облить керосином и сжечь. <…>
Куликов [временно] обезоружил Корейскую роту, но зажигать не стал».

Сотников-Горемыка рассказывал об убийствах корейцев, привозивших партизанам муку, и о том, как в одном из сел с обрыва в Амгунь «были сброшены партизанами живьем в реку престарелый священник с матушкой»[2340]. С. А. Птицын упоминал о чистке коренного населения: «Биценко обнаружил контрреволюцию и среди туземцев, и некоторые из туземцев были арестованы, вывезены на Амгунь и побиты Жирным как быки на бойне ударами обуха».

Н. Д. Колесникова, эвакуированная с матерью и братом в маленький поселок Гуга, вспоминала, как не раз туда приезжали вооруженные лица, арестовывавшие жителей и вывозившие их на середину Амгуни. Схваченных заставляли прыгать в воду, затем слышались крики и выстрелы. По Амгуни плыло множество трупов: «Плыли женщины, дети и редко мужчины – с обрезанными ушами, носами, отрубленными пальцами, с резаными, колотыми штыковыми ранами. Хоронить их было запрещено».

Комфронта Сасов перед своим арестом велел медико-санитарной комиссии пройти по реке Амгуни и притокам, чтобы убрать и захоронить трупы людей и животных. Однако «Токио Асахи» опубликовала данные японского правительства о выброшенных Амуром 127 трупах, в основном с «повреждениями отдельных членов».

Сохранились и акты начала июля 1920 года об обнаружении, осмотре и опознании трупов, плывших по воде либо выброшенных рекой на берег. Так, в селе Удинском три акта подписали командующий Амгунским фронтом Лобанов, врач и некоторые партизаны.

Там, в частности, говорилось о трупе Скатова с ранами топором, а также отмечалось нахождение отрубленной головы жены Пицкуса. 2 июля был обнаружен труп неизвестного мужчины 40–45 лет, у которого была снесена топором половина черепа выше уха, а руки связаны.

Тогда же было найдено тело Мозгуновой, девушки 15–17 лет, убитой ударами кинжала. Позднее, 5 июля, был найден труп мужчины 40–45 лет: два пальца отрублены, на теле глубокие следы плетей (одна ягодица рассечена), раны от штыка и шашки[2345].

По наиболее распространенной версии, сами партизаны, устав от террора, который бил и по ним тоже, составили заговор против диктатора. Как утверждал на партийной чистке в 1925 году бывший тряпицынец А. А. Зинкевич, партизаны «расстреливались направо и налево», а руководитель Николаевского ревкома в конце 1920 года отмечал, что, «когда поплыли по Амуру и Амгуни [убитые] жены, дети партизан, их отцы, матери, народ восстал и сверг Тряпицына».

Внезапным налетом группы партизан во главе с начальником областной милиции И. Т. Андреевым в ночь на 4 июля сонный Тряпицын и его соратники были схвачены, а затем быстро осуждены наспех собранным судом из 103 человек, как партизан, так и местных жителей.

Но есть вполне основательные сведения о том, что устранение атамана было произведено хабаровскими властями с помощью верных партийцев и чекистов – для ликвидации анархического источника военных провокаций против Японии, враждебного уже созданной ДВР.

Имевший доступ к архивам ФСБ А. А. Петрушин прямо сообщает, что властям, узнавшим о произволе Тряпицына, «пришлось отправить в Приамурье „укротителя сибирских партизан“… Александра Лепёхина… Чекистский спецназ Лепёхина тайно захватил штаб партизана Тряпицына и ликвидировал его вместе с любовницей Лебедевой-Кияшко, зверствовавшей не меньше своего друга».

Разумеется, нужны дополнительные свидетельства причастности именно чекистов к устранению Тряпицына. Но косвенным образом в пользу версии о вмешательстве Хабаровска говорит то, что сразу после расстрела тряпицынского штаба тамошние большевики выразили полное одобрение этой акции: Приморская облпартконференция заявила, что тряпицынцы дискредитировали советскую власть и преследовали «исключительно цели удовлетворения личных интересов, честолюбия и всевластия»

Как сообщал М. В. Сотников-Горемыка, «Андреев назначил комиссию для осмотра укупоренных ящиков, обнаружили деньги в бумагах, золоте, серебре, золотых серьгах, оторванных вместе с мочками ушей. Составлялись протоколы на выловленные трупы из озер и рек.

У женщин были отрезаны груди, у мужчин – раздроблены ядра, у всех выловленных трупов были голые [оскальпированные] черепа». Материалы скорого следствия довольно скупы на подробности, но все же выразительны циничной уверенностью 23-летнего Тряпицына в абсолютной правоте своих действий.

Показания его и остальных подсудимых не противоречат рассказам уцелевших, но следует учесть, что судьи обвиняли Тряпицына в основном за убийства своих, за расстрелы коммунистов и мирных японцев, и лишь в последнюю очередь вспоминали о судьбах уничтоженных «буржуев».

Тряпицын изворачивался и старался как можно сильнее преуменьшить свою вину. С его точки зрения, были ликвидированы враги революции, а за эксцессы отвечали исключительно подчиненные. Отвечая на вопрос, почему он окружал себя уголовниками, Тряпицын признал, что имел представление о криминальной сути Лапты, но считал возможным использовать его как грамотного в военном деле человека.

Публика в суде требовала выдать им Тряпицына на расправу. Поспешность вынесения приговора, как вспоминал глава суда А. З. Овчинников, диктовалась, с одной стороны, страхом, что Тряпицына освободят его приверженцы, а с другой – «требованиями населения» выдать его.

По приговору народного суда в отношении основных обвиняемых постановили: «…за содеянные преступления, повлекшие за собою смерть около половины населения Сахалинской области, разорившие весь край, постоянно подрывавшие доверие к коммунистическому строю среди трудового населения области и могущие нанести удар авторитету советской власти в глазах трудящихся всего мира, гражданина Тряпицына Якова, Лебедеву Нину, Харьковского Макара, Железина Федора, Оцевил[л]и-Павлуцкого Ивана, Сасова Ефима и Трубчанинова подвергнуть смертной казни через расстреляние…»

Вечером 9 июля 1920 года приговор исполнили; уже 11 июля казнь была одобрена Приморской областной конференцией РКП(б) в Хабаровске, цинично заявившей, что Тряпицын и Лебедева «не являлись официальными представителями Советской власти…»

Оценивая тряпицынский террор, следует подчеркнуть его отчетливо расистский оттенок: русские партизаны особенно охотно убивали евреев и китайцев, китайские и корейские – японцев. Также в чистке выявилась другая чудовищная сторона – преимущественное истребление детей и женщин, как перед эвакуацией, так и после.

Детей уничтожали вместе с матерями, женщин перед казнью обычно насиловали. Основную часть жертв убивали холодным оружием, старательно уродуя как казнимых, так и трупы. И при коммуне, и при эвакуации партизаны специально уничтожали детей как лишнюю обузу, прикалывая их, рубя и топя.

У этих небывалых жестокостей имелась идеологическая основа: дети «буржуев» считались тоже «буржуями», только маленькими. Сначала перебили почти всех японских детей. Один из тряпицынских соратников вспоминал, как на его глазах партизан-китаец со словами «Вырастет, все равно будет сволочь» застрелил японскую девочку.

В ночь на 13 марта японских женщин с детьми зверски убили на берегу Амура; в выкопанную в снегу яму часть детей, самых маленьких, бросили живыми. Как явствует из материалов суда над Тряпициным, «членов еврейского общества… на пароходе отвозили на Амур и топили больших и маленьких».

Затем партизаны сознательно стали убивать и остальных маленьких горожан. В судебных документах есть вполне недвусмысленные упоминания об этом. Так, на вопрос «Говорили ли Вы, что в городе нужно уничтожить шестилетних детей[,] так как молока в городе мало?», председатель облисполкома Ф. В. Железин (на суде охарактеризовавший себя большевиком, «старым советским работником, строго стоящим по убеждению на платформе советской власти») ответил, что о шестилетних не говорил, но «действительно высказался, что буржуазные дети свыше 12–13 лет уже неисправимо вредны».

Среди партизан было распространено мнение, что дети старше пяти лет способны запомнить убийства родных и могут потом мстить. Среди выброшенных Амуром трупов были обнаружены, в частности, изощренно рубленное тело «мальчика-гиляка 12–13 лет» и «труп мальчика лет 14–15, страшно изуродованный».

Убийства были не только смыслом, но и развлечением, видом досуга. Эвакуировавшиеся партизаны И. П. Смолина под селом Удинск, «повеселев» в связи с концом трудного путешествия, разыскали нескольких китайцев «и утопили их в реке, причем экзекуцию эту… обозники, ломовые извозчики Зюзин и Никулин» произвели как добровольцы. С. Птицын восклицал: «До чего мог людей довести вид постоянных убийств, что вполне мирные люди, достаточно пожилые, отцы семейств просили, как милостыни, у Смолина разрешить акт убийства совершить именно им!»

Общее число погибших в Николаевске и по области в целом сколько-нибудь точно установить пока невозможно. В городе было около 20 тыс. горожан или более (вероятно, считая белый гарнизон и японский отряд), эвакуировано – около 9 тыс. Часть населения, судя по всему небольшая, смогла бежать. Основная часть неэвакуированных горожан была уничтожена.

Но партизанский террор сильно ударил также по сельской местности и эвакуированным. По крайней мере, самими партизанами в прессе и на суде говорилось об уничтожении около половины населения области, включая, очевидно, и тех, кто погиб от лишений во время принудительного переселения из областного центра. Председатель Сахалинского нарревкома Г. З. Прокопенко в конце 1920 года сообщал правительству ДВР, что «пол[-]области разрушено и половина населения выбита [и] спущена под лед».

К началу 1920 года руководители коммуны оценивали население области почти в 30 тыс. человек. В результате партизанской резни оно в том же году сократилось, по некоторым данным, до 10 тыс. человек, а саму Сахалинскую область вскоре ликвидировали, слив с Приамурской.

В конце 1920 года руководство Сахалинской области определяло численность ее русского населения в 17 тыс., «инородческого» – в 1,2 тыс. человек. Таким образом, минимальное число жертв тряпицынщины в одном Николаевске можно оценить, как полагали и современники событий, в 5–6 тыс. человек (включая белый гарнизон и японцев). По оценкам же сахалинских властей – исходя из 18 тыс. выжившего населения, – цифра потерь в целом по области была на уровне не менее 10 тыс. человек, включая умерших от голода и лишений.