Воля девушки не была сломлена – да Колокольцев к этому и не стремился, ибо для дальнейшей работы ему нужно было нормальное человеческое существо, а не овощ. Только слегка придавлена… но, самое главное, у Катрин прекратилась «стоячая истерика», как называл это состояние доктор Вернер Шварцкопф.
Иными словами, она вышла из взвинчено-экзальтированно-ожесточённого состояния, и стала достаточно адекватной и вменяемой, чтобы с ней можно было работать. И – что очень важно – чтобы принять предложенную помощь.
Поэтому она приняла предложенную руку (то, что Колокольцев ей с самого начала понравился – и сильно – сыграло не последнюю роль), после чего он одним ловким, сильным, но заботливым движением поднял её на ноги и кивнул в сторону стула для допрашиваемых: «Садись на стул»
«Я могу одеться?» – уже не с вызовом, а с робкой надеждой осведомилась она.
Колокольцев покачал головой: «Пока нет». Катрин вздохнула – и, как и была, абсолютно голая, покорно опустилась на стул.
Вопреки бредням «антигитлеровского» агитпропа о «несгибаемых борцах Сопротивления», на самом деле никто не может держаться бесконечно. При умелой работе дознавателя очень быстро наступает усталость и у объекта пропадают как физические, так и психологические силы сопротивляться – и он или она начинают покорно подчиняться.
«Заведи руки за спину стула» – приказал Колокольцев. Девушка снова покорно подчинилась. По знаку своего старшего партнёра комиссар Давид застегнул на запястьях девушки стандартные полицейские наручники.
«Разведи ноги в стороны» – потребовал Колокольцев. «Прижми к ножкам стула с внешней стороны…»
Немного поколебавшись, Катрин поняла, что, либо она сделает, что ей приказали, прямо сейчас… либо ей ноги разведут силой. С тем же конечным результатом. Поэтому она, хоть и с крайней неохотой (что было совершенно неудивительно), но всё же выполнила приказ.
И в ВЧК-ОГПУ-НКВД, и в гестапо (а иногда и в Крипо) опытные дознаватели первым делом раздевали объект догола (точнее, психологически принуждали догола раздеться). После чего усаживали (точнее, принуждали сесть) на стандартный тюремный стул и фиксировали в максимально «раскрытой» позе.
Создавая у объекта (особенно у женщины) настолько сильное ощущение полной беспомощности, уязвимости и жгучего стыда, что в считанные минуты полностью подавляли волю к сопротивлению. И объект начинал петь что твой Шаляпин… или Клавдия Шульженко. Или Эдит Пиаф.
Однако у Колокольцева… не то, чтоб были другие планы (планы-то как раз у него были именно такие). Просто у него было катастрофически мало времени – а на то, чтобы объект запел нужную арию даже в таком положении и состоянии, даже у опытного дознавателя уходил не один час. Которого у Колокольцева просто не было. Поэтому…
Он положил ладонь на голову обнажённой девушки. Та сначала дёрнулась – скорее от неожиданности, чем из чувства протеста – но затем практически мгновенно успокоилась.
«И не делай вид, что тебе это не нравится» – с улыбкой произнёс он. Катрин вздохнула: «Нравится. Ты же знаешь, что ты мне сразу понравился… да и ладонь у тебя сильная, тёплая и добрая. Сразу успокаивает…»
В столь резком изменении поведения девушки не было ничего удивительного. Ибо у неё – как и у Жанны Лизаразю днём ранее – произошёл радикальный разрыв шаблона (рухнули все её психологические ожидания).
В результате она абсолютно не понимала, как себя вести… и поэтому вела себя как нормальная восемнадцатилетняя девушка, которая находится в полной власти мужчины, который вдвое её старше.
Которому она явно очень нравится; который весьма нравится ей – и который явно не собирается делать ей ничего плохого (несмотря на её наготу; на то, что она привязана к стулу с руками, зафиксированными за спинкой – и на присутствие в комнате ещё одного мужчины примерно того же возраста и профессии).
Этот мужчина – дивизионный комиссар Фернан Давид – настолько быстро, чётко, уверенно и профессионально привязал ноги девушки за лодыжки к ножкам стула, что Колокольцев сразу понял: Специальные бригады тоже использовали этот метод. Причём неоднократно…
«Хочешь я скажу, что ты сейчас чувствуешь?» – улыбнулся Колокольцев. Катрин изумлённо посмотрела на него. Он перечислил: «Ты просто умираешь и от жгучего стыда – и от сильнейшего возбуждения. Тебе одновременно хочется и чтобы это немедленно прекратилось – и чтобы это продолжалось бесконечно…»
Девушка задумалась – затем кивнула: «Ты прав – так оно и есть»
Колокольцев и удовлетворённо кивнул – и продолжил: «Но, самое главное, тебе категорически расхотелось умирать…»
Он с самого начала понял, что – помимо всех прочих бесов – Катрин Бартез была фундаментально одержима Мортой… ну, или Танатосом, что ничем не лучше. Богиней или богом Смерти.
Если по-научному, то суицидальным синдромом (точнее, его разновидностью – синдромом мученичества) просто чудовищной силы, который в обычных обстоятельствах гарантировал многомесячное – а то и многолетнее – пребывание в психушке. В дурке.
А поскольку у Колокольцева не было и нескольких часов на исправление ситуации – а отдавать Смерти (в любом обличье) такую красоту он решительно не собирался… ему и пришлось устроить театр своего имени.
Точнее, пьесу, в которой был сыгран лишь первый акт. Преамбула – за которой прямо сейчас должна была последовать амбула. Просто чудовищно болезненная амбула… и, к сожалению, неизбежная.
Катрин кивнула: «Расхотелось. Я больше не хочу ни на гильотину, ни к расстрельному столбу. Я хочу жить…»
К огромному сожалению, это была лишь временная ремиссия – ибо Колокольцев уже не сомневался, что экзальтированная и впечатлительная особа побывала в цепких лапах специалистов по промыванию мозгов, явно прошедших школу советского комсомола и Коминтерна (и та, и другая ему была известна не понаслышке – он в них работал).
И если она снова в них попадёт…, то в её душу вернётся демон суицида, причём даже мощнее только что изгнанного Колокольцевым. Чтобы этого не произошло, необходимо было гарантировать, что в эти инфернальные лапы она не попадёт никогда. А этого, увы и ах, можно было добиться только одним способом.
Он задумался над тем, как бы это ей преподнести минимально болезненно с психологической точки зрения… но она приняла решение за него.
Осведомившись: «Что теперь со мной будет?»
Он пожал плечами: «Сейчас тебе придётся пройти профессиональный допрос с применением технических средств…»
«Меня будут пытать?» – удивилась она. Ибо вот такого поворота она совершенно не ожидала. Колокольцев её вопрос проигнорировал. Просто продолжил:
«Тебе нужно будет продержаться десять минут. Если ты продержишься, то, в знак уважения к твоему мужеству и силе воли я освобожу тебя от вполне заслуженного наказания – и отпущу на все четыре стороны…»
«А если не выдержу?» – осторожно осведомилась девушка. Ибо что-то ей подсказывало, что этот вариант был намного более вероятным. А то и вообще гарантированным…
Колокольцев спокойно ответил: «Тогда ты получишь что заслужила. Порку плетью по всему телу – и полгода в Равенсбрюке. Я хорошо знаком с тамошним комендантом и надзирательницами…»
С доброй половиной из которых он переспал – и не однажды.
«… так что лагерь ты покинешь живой и здоровой. Получишь новые документы, подпишешь обязательство впредь не воевать с рейхом… и иди куда хочешь»
Продержаться десять минут на допросе имени Лидии Крамер – пусть и проводимого её прилежной ученицей Ирмой фон Таубе – было принципиально невозможно. Рекорд составлял чуть менее восьми минут – и это была особа, сделанная из совсем другого теста, чем Катрин Бартез.
В некотором роде коллега Колокольцева – тридцатилетняя женщина-оперативник НКВД. Которая на самых разнообразных допросах не одну стаю собак съела… так что порка и Равенсбрюк юной фурии были гарантированы.
Он вдруг совершенно неожиданно даже не почувствовал, а понял, что совсем не гарантированы. Более того, что у Катрин не будет ни порки, ни шести месяцев в Аду, а будет… он пока что решительно не понимал, что именно. И ещё он понял… что она тоже это поняла. Что уже вообще ни в какие ворота не лезло…
«Я понимаю, что моего согласия никто не спрашивает…» – усмехнулась девушка.
Комиссар Давид кивнул: «Правильно понимаешь»
«… но я согласна, что это, наверное, правильно…». Глубоко вздохнула – и решительно объявила: «Я готова… к испытанию…»
«Вот и отлично» – улыбнулся Колокольцев. Снял телефонную трубку – и позвонил Николь Ру. Которая отреагировала крайне недовольным тоном: «Я же сказала – в три пополудни. Не мешай работать…»
Её недовольство он проигнорировал. Осведомившись: «Ирма у тебя?»
«У меня» – с некоторым удивлением ответила великая княжна. «Позвать?»
«Позови, конечно» – рассмеялся он. «Я по её душу и звоню…»
«Ты по делу – или…?» – осведомилась его благоверная. «Если Или, то лучше пусть Жанна отдувается, благо ей уж очень хочется. Я по уши в работе…»
«По делу» – усмехнулся он. «У тебя техническое средство имени Лидии Крамер в пределах досягаемости?»
«В пределах прямой видимости» – вздохнула она. «Я чувствовала, что понадобится… уж больно аура у этого помещения… соответствующая… вот с собой и прихватила…»
И тут же обыденно-бесстрастным тоном осведомилась: «Куда прибыть?»
«Попроси, чтобы тебя проводили в донжон» – таким же бесстрастным тоном ответил её муж. «Комната в подвале – номер…»
Он назвал номер донжона – официально Специальной допросной.
«А-аа..» – понимающе усмехнулась криминалькомиссарин. «Наслышана уже…»
И предсказуемо осведомилась: «Там хоть кресло необходимое есть? Или импровизировать придётся?»
«Есть» – уверенно ответил Колокольцев. «Сам видел – очень даже недурственное»
«Не знала, что ты разбираешься и в этом виде медицины» – усмехнулась Ирма. И вздохнула: «Сейчас буду…»
И повесила трубку. Её муж осведомился у дивизионного комиссара: «Дверь, в которую я стрелял, ведёт в донжон?»
«Именно туда» – подтвердил Фернан Давид. Колокольцев кивнул – и распорядился, указав на юную уже-не-фурию: «Освободи её»
Командир Специальных бригад расстегнул и снял с девушки наручники, после чего освободил и её ноги. Катрин неожиданно спокойно и уверенно поднялась со стула, выпрямилась (она уже совершенно не стеснялась своей наготы и явно чувствовала себя вполне комфортно) и вопросительно посмотрела на полковника.
Он пожал плечами: «Нам в соседнее помещение – одеваться тебе нет необходимости. Ибо потом всё равно придётся раздеться догола…»
С чисто функциональной точки зрения в этом не было необходимости – достаточно было снять трусики и поднять юбку до талии… но поскольку стыд является мощным эмоциональным усилителем, и Лидия, и Ирма всегда раздевали объект догола… точнее, заставляли раздеться.
Когда они вошли в донжон, у мадемуазель Бартез чуть глаза на лоб не вылезли от изумлённого ужаса (собственно, именно в этом и была цель этих… средневековых декораций). Колокольцев покачал головой:
«Это всё не для тебя. Тебя ожидает допрос в полном соответствии с кодексом Святой Инквизиции…»
Она ещё более изумлённо уставилась на него. Он спокойно объяснил:
«Этот кодекс предусматривает применение только одного вида болевого воздействия во время каждого допроса. Причём обязательно в присутствии медицинского работника, который внимательно следит за состоянием физического и психического здоровья в данном случае подследственной…»
Перехватил очередной изумлённый взгляд девушки – и продолжил: «Женщина, которая будет с тобой… работать – профессиональная медсестра. С большим опытом работы…»
В смежной профессии надзирательницы Равенсбрюка, но Ирме действительно приходилось каждый день оказывать медицинскую помощь узницам лагеря – причём не один раз. Так что опыт у неё был… внушительный.
«И где меня будут…» – она запнулась. Колокольцев загадочно улыбнулся: «Увидишь…»
В данном случае зондерфюрерин (ибо она выполняла не свои прямые обязанности детектива убойного отдела) Ирма фон Таубе материализовалась спустя пару минут. Оглядела абсолютно голое юное дарование сверху донизу и осведомилась у своего благоверного: «И что ты ей сказал?»
Он абсолютно честно ответил: «Что если она продержится десять минут, я её отпущу на все четыре стороны с уважением и восхищением…»
«Понятно» – усмехнулась его жена. Повернулась в сторону мамзель Бартез и махнула рукой в сторону гинекологического кресла (единственного современного объекта в средневековой обстановке): «Садись как на приёме у врача…»
Девушка с удивлением – и даже с некоторым осторожным интересом подчинилась. Ирма аккуратно, но надёжно привязала её к креслу за руки и за ноги, после чего с уважением констатировала:
«Подголовник большой и мягкий… это хорошо. Ничего себе не повредит…»
«Вы так обо мне заботитесь…» – удивлённо произнесла Катрин. Зондерфюрерин пожала плечами: «Моя цель состоит в том, чтобы ты рассказала всё, что нам нужно… а поскольку после этого ты можешь нам понадобиться в другом качестве, я заинтересована в том, чтобы ты осталась в полном здравии…»
Улыбнулась – и резюмировала: «Так что ничего личного – просто работа…»
Затем совершенно обыденным тоном осведомилась: «Ты, надеюсь, не девственница?». Девушка покачала головой: «Уже два года как женщина. А что?»
«Да ничего, собственно» – усмехнулась Ирма. «Просто если бы ты была девственницей и по моему недосмотру стала здесь женщиной… это могло бы капитально повредить тебе психику. А это не нужно никому. Совсем…»
Глубоко вздохнула, придвинула к гинекологическому креслу небольшой стол, поставила рядом спартанское кресло, поместила на стол объёмистую кожаную сумку и открыла её, чтобы получить доступ к техническому средству.
После чего спокойно объяснила: «Это генератор тока. Сконструирован специалистами технической службы РСХА для работы как с женщинами, так и с мужчинами. Я прикреплю электроды к твоим самым чувствительным местам – клитору и малым половым губам – а этот электрод…»
Она продемонстрировала испуганно-ошарашенной девушке электрод в виде тонкого и весьма длинного искусственного полового члена.
«… я введу тебе во влагалище до соприкосновения с шейкой твоей матки…»
«Так вот почему вы спрашивали, девственница ли я…» – с ужасом прошептала Катрин. Ирма кивнула – и продолжила: «Но сначала, благо у тебя соски длинные, а ареолы большие…»
Она добыла из кармана пиджака небольшую коробочку, открыла её и положила на стол. После чего приказала: «Закрой глаза и расслабься. Мне не нужен твой испуг – только твоя боль…»
Катрин подчинилась. И тут же непроизвольно дёрнулась от – как ей показалось – сильнейшей – боли в левом соске. Она автоматически открыла глаза и увидела на соске металлический зажим.
Ирма спокойно объяснила: «Это очень кусючие металлические зажимы для женских сосков – на мужчинах мы используем немного другие. Вызывают очень сильную боль, но совершенно безопасны для твоего здоровья – ибо я ставлю их только как дополнение к электротоку – а это всего несколько минут…»
И тут же мягко, но настойчиво повторила приказ: «Глаза закрой – это в твоих же интересах. Это не последний зажим… на твои ареолы много можно поставить…»
В конечном итоге «много» оказалось пятью – по одному на каждый сосок и по четыре на каждую ареолу. Боль была… просто адская. Катрин казалось, что её соски поместили в пламя даже не свечи – а газовой горелки. У неё возникли серьёзные сомнения, что она выдержит десять минут даже под одними зажимами – а ведь будет ещё и электроток…
Она почувствовала, как женщина прикрепила первый электрод – и сразу к её клитору. Электрод оказался неожиданно болезненным – почти как зажимы на её сосках. От неожиданной и острой боли девушка аж зашипела.
Ирма спокойно объяснила: «Электроды сконструированы так, чтобы причинять и механическую, и электрическую боль…»
Катрин уже поняла, что десять минут – совершенно недостижимая для ней цель. Она сомневалась, что продержится даже пять… но сдаться прямо сейчас было бы слишком позорно. Поэтому она твёрдо решила продержаться как можно дольше.
Ирма прикрепила электроды к половым губам женщины, после чего аккуратно ввела металлический фаллос во влагалище девушки. После чего неожиданно приказала: «Скажешь мне, когда он прикоснётся к шейке матки. Я сама почувствую, но будет лучше, если ты мне это скажешь…»
«Почему?» – с трудом пробормотала Катрин, без особого успеха сражаясь с жуткой болью в сосках.
«Потому, дорогая» – спокойно объяснила зондерфюрерин, «что, если контакт электрода с твоей маткой будет недостаточно плотным, электрический разряд может её сильно повредить. Потом придётся долго лечиться…»
Девушка вздохнула: «Хорошо». И честно сообщила, когда контакт стал нужным.
Закончив присоединять электроды к самым чувствительным местам девушки, зондерфюрерин приказала: «Расслабься – это самое лучшее, что ты сейчас можешь для себя сделать…»
И сообщила: «Сейчас я дам ток – и в течение примерно минуты буду постепенно поднимать мощность до максимальной, которую ты сможешь перенести чисто физически. Хотя подожди…»
Катрин с удивлением почувствовала, что женщина сделала ей внутривенный укол. Ирма спокойно объяснила: «Это совершенно безопасно для твоего здоровья. Просто стимулятор – чтобы ты не потеряла сознание во время воздействия…»
И продолжила: «После того, как я подниму мощность до максимальной, для тебя начнётся Ад. Самый настоящий Ад. А теперь приготовься – я включаю…»
И включила ток.
Ад для Катрин Бартез начался уже через пару десятков секунд. От чудовищной боли она заорала так, что ей показалось, что от её крика затряслось всё, что могло трястись в донжоне. Включая толстые дубовые двери. Она стонала, рыдала, выла, орала, вопила, слёзы текли по её щекам полноводной Сеной…
Её хватило на три минуты и двенадцать секунд. Когда она поняла, что дальше терпеть эту нечеловеческую – реально нечеловеческую – боль она уже не в состоянии, Катрин ушераздирающе завопила:
«Всё, всё, хватит… Остановитесь – я всё скажу…»
Ирма выключила ток. После чего честно предупредила: «Зажимы с сосков сниму только после того, как выложишь всё. Так что поторопись, милая…»
И взяла в руки блокнот большого формата и авторучку (настоящий Паркер с золотым пером; свадебный подарок Марека Гринберга).
Когда девушка закончила исповедоваться, Ирма сняла зажимы с её сосков (от дичайшей боли та чуть не потеряла сознание, несмотря на стимулятор – ибо снимать зажимы всегда намного больнее, чем ставить). И погрозила пальцем:
«Узнаю, что соврала или что утаила – придётся повторить пройденное…»
Девушка энергично замотала головой: «Всё как на духу рассказала…»
«Не всё» – констатировал Колокольцев, ознакомившись с текстом исповеди. «Ты забыла сообщить, кто ваш куратор от компартии…»
«Ой, извините, забыла» – пробормотала Катрин. «Честно забыла». И тут же сбросила минимум десятитонную бомбу:
«Капитан Ален…»