Когда я вернулся в типа офис Объекта Харон, меня ожидал сюрприз… впрочем, этого следовало ожидать (лисы – они такие). За моим столом, в моём кресле с абсолютной убеждённостью в том, что она имеет на это полное право, с царственным (точнее, императорским) видом восседала Кицунэ.
На самом деле, конечно, Кацуми… впрочем в данной ситуации это было примерно одно и то же. Она была предсказуемо облачена в явно дорогущее (в Сети такие предлагают за миллион рублей) кимоно дизайна эпохи Эдо – ярко-алое, расшитое самыми разнообразными цветами (незамужним женщинам в японской культуре такое позволительно).
Запахнутое направо – как и положено живым; кимоно с запАхом налево надевают на похоронах на усопших, в соответствии с принципом «загробный мир противоположен нашему миру».
На голове Кацуми красовалась – кто бы сомневался – традиционная японская причёска. Высокая, с обязательными пучками, бархатными валиками и подушечками, которые подкладывались под пучки из волос и зрительно увеличивали их размеры.
И, конечно, различные гребни, которые не только выполняли декоративные функции, но и удерживали саму сложную конструкцию прически.
«Тебе привет от Ханса» – проинформировала меня японка (хоть и генетически полукровка, но всё равно ментально скорее японка).
Поскольку нынешний начальник Кацуми генерал-майор Ханс Пауль Остер (а) будучи офицером старой прусской закалки, не терпел фамильярности; и (б) в последнее время не пропускал ни одной мало-мальски привлекательной юбки (а Кацуми была очень привлекательной женщиной), вывод был однозначным – она с ним переспала, причём, скорее всего, не единожды.
«Как работается?» – осведомился я. Ибо – спасибо моей агентуре в Die Neue Abwehr - уже знал, что она работала… точнее, служила в качестве ведущего аналитика в «японском» отделе этой на удивление эффективной разведки.
«Я очень довольна, так что искренне тебе благодарна» – ответила Кацуми. «В этом параллельном мире я сразу прижилась…»
Странно было бы, если бы не прижилась, ибо этот мир почти полностью населён не-совсем-человеческими существами, которые в мире обычном столь же неприкаянны, как и она. Она просто нашла своих… а они её.
«… Ханс душка, да и профессионал экстра-класса; коллеги меня приняли с распростёртыми объятиями…»
Видимо, у генерала Остера в его японском отделе с кадрами было не просто плохо, а очень плохо.
«… работа интересная и разнообразная, я даже на неделю в Токио летала…»
«Погоны на тебя уже повесили?» – осведомился я. Ибо абвер организация военная; а поскольку время мирное, то гражданские зондерфюрерин не предусмотрены.
Она кивнула: «Пока обер-лейтенанта, но Ханс обещал гауптмана через полгода…»
Поскольку Die Neue Abwehr – стараниями Группы Омега – находился на территории, закрытой для любых посторонних (включая любые спецслужбы), все его сотрудники и сотрудницы на работе носили фельдграу вермахта.
«В лучший мир больше не хочешь?» – осведомился я.
Кацуми неожиданно задумалась. Некоторое время подумав, осторожно ответила:
«Убийственного одиночества больше нет, конечно – за это я тебе просто бесконечно благодарна…»
Запнулась, немного помолчала, затем уже более уверенно продолжила:
«Когда я ожидала казни… и особенно когда стояла на коленях…»
Неожиданно покачала головой и усмехнулась: «… совершенно не ожидая от тебя такой подлянки с дротиком со снотворным…»
Я рассмеялся: «Только не делай вид, что тебе это не понравилось. Ещё не родилась на свете женщина, которой не понравилось, когда мужчина спасает её от смерти – пусть даже таким экзотическим способом…»
Кацуми кивнула: «Понравилось, конечно». И продолжила: «Но всё равно, в это время я неизбежно прикоснулась к иному миру, поэтому…»
Она снова запнулась – и совершенно неожиданно заявила: «Сама я не наложу на себя руки – и ни в какую программу добровольной эвтаназии не пойду»
«Это радует» – подумал я. Но промолчал. Кацуми продолжала: «Но если ты прикажешь мне умереть – любым способом – я умру, не задумываясь…»
Меня это заявление не удивило – в эпоху Эдо такое было принято как среди мужчин (самурай был готов в любой момент совершить харакири по приказу своего сюзерена), так и среди женщин – по приказу отца или мужа.
«Почему я?». Хотя ответ мне был уже известен, конечно.
Я не ошибся – Кацуми предсказуемо пожала плечами: «Ты подарил мне вторую жизнь – поэтому имеешь полное право её забрать…»
Я решил переменить тему – и осведомился: «Чем обязан твоему визиту?»
Японка загадочно улыбнулась и махнула рукой в сторону двери: «Увидишь»
Мы прошли в одну из бесчисленных комнат Объекта Харон – и мне всё стало понятно… ну, почти всё. Ибо на впечатляющего размера помосте находились два десятка бетонных плит (по моим оценкам, каждая около пуда весом), а в центре располагалась ребристая деревянная доска размером примерно два на два фута.
Доска называлась соробан; она получила это название потому, что была внешне похожа на одноимённые японские счёты. Однако она была не арифметическим инструментом, а инструментом болевого воздействия – телесного наказания или (реже) пытки. Японской пытки.
Пытки, которая получила название исидаки, что дословно переводится с японского как «в каменных объятьях». Хотя нередко её называют и «пытка счётами» – по вышеприведённой причине.
Не секрет, что практически в каждой стране, помимо национального оружия, есть и “национальная пытка”. То есть – самый популярный в прошлом способ “допроса с пристрастием “, телесного наказания… и смертной казни.
В Японии это была исидаки. Буквальный перевод – «в каменных объятьях» относилось исключительно к бёдрам пытаемого (или пытаемой, ибо женщин «исидачили» наравне с мужчинами).
Строго говоря, это было не орудие пытки (хотя, говорят, японская полиция тех времён юзала сей метод только так), а телесного наказания – и даже (чаще) смертной казни. И вот почему.
Приговоренного ставили на колени на соробан – деревянную доску с ребристой поверхностью (типа стиральной доски) с острыми верхними гранями. Руки сзади за спиной иногда привязывали к вертикально стоящему брусу (для устойчивости).
После чего изобретательные японцы… клали на колени наказуемого (или наказуемой) каменные плиты строго определенного – японцы дотошны и любят точность – веса и габаритов.
Вес каждой плиты составлял сотню фунтов (45 килограмм). Минимальное их количество было – пять, максимальное – десять. Иными словами, на бёдрах несчастного оказывалось от 225 кило до почти полутонны.
Количество плит и длительность наказания строго регламентировались судом, в зависимости от тяжести преступления (исидаки была в некотором роде «высшей мерой наказания» и потому применялась лишь при особо тяжких преступлениях).
Иногда исидаки использовали только в качестве телесного наказания, иногда – и в качестве смертной казни. Впрочем, первое запросто могло перетекать (и нередко-таки перетекало) во второе.
«Легкой» формой считалось использование пяти плит в течение пяти часов. Ну а по максимуму могли выдать и десять плит – причём на семь-восемь часов. Впрочем, истязаемый переставал чувствовать ноги уже после первого часа исидаки. Ибо нарушалось кровообращение, и конечности теряли чувствительность… а иногда и просто ломались.
И если после «легкой» или «средней» формы бедняга еще имел шансы восстановиться (хотя, конечно, они сильно зависели от здоровья и выносливости его или её организма), то «тяжелая» форма обычно приводила к гангрене. Которая, в свою очередь… в общем, вы поняли.
Известны, впрочем, и просто невероятные «исключения из правил». Самый известный вор Японии – живший в XIX веке Кинэдзуми Китигоро – испытал на себе исидаки целых двадцать семь (!!) раз. Если верить соответствующим документам, конечно. Видимо, выносливости человек был феноменальной.
Исидаки была традиционным наказанием для прелюбодеев – неверных жен и их любовников… ибо сие преступление в просто помешанной на чести Японии считалось одним из самых тяжких.
Эта пытка давала колоссальную нагрузку на голени, вплоть до переломов, на коленные суставы и что, самое страшное, нарушала кровоток в сосудах ног. В результате развивались тромбозы, из разрушившихся мышц выходили разные вещества, (медики ныне это называют “синдромом длительного сдавления”), что и в конце концов практически неизбежно приводило к весьма мучительной смерти.
Следует отметить, что если сначала жертва могла чувствовать только жуткую боль и судороги в бёдрах, то уже через час ноги немели, и пытка становилась, скорее, психологической.
Подвергавшийся ей человек не мог не думать о том, каковы будут последствия синдрома длительного сдавливания. И он был абсолютно прав в своих жутких догадках: исидаки могла как лишить человека ног, так и способствовать его смерти от общего заражения крови (гангрены). При тяжёлой форме наказания смерть наступала максимум через два-три дня.
Я использовал соробан (не исидаки, ибо вполне хватало одной доски – без дополнительных грузов) в алго-сессиях для особо чёрных мазохисток – некоторые умудрялись выстаивать по три часа и даже больше. Но Кацуми явно хотела получить по полной – все два десятка плит (по моим оценкам за триста кило).
«Ну, и зачем тебе это надо?» – осведомился я. Она пожала плечами:
«Хочу доказать себе, что смогу выдержать целый час… точнее, пока ноги не онемеют. Что достойна офицерских погон…»
Я покачал головой: «Не поэтому – не обманывая ни меня, ни себя…»
Кицунэ удивлённо посмотрела на меня. Я объяснил:
«Когда ты находилась на ничейной территории между жизнью и смертью – а ты там довольно долго находилась – уж точно не меньше часа – ты не прикоснулась к иному миру; ты в нём побывала…»
Она вздохнула: «Ты прав – я действительно там побывала… и очень хочу вернуться… хотя бы ненадолго…»
Я кивнул – и продолжил: «А попасть туда ты можешь только через болевой канал – причём канал просто чудовищной боли… и в японском стиле. Исидаки-канал…»
Кацуми кивнула: «Да, ты прав… наверное…». И тут же ожидаемо осведомилась:
«Мне догола раздеться – или тебе будет приятнее смотреть на меня в кимоно?»
Я рассмеялся: «А то ты не знаешь… тем более, что голой я тебя уже видел…»
Она улыбнулась, подошла к соробану, подобрала полы кимоно, элегантно встала на колени на ребристую доску, после чего села на пятки (чтобы я мог класть ей плиты на бёдра) и завела руки за спину, чтобы я мог связать их запястьях.
После чего спокойно заявила: «Не надо мне вводить Эликсир – если закончить сразу же после того, как ноги онемеют, мази хватит вполне…»
Ибо это тот же нанорегенератор-М, только поверхностного действия.
«… а я хочу сидеть так же, как японки во времена Эдо… без поддержки Эликсира»
Я пожал плечами: «Как скажешь – это твои ноги…»
Связал ей руки в запястьях за спиной… и приступил к собственно исидаки. Иными словами, к размещению бетонных плит на её соблазнительных бёдрах. Плит оказалось действительно двадцать; я укладывал их на бёдра Кацуми по одной каждые три минуты, чтобы она успевала привыкнуть к очередному весу… через час она получила полный комплект.
Как ни странно, после этого она выдержала почти полтора часа (при этом с самурайским мужеством и спокойствием не издала ни звука) и только потом вздохнула: «Всё, ноги онемели – пора заканчивать…»
Я убрал плиты (на что ушло почти полчаса), после чего развязал ей руки, помог подняться, подвёл к лавке, усадил и обработал ей голени и колени мазью с анальгетиком и нанорегенератором. После чего заметил:
«Ты была очень мощной антенной энергии Вриль – даже мощнее, чем девушки, которых я посадил на кол…»
Она кивнула: «Да я слышала о твоих Новых Исповедницах; даже сама подумывала к ним присоединиться, но пока что мне вполне хватит исидаки…»
Я удивлённо посмотрел на неё. Кацуми объяснила:
«Ты прав – я очень хорошо чувствовала, что стала антенной и своей болью закачивала в наш мир жизненно необходимые ему энергиями… но я чувствовала нечто большее… гораздо большее…»
Глубоко вздохнула – и продолжила: «Я очень поверхностно знакома с даосизмом, да и исидаки не китайское, а японское изобретение… и тем не менее, во время этого… действа, у меня было полное ощущение слияния… да, именно с Дао.
С чем-то невидимым, неосязаемым, но от этого не менее реальным. Именно с Дао, описанным… насколько ЭТО вообще можно описать в знаменитой Дао Де-Дзин великого Лао-Цзы. Боль… да, было очень больно, но боль находилась… в каком-то параллельном мире, наверное. Не столько внутри, сколько вне меня…»
Я кивнул – ибо Новые Исповедницы рассказывали о практически аналогичном ощущении боли, когда находились на М2, кресте и даже на колесе.
«… поэтому я, по сути, медитировала – благо уже давно занимаюсь и статическими медитациями, и динамическими – Тай-чи, цигун и так далее…»
Глубоко вздохнула – и уверенно продолжила: «Но исидаки была медитацией совершенно иного порядка. Настолько иного, что…»
Она запнулась, затем осторожно осведомилась:
«Можно я это буду повторять… раз в неделю – только не на вилле и не у тебя в клинике, а здесь – мне тут очень комфортно психологически…»
Я развёл руками: «Можно, конечно – разве от тебя теперь отделаешься…»
И действительно не отделался – впрочем, это уже совсем другая история…