30 сентября 1951 года
Район Яффа, Тель-Авив, Государство Израиль
Марина Кох совершенно не изменилась за те почти семь лет, что они не виделись – собственно, она совершенно не изменилась за те десять лет, что они были знакомы. Ничего удивительного в этом не было, ибо её Преображение двадцать пятого сентября 1941 года (её второй день рождения – или день её второго рождения) навсегда «заморозило» её биологический возраст.
Поэтому сейчас хронологически ей было тридцать семь; биологически – двадцать семь (хотя выглядела она на двадцать пять максимум – причём выглядела совершенно сногсшибательно); ну, а сколько ей было психологически, не знала, скорее всего, даже она сама.
Одета она была в голубое (под цвет её бездонных колдовских глаз) домашнее платье чуть ниже колена, перехваченное тонким очень женственным белым ремешком и домашние туфли на босу ногу.
К удивлению Колокольцева, она не села к ним за стол, а остановилась в паре шагов от входа в столовую. Обворожительно – и очень искренне – улыбнулась и с нескрываемой радостью в голосе поздоровалась (разумеется, на немецком, ибо хозяин дома не знал русского языка совсем):
«Здравствуй, Роланд. Я очень, очень рада тебя видеть»
«Я тоже очень рад» - совершенно искренне ответил Колокольцев. Ибо это действительно было чистейшей правдой.
Как он и обещал, после (якобы) выполнения им приказа фюрера о расстреле всех евреев города Киева, Марина Евгеньевна Кох на «тётушке Ю» (военно-транспортном самолёте люфтваффе Ju-52) Зондеркоманды К вылетела в Берлин.
Где он – как и обещал – устроил её на работу в свою фирму ЕМК Гмбх. Устроил по специальности – очень скоро она уже управляла всей многочисленной недвижимостью фирмы по всей Европе. Управляла в высшей степени эффективно – Марек с Янеком не раз и не два благодарили шефа за неё.
Они встречались редко (хорошо если раз в месяц), ибо их рабочие траектории пересекались с большим трудом – если вообще пересекались. Но если уж встречались, то и секс, и алго-сессии (она постепенно уезжала в совершенно чёрный мазохизм, благо это позволяло её новое тело женщины-людена) были просто ураганными.
А в самом начале августа 1944 года она вдруг совершенно неожиданно… уволилась. Уволилась, хотя и зарплата (частично в валюте), и продовольственные пайки – и вообще обеспечение разными товарами – были по меркам уже трещавшего по всем швам Третьего рейха были просто фантастическими.
Уволилась… и исчезла. Просто исчезла. Он и не подумал её искать, ибо в то время был по самые уши в создании Die Neue SS (после провала – не без его помощи - чудовищно бездарного июльского путча генералов это стало жизненной необходимостью). И одновременно в спасении четверти миллиона венгерских евреев от газовых камер Аушвица. Поэтому ему было не до того совсем.
«Я здесь живу… иногда» - предсказуемо проинформировала она. И неожиданно добавила: «У меня собственный дом – примерно в километре отсюда…»
Он изумлённо посмотрел на неё. Она по-девичьи звонко рассмеялась: «Я очень богатая женщина, Роланд. Очень»
И объяснила: «Когда Отто запустил свою программу нефть-в-обмен-на-евреев – часть проекта Гиммлера Хаавара III…»
У Колокольцева от изумления чуть не отпала челюсть. Хотя, если подумать (если хорошо подумать), то удивляться было особо-то и нечему.
«… ему потребовались консультации по поводу того, как организован весь это процесс. К тебе пойти он не мог; к твоим друзьям детства тоже… ну, а я к тому времени уже прекрасно разобралась в процессе твоего проекта Хаавара II…»
«… ибо он шёл через недвижимость, которой ты управляла» - усмехнулся Колокольцев. И – уже во второй раз за сегодня – понял, что его развели как котёнка. Марина Кох со смехом продолжила:
«Так у меня появилась вторая работа – на стороне. Ну, и… нет, конечно, не гражданский муж – мы никогда не жили вместе постоянно… и не собираемся»
Дважды доктор кивнул: «Подтверждаю – не собираемся». Она кивнула – и продолжила: «… но постоянный любовник»
Сделала небольшую паузу – и продолжила: «К середине лета 1944 года Отто стал совершенно зашиваться – проблем много, людей мало, рейхсфюрер требовал всё больше денег… причём реально денег…»
И тут же снова рассмеялась: «Впрочем, о чём это я… Эти же деньги потом к тебе отправлялись. А через тебя к Валленбергам, в Банк Ватикана и так далее. На строительство Die Neue SS…»
Колокольцев ушам своим не верил. Марина продолжала: «Вот он и сделал мне предложение – по работе, конечно – от которого я не смогла отказаться…»
Отто Раш усмехнулся: «Она, правда, сразу два условия выкатила… даже три. Замуж за меня не пойдёт – ни де-факто, ни де-юре; в бизнесе будет партнёром, а не наёмным работником… ну и…»
Он вопросительно посмотрел на неё. Она загадочно улыбнулась: «Чуть позже, дрогой, чуть позже. Я сама ему объясню… точнее, он сам увидит… но позже…»
И продолжила: «Так я стала полноправным партнёром в проекте Хаавара III…»
Проекте СС – точнее, рейхсфюрера – по торговле… точнее, бартеру евреев в обмен на стратегическое сырьё для воюющего Третьего рейха. Всем было хорошо… кроме вооружённых сил стран антигитлеровской коалиции. Особенно «дядюшки Джо» - ибо львиная доли приобретённого таким образом в конечном итоге оказывалась на Восточном фронте.
«А это большие деньги. Очень большие деньги…»
«А после войны?» - в высшей степени заинтересованно осведомился Колокольцев. Марина театрально развела руками и закатила глаза к потолку: «Кто бы спрашивал… мы ведь одним и тем же пол-войны занимались…»
«Только у тебя… в смысле, у вас масштабы немного другие…» - усмехнулся он. Она кивнула – и продолжила: «После того, как всё рухнуло, Отто застрял, потом его замели, потом мы его с огромным трудом вытащили…»
Колокольцеву было очень интересно, какие именно «мы», но что-то ему подсказывало, что на этот вопрос ответа он не получит. Никогда.
«И всё это время» - с уважением и восхищением прокомментировал дважды доктор – «Марина в высшей степени эффективно рулила нашей с ней совместной небольшой бизнес-империей…»
Колокольцев кивнул: «Охотно верю. Я ещё в Киеве сразу понял, что эта девушка далеко пойдёт. Очень далеко… ибо потенциал впечатлял весьма…»
Она благодарно-обворожительно улыбнулась: «Спасибо, дорогой»
А он задал совершенно естественный вопрос: «А здесь как ты очутилась?»
Она спокойно ответила: «В те два последних дня – когда всё уже было по-настоящему – Ванда позволила мне приехать в город и посмотреть со стороны на то, что происходило в Чёрной Балке…»
Во время первых дней Операции Элизиум Ванда Бергманн рулила всей логистикой операции – и потому Колокольцев отправил Марину именно к ней в подчинение.
«… ну и Отто рассказал про подвиги его бойцов в Украине…»
Запнулась, затем собралась с силами – и продолжила: «Ну, а потом… ты же знаешь, куда шли эшелоны и грузовики, которые мы не перехватывали…»
Он кивнул: «Знаю, конечно…»
Она глубоко и грустно вздохнула: «Вот и я знаю…»
«И ты решила Никогда больше…» - констатировал он.
«И я решила Никогда больше…» - эхом подтвердила она. И продолжила: «Поэтому сразу после окончания войны, используя свои связи… точнее, покупателей, начала помогать… чем могла»
Сделала небольшую паузу – и продолжила: «С началом Войны за Независимость передала дела заму, перебралась сюда фактически на постоянное жительство, купила дом… ну, а когда Отто вытащила, и он сюда перебрался…»
«Местные власть предержащие» - усмехнулся дважды доктор, «скажем так, приняли участие в моём вызволении…»
«Так нужны были твои консалтинговые услуги?» - усмехнулся Колокольцев.
Отто Раш пожал плечами: «Видимо».
Марина продолжала: «Получила гражданство, купила Отто дом…, впрочем, он сам купил – я его долю в прибыли хранила всё время его злоключений… теперь вот занимаюсь недвижимостью и не только…»
«Ноги покажи» - неожиданно приказал он. «У тебя очень красивые ноги…»
Она покорно подняла платье до талии, обнажив изумительной красоты ноги. Идеальные ноги скандинавской богини, которые она слегка расставила – для максимального эффекта.
Колокольцев от такой неожиданности аж глаза вытаращил. Марина Евгеньевна спокойно объяснила: «Когда я живу здесь, я его вещь. Ни ошейника, ни браслета я не ношу – это лишнее совсем. Мы и так знаем, что я – его вещь…»
Колокольцев изумлённо посмотрела на дважды доктора. Тот пожал плечами: «Она сама попросила… даже настояла. Эти игры были третьим условием нашего партнёрства. Марина от этого просто в бешеном восторге… ну и мне понравилось»
И тут же отдал очередной приказ: «Догола раздевайся – у тебя очень красивое тело, нам будет очень приятно полюбоваться»
Марина покорно сняла платье, лифчик, трусики и домашние туфли. Оставшись нагой. С лета 1944 года (последний раз они виделись в середине июля, незадолго до путча генералов), она только похорошело. Что было неудивительно – это нередкий побочный эффект Преображения у женщин.
Она завела руки за голову – как и положено нижней женщине – и широко расставила ноги, чтобы они видели её всю. Благо её интимные места были чисто выбриты – опять-таки, как и положено нижней.
«Нравится?» - с явной гордостью за свою вещь осведомился дважды доктор.
«Очень» - честно признался Колокольцев. Отто Раш махнул рукой:
«Дарю – для хорошего человека ничего не жалко. Пользуйся – да сколько хочешь, столько и пользуйся. Можешь делать с ней всё, что тебе захочется – вообще всё…»
Колокольцев изумлённо посмотрел на Марину. Она пожала плечами: «Я же вещь»
И добавила: «Со мной действительно можно делать практически всё что угодно – и в плане боли, и в плане секса. Я привычная…»
Колокольцев вдруг совершенно неожиданно понял, что она права. Что он может делать с ней всё, что ему захочется – никаких негативных последствий для неё не будет. Вообще, совсем – ни физических, ни даже психологических. Он понятия не имел, почему – он только знал, что не будет.
Понял он и то, что ему хочется поступить с ней так болезненно и жестоко, как он никогда ни с кем не поступал. Так её изнасиловать, как он никогда никого не насиловал. Даже Риту Малкину в Киеве. Даже Риву Найерман двумя годами ранее здесь же, в Яффе.
И делать ей так больно так долго, как он никогда нигде никому не делал. Причём ей не просто это понравится – именно этого она от него и хочет. И не просто хочет – а прямо-таки молча требует. Поэтому…
Он кивнул: «Спасибо, бригадефюрер. Я её забираю, воспользовавшись твоим щедрым предложением…»
Отто Раш удовлетворённо кивнул – а Марина Евгеньевна аж просияла. Дважды доктор поднялся из-за стола: «Одну минуту – я сейчас вернусь…»
И тут же осведомился: «Я так понимаю, с дивайсами у тебя полный порядок…»
«Ванда протрепалась?» - усмехнулся Колокольцев. Ибо не сомневался, что в Киева Ванда передала логистику Операции Элизиум сразу напрямую командиру Эйнзацгруппы С, минуя руководство Абверкоманды 107. Разумеется, не поставив в известность Колокольцева – она периодически такое себе позволяла.
«В постели» - улыбнулся дважды доктор. «Мы с ней пару раз переспали… потом, в Берлине… ну, и разговорились…».
Колокольцева это нисколько не удивило. Ибо у Ванды Бергманн от мощного интеллекта и широкой эрудиции начисто сносило крышу (это он испытал на себе), а Отто Раш был всё-таки дважды доктором наук (ведущих университетов Германии), знатоком философии, каких поискать, экс-мэром аж двух городов (включая знаменитый Виттенберг) … и вообще очень интересным человеком.
Глубоко вздохнул, пообещал себе и (дистанционно) Ванде вернусь в Лондон, пребольно выпорю – и не без гордости кивнул: «Даже сам Сансон Великий позавидует, не говоря уже о профессионалах меньшего калибра…»
Шарль-Анри Сансон стал самым известным палачом из династии парижских палачей Сансонов (что занятно, итальянского происхождения), трудившихся на этой кровавой ниве ещё с 1688 года.
Причём настолько плодотворно трудившихся, что все мало-мальски значимые уголовные и политические преступники Франции в течение двух столетий были казнены членами семьи Сансонов.
Шарль Сансон получил своё прозвище потому, что казнивший во время Великой французской революции больше, чем вся остальная династия Сансонов, вместе взятая (спасибо своевременному изобретению гильотины). Включая к тому времени уже бывших короля и королеву Франции и многих знатных особ страны.
Гораздо менее известен тот факт, что эти же палачи были уполномочены городскими властями (и церковной инквизицией) проводить допросы с пристрастием… точнее, с использованием самых разнообразных инструментов болевого воздействия.
Самых разнообразных при допросах обвиняемых городскими следователями, ибо процессуальный кодекс Святой Инквизиции допускал использование лишь трёх пыток, причём именно в такой последовательности и только по одному разу: верёвкой (дыбой-страппадо); водой и огнём.
«Не сомневаюсь» - усмехнулся экс-бригадефюрер. И покинул столовую.
Вернулся он через несколько минут, держа в руках ножные кандалы, верёвку и плотный чёрный шёлковый шарф. Марина покорно повернулась к нему спиной и завела руки за спину. Раш завязал ей глаза шарфом, связал руки за спиной верёвкой и надел на ноги кандалы.
Затем кивнул Колокольцеву: «Пойдём».
Они прошли в гараж, где не так уж совсем неожиданно обнаружился грузовой фургон Renault Galion модели 1949 года. Дважды доктор распахнул дверцы фургона, а Колокольцев спросил Марину: «И часто тебя так… дарят?»
Она кивнула: «Довольно часто. Мне это очень нравится, на самом деле. Для меня самое приятное – чувствовать себя вещью…»
Колокольцев промолчал, но нельзя сказать, что так уж сильно удивился. Ибо когда психика женщины уже повреждена многолетней систематической родительской поркой в юности (иногда весьма жестокой), присутствие при расстреле тысяч голых женщин и детей может дать ещё и не такой выхлест…
В фургоне предсказуемо обнаружился матрас, заправленный белоснежной простыней. Дважды доктор помог женщине опуститься на матрас и протянул Колокольцеву ключи: «Фургон в белом списке – останавливать запрещено… да и ехать тебе минут пять-семь всего…»
Когда Колокольцев помог Марине выбраться из фургона – уже в своём гараже – она вздохнула и уверенно произнесла: «Я знаю, что мне сейчас будет очень больно, очень страшно и очень тяжело психологически – и длиться это будет очень долго…»
Запнулась, немного помолчала и решительно заявила: «Но я сама этого хочу. Я хочу, чтобы ты избивал меня, истязал меня, насиловал меня, издевался надо мной как никто никогда этого со мной не делал… хотя со мной очень многое делают…»
«Например?» - осведомился он. Она спокойно перечислила: «Били кнутом, по всему телу крапивой проводили, за волосы подвешивали, иглы под ногти вводили, на дыбу поднимали, чуть ли не сутки насиловали почти нон-стоп, солёной водой поливали после порки и оставляли… надолго…»
Глубоко вздохнула – и практически потребовала: «Я хочу, чтобы ты относился ко мне только и исключительно как к вещи. Твоей вещи. Чтобы ты использовал меня, наслаждаясь моей болью, страданиями, слезами, криками – я знаю, что буду страшно кричать от нестерпимой боли – следами на моём иссечённом тобой теле… я хочу, чтобы на нём не осталось ни одного нетронутого тобой места»
Сделала небольшую паузу – и закончила: «Я хочу, чтобы ты выжал меня всю, без остатка… довёл меня до предела, за которым только смерть…»
И неожиданно призналась: «Тогда, в Чёрной Балке, у меня были самые настоящие качели. Мне то просто дико хотелось самой расстреливать, особенно голых детей – даже грудничков… особенно грудничков»
Глубоко вздохнула – и продолжила: «… то самой раздеться догола, встать на колени, причём в самую грязь… и чтобы меня тоже расстреляли»
Запнулась – и сделала ещё одно признание: «Я из любопытства побродила вокруг – и набрела на поляну, где висела… это ведь ты её повесил?»
Он кивнул: «Я, конечно. Она меня просто вынудила…». Она прошептала: «Мне сразу захотелось, чтобы меня так повесили. Голую, со связанными руками и ногами, на холоде, под дождём…»
Он вздохнул, взял её за руку и отвёл в алго-подвал.
По дороге предупредил: «Сначала я буду тебя истязать. Делать тебе очень больно очень долго. Порка будет в самом конце сессии…»
Она кивнула: «Я так и поняла…». И благодарно добавила: «Это очень хорошо, что у меня глаза завязаны. Так гораздо страшнее – не знаешь, что тебя ждёт…»
Он привёл её в подвал и сразу же поставил ей на соски (на сами соски и на их ареолы) очень кусючие маленькие зажимы – по сути, металлические прищепки. Она зашипела от боли, но даже не ойкнула.
Затем подвёл к лавке, усадил и приказал: «Ноги раздвинь…»
Она сразу всё поняла и покорно раздвинула ноги. Он нагнулся, аккуратно раздвинул ей половые губы и поставил зажимы ей на клитор и на малые половые губы. Он нестерпимой боли она даже не закричала, а заорала.
Он спокойно предупредил: «Это только начало, девочка. Твоим самым нежным, самым интимным и самым чувствительным местам будет очень больно. Очень…»
Она кивнула. Он взял её за волосы и рывком поднял. После чего влепил ей почти три десятка довольно увесистых пощёчин. Она покорно подставляла щёки, задыхаясь от нестерпимой боли в сосках и вульве.
Он чувствовал, знал, видел, что она ему полностью доверяет. Доверяет своё тело, своё здоровье, свой разум и вообще свою жизнь. И знал, почему доверяет. Нет, она не знала, конечно – это он ей никогда не рассказывал –просто чувствовала… даже знала, что он профессионал.
Что его учили очень грамотно и умело причинять боль; доводить объект до предела, за которым только безумие и смерть (и неизвестно, что хуже) … но никогда через этот предел не переводить. Никогда.
Ибо его научили это предел очень хорошо чувствовать; более того, так причинять боль, чтобы не причинять долговременного неустранимого (неизлечимого) вреда объекту. Да, она догадывалась, что его учили для совершенно конкретных целей – получить информацию, подчинить своей воле… но это было неважно. Важно, что он умел – и она очень хорошо это чувствовала.
Закончив хлестать её по роскошным щекам, он освободил от зажимов сначала её соски, затем клитор и малые половые губы. Она снова заорала и с трудом восстановила самообладание, ибо снять зажимы гораздо больнее, чем поставить.
Дав ей немного отдохнуть (и восстановить чувствительность к боли), он снял с неё повязку, поставил на колени на стиральную доску – она застонала от дикой боли в коленях и голенях – заставил взять член в рот и изнасиловал её орально. Причём так изнасиловал, что она чуть не задохнулась насмерть. Однако его сперму всё же покорно проглотила.
После этого он развязал ей руки за спиной и приказал: «Возьми ведро, наполни водой. Поставь у дальней стены»
Она сразу поняла, что будет дальше, кивнула и выполнила приказ. Затем без команды повернулась к нему спиной и завела за спину белоснежные (несмотря на яркое средиземноморское солнце) руки.
Он связал ей руки в запястьях, после чего она – снова без приказа – подошла к заполненному водой ведру, встала перед ним на колени и покорно опустила голову. Он крепко – и очень больно – взял её за волосы и окунул головой в ведро.
Держал долго, даже очень долго – он чуть не захлебнулась… но не захлебнулась. Вынул её голову из ведра, повторил всё то же самое несколько раз – до её полубессознательного состояния.
Дал немного отдохнуть и восстановить силы, затем снова завязал глаза шарфом и подвёл к блоку под потолком. После чего подвесил за волосы и оставил висеть на четверть часа или около того.
Затем опустил на пол (она чуть не упала, ему пришлось её поддержать), дал немного отдышаться – и усадил в кресло. Она неожиданно задумчиво вздохнула – и призналась: «Когда я висела – кстати, мне очень понравилось, спасибо тебе…»
Он усмехнулся: «Всегда пожалуйста. Дальше ещё веселее будет»
Она не без труда улыбнулась: «Не сомневаюсь». И продолжила: «… мне снова очень захотелось, чтобы ты меня повесил. За шею, насмерть, как…»
Она запнулась. Он грустно вздохнул: «Нелли. Её звали Нелли Шпильман». И неожиданно даже для самого себя продолжил: «Ты права – она очень красиво висела. Чувственно. Эротично. Одухотворённо. Божественно… её даже никто не тронул – ни птицы, ни зверушки, ни насекомые…»
Марина кивнула: «Я слышала о таком, но своими глазами увидела только в Чёрной Балке…»
Он привязал к креслу за запястья и лодыжки – она сразу поняла, что её ждёт, затем добыл из шкафа десять стандартных двухдюймовых швейных игл, продезинфицировал их спиртом и, одну за другой аккуратно ввёл их женщине под ногти. Было видно, что это ей не впервой, ибо она даже не закричала. Более того, выдержала почти десять минут, хотя было очевидно, что ей просто дико больно.
Он извлёк иглы, дал ей немного отдохнуть, после чего приказал: «Грудью на стол, ноги раздвинуть как можно шире…»
Она довольно улыбнулась: «Как в Киеве?». «Как в Киеве» - эхом подтвердил он.
Она с нескрываемым удовольствием подчинилась, после чего он крепко и больно взял её за волосы, вогнал член ей во влагалище и изнасиловал так сильно, жестоко и больно, как не насиловал никогда и никого. Тем не менее (а, возможно, именно поэтому), она кончила – сильно, ярко и очень громко. А через пару минут кончил и он – тоже весьма неслабо.
Дав ей (и себе) восстановиться, он утыкал её тело прищепками и заставил так ходить по донжону, пока она от нестерпимой боли не упала ему на руки. Он снял с её тела прищепки (без криков и слёз не обошлось, ибо снимать ещё больнее, чем ставить), дал ей прийти в себя, после чего превратил блок в страппадо, и поднял её в воздух за вывернутые за спиной руки. И оставил висеть на полчаса.
Затем опустил на пол, дал отдышаться, после чего достал из шкафа… колышек длиной около десяти сантиметров и шириной сантиметров пять. Колышек размешался на внушительного размера крестовине.
У неё аж глаза расширились от ужаса: «Это тоже для меня?»
Он пожал плечами: «Ты же сама хотела… без остатка и до предела…»
Она кивнула. Он объяснил: «Это я позаимствовал у одной весьма творческой личности – в плане инструментов причинения боли. Комендантши лагеря военнопленных женщин РККА на Восточном фронте. Она творила настолько неописуемые вещи, что мне пришлось сдать её местному якобы партизанскому отряду НКВД…»
Марина кивнула: «Справедливо. Я слышала про таких чудовищ в юбке – их самих на кол посадить мало будет… на настоящий кол, как было очень долгое время принято на Ближнем Востоке и не только»
И неожиданно спокойно осведомилась: «Я так понимаю, мне нужно будет сесть на эту штуку… и просидеть… сколько скажешь…»
Он кивнул: «Этот дивайс использовался в качестве орудия пытки ещё в Средневековье (у него даже название было – ла велья, сиречь бодрствование). В частности, с его помощью пытали небезызвестного Томмазо Кампанеллу…»
Марина кивнула: «Слышала… и читала. В школе все уши прожужжали этим сумасшедшим утопистом…»
И усмехнулась: «Ладно, поиграем в фра Кампанеллу… женского пола…»
«Кампанелла просидел на этой штуке сорок часов подряд…» - наигранно-бесстрастно проинформировал её Колокольцев.
«Сколько???» - ужасу женщины, казалось, не было предела.
«Сорок часов» - невозмутимо повторил он. «И ничего, здоровье не повредил…»
Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «Но это далеко не рекорд – некий Маурицио ди Ринальди – поэт, что занятно – выдержал семьдесят два часа почти без перерыва, но так и не сознался. И никого не сдал…»
Марина Евгеньевна уважительно кивнула: «Впечатляет…»
«Тебе нужно будет просидеть всего полчаса» - проинформировал Колокольцев. «А потом я тебя изнасилую… как раз туда…»
«Я догадалась» - усмехнулась она. Он развязал ей руки, поставил велью на сиденье деревянного кресла и помог ей аккуратно сесть на этот жуткий дивайс.
Она села на удивление спокойно и уверенно, после чего он привязал её за руки и за ноги к креслу. Попутно отметив, что она переносил сессию на удивление спокойно и даже относительно легко – как физически, так и психологически. Видимо, влияние Преображения на способность переносить боль оказалось сильнее, чем он думал.
Отметил он и то, что ему очень нравилось делать ей больно – даже очень больно. Он действительно наслаждался её болью, страданиями, стонами, слезами и плачем, чего раньше с ним практически не случалось.
Она высидела на колу полчаса совершенно спокойно. Когда он отвязал её, поднял из кресла и извлёк кол из её заднего прохода (как ни странно, крови практически не было), она неожиданно благодарно вздохнула:
«Спасибо. Мне очень понравилось, на самом деле. Боль дикая, конечно, но очень сильно возбуждает… я ведь просто обожаю анальный секс, причём жёсткий…»
И тут же осведомилась: «Посадишь меня как-нибудь… надолго?»
Он кивнул: «Посажу, конечно. Ты очень красиво сидишь на этом дивайсе – и очень красиво страдаешь…»
Она подошла к столу, легла на него грудью, взялась руками за край стола и очень широко раздвинула ноги. Затем обернулась к нему и лукаво осведомилась:
«Я всё правильно поняла?»
«Абсолютно правильно» - улыбнулся он. Подошёл к ней сзади, спустил брюки и трусы, натянул специальный презерватив для анального секса (для себя, не для неё), снова крепко и больно взял за волосы… и изнасиловал в анус.
На этот раз она даже не кричала. Она орала. Вопила. Ревела. Надрывалась. Ибо ей было очень, очень, очень больно…
После того, как он кончил, а она пришла в себя, она неожиданно удовлетворённо кивнула: «Вот это было настоящее изнасилование. Так меня и надо… драть…»
Дав ей прийти в себя, он махнул в сторону дальнего угла донжона: «На деревянной лошадке покатаешься?»
Она кивнула: «Да, конечно»
«Только на доске – без резиновой накладки» - честно предупредил он. Она рассмеялась: «Конечно, на доске – это ведь истязание, а не развлекуха…»
Традиционно деревянную лошадку изготавливали банального бревна, которое с одной стороны стесывалось в виде клина. После чего устанавливалось на четыре опоры – например, на козлы; или (реже) на платформу с четырьмя колесами.
Пытаемую (в силу анатомических особенностей этот дивайс использовался, как правило, на женщинах) сажали верхом на заострённый клин (вопреки распространённому заблуждению, не голой, а одетой... просто под платьем или рубахой ничего не было).
Поначалу «лошадку» применяли и к мужчинам, и к женщинам, однако мужская физиология к этой пытке была приспособлена плохо: острый край серьезно повреждал половые органы, вызывая обильное кровотечение и даже болевой шок.
В результате которого еретик зачастую отправлялся в преисподнюю, не успев сознаться в своих богомерзких деяниях, поэтому «осла» в дальнейшем стали применять почти исключительно к женщинам.
Недостатка в наездницах не было, ибо в середине XVI столетия в континентальной Европе развернулась охота на ведьм, и в ходе многочисленных ведовских процессов «лошадка» сослужила отцам-инквизиторам хорошую службу.
В период Эдо в Японии на «деревянную кобылу» сажали женщин-христианок, дабы они отказались от своей веры. Большинство действительно отказались, не выдержав истязания.
По некоторым данным, этот вид истязания использовался столетия после «мрачного средневековья». Оно использовалось даже... во время Гражданской войны в США солдатами Союза против их военнопленных-конфедератов. Их заставляли сидеть на деревянном осле, пока они не теряли сознание. Неудивительно – любая гражданская война просто чудовищно жестокое дело...
Дивайс Колокольцева был существенно проще – это была установленная на козлы двухдюймовой толщины доска, на которую женщина садилась всем своим телом. Села и Марина, причём настолько спокойно и уверенно села (со связанными за спиной руками, которые Колокольцев для надёжности привязал к кольцу на спине «лошадки»), что он сразу понял, что это не первая её «поездка верхом».
«Ты уже раньше каталась?» - не столько спросил, сколько констатировал он.
Она кивнула, морщась от острой боли в вульве: «Каталась. Дважды… только там была стандартная лошадка – с ребром наверху…»
«Долго высидела?» - осведомился он. Она пожала плечами: «Час спокойно…»
«Сейчас просидишь?». Она кивнула: «Да, конечно…»
И просидела. Спокойно просидела, потом задумчиво протянула: «Меня дольше держать надо – часа два как минимум…». И объяснила: «Я так сильно возбуждаюсь, что не так уж и больно, на самом деле…»
Он пожал плечами: «Я могу тебя прямо сейчас высечь по вульве – для усиления эффекта…». Она довольно кивнула: «Хорошая идея. Очень хорошая идея…»
«Тебя пороли по вульве?» - удивился он. Она кивнула: «Скорее, били, но да, много раз. Отто вообще это очень любит… перед сексом. И мне нравится…»
«Чем пороли?» - обыденно-деловым тоном осведомился он. Она пожала плечами: «Отто любит обычным ремнём, другие ременным спанком… иногда стеком, но это если я сама раздвигаю половые губы. Чтобы точно по клитору… и по малым губкам. Боль дикая просто – но возбуждает…»
Она подошла к лавке, легла на спину, закинула руки за спину, согнула ноги в коленях и широко развела их в стороны. Затем попросила: «Привяжи меня только за руки. Бить можно очень сильно – я не буду сводить ноги. Привыкла…»
«Спанк или ремень?» - спросил он. Она улыбнулась: «Я бы хотела, чтобы ты решал – как лучше тебе. Но я предпочитаю ремень – он фетишнее. Я вообще ремень люблю…»
«Сколько ударов было?» - спросил он. Она пожала плечами: «Я не считала… думаю, где-то тридцать максимум. Но я и больше выдержу… тем более, твоих…»
Она выдержала пятьдесят. Чуть не умерла от боли, но выдержала. А после того, как пришла в себя, заявила, наплевав на свою декларированную «вещность»:
«Я ещё хочу. Хочу ещё боли… там. Другой боли, но тоже там…»
«Электроток устроит?» - улыбнулся он. Она кивнула: «О да! Ещё как устроит…»
«Сама на клитор и губки зажимы-электроды поставишь?» - улыбнулся он. Она кивнула: «Конечно поставлю. Я всегда сама это делаю – мужчины не знают, как женщине причинить максимальную боль… там»
И поставила. После чего поставила рекорд – выдержала двенадцать минут подряд жуткой, чудовищной, запредельной боли в самых нежных, интимных и чувствительных местах.
Он дал ей прийти в себя – на это потребовалось немало времени – после чего отвязал, снова поставил на колени на стиральную доску, приказал вытянуть вперёд руки и долго бил по ладоням и запястьям тяжёлой деревянной линейкой.
Потом помог подняться, подвёл к блоку, привязал за руки к потолку, а за лодыжки к кольцам на полу и осведомился: «По грудям били?»
Она кивнула: «Да, конечно, регулярно стегают. Не так часто, как по вульве, но всё равно регулярно…»
«Чем?». Она пожала плечами: «По соскам стеком – это чаще всего… а так – кошкой обычно. Тонкой лёгкой плетью… пару раз ременным спанком было…».
Он взял тонкую плеть. Она одобрительно кивнула: «Хорошие следы получаются. Красивые. Я люблю, когда на моём теле красиво рисуют… и Отто тоже любит…»
Он стегал её по грудям долго, наслаждаясь её стонами, криками и плачем. Потом взял тяжёлую плеть и приступил к порке других частей её великолепного, роскошного тела. Порол по бёдрам – по передней, внутренней и внешней стороне; по ягодицам… и, конечно же, по спине.
Он засёк её почти до потери сознания, потом освободил от верёвок, легко, как пушинку, подхватил на руки, отнёс на кровать в соседней с донжоном комнате, уложил на кровать на спину широко раздвинул ей ноги, разделся догола, лёг на неё… и, нет, не изнасиловал. Просто трахнул.
Как ни странно, она кончила, хотя на вид была в полубессознательном состоянии. Кончил и он… после чего она крепко обняла его, прижалась к нему и прошептала: «Спасибо. Именно так я и люблю – секс сразу после порки, когда всё тело болит просто жутко, особенно вульва… ощущения космические просто…»
А через некоторое время задумчиво произнесла: «Я давно хотела этим поделиться… только всё время боялась, что никто не поймёт. Ты поймёшь…»
Он улыбнулся и нежно погладил её по голове: «Я тебя очень внимательно слушаю…». Она глубоко вздохнула: «Я чувствую… знаю даже, что мои боль, страдания, секс, подчинение и унижения – надо мной ведь по-настоящему издеваются… нужны не только мне и моим партнёрам…»
Сделала многозначительную паузу – и продолжила: «… но и всему нашему миру. Ибо через них в наш мир приходит что-то очень светлое… и очень важное»
«Ещё как приходит» - раздался слева от них прекрасно знакомый насмешливый женский голос. «Спасибо Иисусу Иосифовичу…»
Колокольцев рывком поднялся и сел на кровати. Прямо перед ним, в роскошном кожаном кресле по-женски комфортно расположилась Баронесса. Баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт. Лилит.