Выговорившись до дна и вдоволь натрахавшись, Лидия отбыла заканчивать в некотором роде реинкарнацию первого этапа Акции Т4, а я отправился… правильно, в клинику своего имени – а потом на Виллу Вевельсбург.
Ни там, ни там ничего необычного не было – порка, колья, распятие… всё, как обычно. На Объекте Харон тоже всё было стандартно и предсказуемо: повешения, расстрелы (мне больше нравится термин времён Петра Великого – расстреляние пулями); два свидания с Штутгартской Девой и два – с катаной.
Необычное – и совершенно неожиданное – произошло, когда я закончил смену на Объекте Харон… точнее, основную часть смены. Ибо к ней явочным порядком добавилась часть четвёртая моих алго-морто-эскапад: работа с членами тайного (по понятным причинам) клуба снафф-самоубийц.
Я был твёрдо намерен спасти (оставить в этом мире) как можно больше дурёх, (параллельно вылечив их от радикального «синдрома Тертуллиана»), хотя и понимал, что всех, увы, не получится – по разным причинам. Однако не предполагал, что первая пассажирка «ладьи Харона» материализуется уже на третий день работы с тертуллианками – причём не моей ладьи.
То, что на этот раз путешествия через Стикс тертуллианке не избежать, я понял сразу после того, как мадемуазель д’Армон – моя ассистентка после временного перевода Лидии Крамер в реинкарнацию Акции Т4 безапелляционно заявила:
«Сейчас ты будешь мне ассистировать… для разнообразия».
Я изумлённо уставился на неё. Она объяснила:
«Сегодняшняя, как ты их называешь, тертуллианка заказала акцию имени старой недоброй Англии… точнее, короля Эдуарда III…»
Я продолжал изумлённо смотреть на неё, пока что ничего не понимая. Шарлотта Корде развела руками, закатила прекрасные глаза к потолку и объяснила:
«Повешение, потрошение и четвертование…»
Меня аж передёрнуло. Вовсе не потому, что эта казнь была запредельно мучительной – практикуемое Новыми Исповедницами посажение на кол было ничуть не лучше, не говоря уже о снятии кожи живьём (первое я многократно делал несколько раз в день; второе – почти каждый день).
А потому, что с моей Львиной кочки зрения, была просто донельзя неэстетичной, даже в самом прямом смысле отвратительной – ибо вызывала у меня почти что рвотное отвращение (даже сожжение – и то было эстетичнее).
Хотя казнь повешением, потрошением и четвертованием (к которой впоследствии добавилось предварительное волочение лошадьми к месту казни), применялась едва ли не по всей Европе, наибольшее распространение она получила в старой (и совсем недоброй) Англии – в которой этот вид казни и изобрели.
Изобрели в середине ХIII века при короле Генрихе III; сделали де-факто официальным видом смертной казни при его преемнике Эдуарде I Длинноногом (хотя лично я дал бы ему прозвище Великий – ибо очень даже есть за что).
Именно в его правление (в 1305 году) таким жутким способом был казнён знаменитый лидер шотландцев Уильям Уоллес – в реальности тот ещё бандит и вообще отморозок, каких поискать (фильм Мела Гибсона Храброе сердце – бред сивой кобылы в лунную ночь).
Однако де-юре этот вид казни стал официальным наказанием за государственную измену (которой при определённом желании можно было признать практически что угодно – закон это право монарха никак не ограничивал) лишь при внуке Длинноного – Эдуарде Третьем Виндзорском.
Несмотря на то, что действие закона теоретически распространялось также на жителей английских колоний обеих Америк, по обвинению в государственной измене было казнено лишь несколько человек в североамериканских провинциях Мэриленд и Виргиния; при этом традиционной казни через повешение, потрошение и четвертование подверглись всего два колониста.
Власти в колониях оказались не в пример гуманнее метрополии, поэтому за госизмену просто вешали… хотя, скорее всего, им было просто банально лень возиться со столь сложной «квалифицированной» казнью.
Приговорённых к ВППЧ привязывали к деревянным салазкам, напоминавшим кусок плетёной изгороди, и приволакивали лошадьми к месту казни, где последовательно подвешивали за шею (однако не давая задохнуться до смерти), кастрировали, потрошили, четвертовали и обезглавливали.
Останки казнённых выставлялись напоказ в наиболее известных публичных местах королевства и столицы, в том числе на Лондонском мосту. Теоретически к этому виду наказания могли приговорить и женщину, однако на практике представительниц прекрасного пола (из соображений общественного приличия) сжигали на костре – иногда после предварительного милосердного удушения.
Другими исключениями были особы королевской крови (обоего пола) и высшие чиновники королевства – им, в знак уважения к их особому статусу, отрубали голову – в основном банальным мясницким топором, хотя иногда и мечом.
Этот вид казни вышел из употребления (его заменили универсальным повешением – тело расчленяли уже после смерти) в конце XVIII века, однако официально была отменена лишь в 1870 году… а смертную казнь за государственную измену отменили лишь в 1998-м (!!!), хотя де-факто к тому времени за госизмену не казнили уже более полувека – с 1945 года.
Следствие по делам о госизмене в старой недоброй Англии в течение многих лет проходило… да примерно, как многие столетия спустя в сталинском СССР по печально знаменитой 58-й статье УК.
Для обвинения английского подданного в государственной измене было достаточно свидетельских показаний одного лица (с 1552 года — двух лиц). Подозреваемые последовательно подвергались конфиденциальному допросу в Тайном совете и публичному суду.
Подсудимым не полагалось ни свидетелей защиты, ни адвоката; в их отношении действовала презумпция вины, немедленно переводившая их в категорию поражённых в правах.
Пытки по закону были запрещены, однако монарх своим решением мог дать такое разрешение (оно было дано, например Иаковом I при расследовании т.н. «порохового заговора»).
Положение подсудимых улучшилось лишь в конце XVII века, когда многочисленные обвинения в «предательстве», в течение нескольких лет выдвигавшиеся против представителей партии вигов их политическими оппонентами, сделали необходимым принятие нового, пересмотренного и дополненного Акта об измене, что и было сделано в 1695 году.
Согласно новому закону, лицам, обвинявшимся в государственной измене, предоставлялось право на адвоката, свидетелей защиты, присяжных и копию обвинительного акта. Для преступлений, прямо не угрожавших жизни монарха, устанавливался трёхлетний срок давности (судьи вздохнули с облегчением).
Между оглашением и исполнением приговора обычно проходило несколько дней, в течение которых осуждённые содержались по месту заключения. Первое время после принятия этого вида казни, преступника волокли на казнь, просто привязав его сзади к лошади.
Учитывая состояние тогдашних дорог, результат был предсказуем – палачу гораздо чаще доставляли уже мёртвое тело (в лучшем случае, в безнадёжно бессознательном состоянии).
Пришлось модифицировать процесс доставки на казнь – осуждённого уже не волокли, а везли, привязав к запряжённым лошадью деревянным салазкам, напоминавшим створку ворот плетёной изгороди, дабы предоставить в распоряжение палача живого приговорённого.
Публика относилась к осуждённым… по-разному. Сильно по-разному. В некоторых случаях (например, когда «Кровавая Мэри» казнила протестантов), публика, наблюдавшая за казнью, открыто подбадривала осуждённых.
В большинстве случаев, однако, преступники, ведомые к эшафоту, подвергались жестокому обращению от зрителей. Идущего на казнь Уильяма Уоллеса хлестали плетьми, пинали, забрасывали гнильём и отбросами. Священник Томас Причард, казнённый в 1587 году (то есть, уже при Елизавете Великой), с трудом добрался виселицы, до полусмерти избитый бесновавшейся толпой.
Доставленных на эшафот осуждённых обычно приговорённых — в одной рубашке, со связанными впереди руками — сначала вешали (точнее, подвешивали за шею), по знаку шерифа сталкивая с приставной лестницы или телеги.
Зачем вешали – неясно; очень злые языки утверждали, что ППЧ в качестве смертной казни за государственную измену пролоббировали английские палачи. Что очень похоже на правду, ибо это способ открывал возможность для просто грандиозного обогащения заплечных дел мастеров.
Настолько мастеров, что умелым движением палач мог умертвить осуждённого уже во время повешения, избавив от жутких мучений во время потрошения. А поскольку госизмену совершали почти исключительно люди небедные весьма (у бедных просто не было такой возможности), то неудивительно, что изменник был готов расстаться с немалой по тем временам суммой, чтобы умереть очень быстро и практически безболезненно.
Рулившие колониями пуритане (и вообще колониальные чиновники) оказались намного проницательнее своих коллег в метрополии – и потому де-факто заменили ППЧ банальной виселицей.
Где палачу уже не заработать… да и осуждённому не обмануть суд – одному из лидеров «порохового заговора» Гаю Фоксу удалось перехитрить палача, спрыгнув с виселицы и сломав себе шею – что вызвало мгновенную смерть, к великому негодованию короля Иакова I (чуть не взорванного мистером Фоксом).
Однако такой финт мало кому удавался – как правило, казнимого опускали на грешную землю и вынимали из петли ещё весьма живым и очень даже в сознании, после чего укладывали на пятиконечный крест, к которому надёжно привязывали тело и конечности арестованного (для каждой свой брус плюс один для головы смертника).
Следующим этапом казни была кастрация (оскопление), после которой палач плавно – или не очень – переходил к потрошению. Аккуратно и очень профессионально вскрывал живот, после чего извлекал кишечник, который затем сжигал в специальной жаровне на глазах у казнимого.
Казнь потрошением (чисто потрошением) известна ещё с римских времён – согласно Житиям Святых (которым в данном случае вполне можно доверять), так был казнён Эразм Формийский (Святой Эльм) во время Великого гонения императоров Диоклетиана и Максимиана.
Если удалить только кишечный тракт, смерть наступает через несколько часов ужасной боли. Если жизненно важные органы не повреждены, сильный и крепкий мужчина, возможно, даже не потеряет сознание и (теоретически) сможет увидеть, как его кишечник сначала извлекают, а затем сжигают.
Сложно сказать, как всё это было в действительности – особенно после повешения (обычно до полубессознательного состояния) и кастрации; лично мне представляется, что казнимый отключался ещё во время вырезания кишечника.
После того, как внутренности казнимого сгорели, палач переходил к следующему этапу казни. Как правило, это было ещё не четвертование, а в некотором роде продолжение потрошения – ибо палач вырезал у казнимого сердце, которое тоже сжигалось в жаровне. Тем самым, убивая жертв – и совершая акт милосердия.
И только после этого палач рассекал уже мёртвое тело – причём не на четыре части, а на шесть, последовательно отрубая покойнику руки, ноги и голову. С которыми поступали… по-разному (хотя голову обычно насаживали на шест в Лондоне – за госизмену казнили, понятное дело, в столице).
Так, например, останки принца Уэльского Даффида III (последнего до завоевания Уэльса Англией – он отказался присягнуть королю Эдуарду I), были распределены следующим образом: правую руку с отправили в Йорк; левую руку — в Бристоль; правую ногу — в Нортгемптон; левую ногу — в Херефорд.
Голову казнённого принца сковали железом, дабы не распалась на куски от гниения, насадили на длинное древко и выставили на видном месте — на посмешище Лондону.
Однако иногда казнимого действительно четвертовали, последовательно отрубая у ещё живой жертвы сначала правую руку, затем левую ногу и только потом голову (сердце оставляли на положенном месте).
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Недобрая Англия - глава из романа Мученицы
Re: Недобрая Англия - глава из романа Мученицы
Сам по себе выбор тертуллианкой номер четыре столь жуткого способа перехода в лучший мир меня не сильно удивил. Ибо мне было известно, что некоторые особо радикальные самоубийцы выбирают самосожжение – причём не только по религиозным или политическим, но и по личным мотивам. А это гораздо более мучительная смерть, чем ППЧ (волочение к месту казни на Объекте Харон было, мягко говоря, маловероятно).
Смену наших обязанностей во время… эвтаназии Шарлотта объяснила предсказуемо: «Ты эстет; от потрошения тебя воротит; кроме того, придётся работать топором – а у тебя опыт с этим сложным дивайсом нулевой…»
В отличие от мадемуазель д’Армон, которая работала топором аж целых два столетия – пока его окончательно не вытеснила гильотина.
«… так что на этот раз ты будешь мне ассистировать» – с улыбкой добавила она.
Это было очень смелое заявление – ибо я запросто мог послать Шарлотту лесом и приказать ассистировать ей… да хоть той же Кире-Карине-Киаре (ККК, как я её прозвал). Однако я этого не сделал, ибо это выглядело бы трусостью, да и было бы таковой – а в трусости Огненного Льва упрекнуть не мог никто и никогда.
Тертуллианку номер четыре звали Стелла (мне вообще везёт на необычные имена); ей недавно исполнилось двадцать пять лет; в школе и в институте – она закончила РГГУ, бывший историко-архивный институт – она явно играла в баскетбол, ибо и телосложение у неё было подходящим (стройная, худощавая, спортивная) и ростом она была даже выше моих 175 сантиметров.
Причины желания уйти в иной мир вообще и таким вот экзотическим (не говоря уже о том, что весьма мучительным) способом, в частности она объяснять отказалась (она имела на это право), заявив, что это между ней и Богом.
В принципе, я вполне мог её «перехватить по дороге в Эдем», выстрелив в неё дротиком со снотворным мгновенного действия из револьвера имени Ханса Каммлера, когда она будет висеть голышом, подвешенная за шею.
А потом отправить… ну, например, в Рим – к Марии Николаевне Романовой (она же ныне Мария Виалли). Которая, кроме много чего ещё, заведовала архивом Группы Омега, штаб-квартира которой располагалась в Вечном городе.
Благо Стелла имела необходимое образование – она была выпускницей кафедры документоведения, аудиовизуальных и научно-технических архивов, да и с языками – английский и французский – у неё всё было очень даже неплохо (в РГГУ традиционно сильная языковая подготовка, ибо в советские времена это была одна из школ подготовки сотрудников внешней разведки КГБ).
Однако одного взгляда на тертуллианку мне было достаточно, чтобы понять, что она была настолько одержима желанием уйти – причём именно вот таким способом – что найдёт способ, как бы я не старался удержать её в этом мире.
Поэтому я смирился – и согласился ассистировать Шарлотте Корде. Которая… нет, не приволокла, конечно, Стеллу к месту казни на санях, привязанных к гольф-кару (хотя и это меня не удивило бы – с неё станется).
Просто привела во внутренний дворик (курировавший Объект Харон графы фон Шёнинг явно был удовлетворён эффективностью систем маскировки и борьбы с дронами), в котором было уже всё готово к жуткой казни.
Виселица (банальная П-образная конструкция с верёвкой с петлёй, перекинутой через поперечный брус); деревянное ложе в виде пятиконечного креста (в стиле советского Знака качества), рядом с которым находилась пылающая жаровня для сжигания внутренностей Стеллы (что-то мне подсказывало, что её сердце Шарлотта извлекать не будет) … и, конечно же, топор.
Весьма устрашающего вида топор мясника, изготовленный явно из очень качественной стали с рукояткой из очень качественного дерева. Причём что-то весьма информированное мне даже не подсказывало, а кричало, что (а) топор этот был изготовлен точно не меньше ста лет назад – а то и все полтораста; и (б) что сей дивайс уже неоднократно юзали… как раз по этому назначению.
Я не ошибся. Ибо Шарлотта бесстрастно констатировала (по-немецки, которым, согласно её досье, Стелла не владела совершенно):
«Это мой топор – я им работала с полвека. Золингенская сталь; топорище из ирландского дуба…»
Я кивнул – ибо мой отчим их с мамой дачу построил своими руками… и топором, правда, из уральской стали, но с ирландским топорищем (ему специально привезли коллеги из Дублина).
От него я знал, что луб – лучший материал для создания топорища. Эталон надежности и прочности, ибо дубовая древесина самая стойкая к ударным нагрузкам; кроме того, достаточно гибкая, и не боится влаги и вредителей.
Единственный недостаток дубовой рукоятки – это достаточно большой вес… впрочем, глядя на сильные руки мадемуазель д’Армон, я не сомневался, что для неё это не недостаток. Скорее достоинство, ибо удар тяжёлым топором получается сильнее и точнее.
Топор (в компании длинного, тонкого и явно очень острого ножа для потрошения) возлежал на столике рядом с пятиконечным крестом. На этом же столике предсказуемо находились шприц с стимулятором (чтобы Стелла не потеряла сознание во время казни) … и кляп.
Который архивистка немедленно заметила – и изумлённо посмотрела на Шарлотту. Та спокойно ответила не незаданный вопрос:
«Я понимаю, что тебе очень хочется, чтобы всё было как в старой очень недоброй Англии – и вообще вести себя геройски – но уж поверь мне, боль будет такая, что без этого… дивайса тебе не обойтись…»
У меня появилось сильное подозрение – как впоследствии выяснилось, полностью соответствовавшее действительности – что мадемуазель д’Армон занималась не только палаческими делами. И не только точечными ликвидациями в стиле «операции враг народа». Но и работала Будика-стайл… причём в компании с кельтской королевой.
Стелла кивнула. Шарлотта Корде ожидаемо приказала: «Догола раздевайся. Одежду в корзину…»
Стелла быстро и покорно разделась догола, обнажив на удивление симпатичное тело… правда, не в моём вкусе совсем (ну не тянет меня к баскетболисткам).
И тут же получила следующий приказ: «Встань под виселицей – рядом с петлёй»
После чего француженка приказала уже мне: «Надень на неё петлю и затяни – тебе это будет гораздо удобнее…»
Ещё бы – если мы с тертуллианкой были примерно одного роста (она лишь чуть выше босиком), то мадемуазель д’Армон была более, чем на голову ниже Стеллы.
Я осторожно предложил: «Я могу и подтянуть её вверх…»
В смысле, повесить… точнее, кратковременно подвесить за шею.
Шарлотта покачала головой и усмехнулась (по-немецки, чтобы Стелла не поняла):
«Нет уж… знаю я твой синдром Лоэнгрина, да и о твоих навыках в боевых искусствах осведомлена. Ты ей сейчас шею одним движением сломаешь – и всё испортишь. И ей, и мне…»
Я изумлённо посмотрел на Шарлотту, которая спокойно объяснила:
«Я, как и ты, весьма негативно отношусь к процессу умирания живого существа, но мне нравится эстетика казни. Но если первое неизбежно – а сейчас оно неизбежно – я первое просто игнорирую и для меня существует только второе…»
Я ко всему этому относился примерно так же, поэтому кивнул. Подошёл к покорно стоявшей под виселицей Стелле (видимо, девочка была зело закалённая, ибо на температуру всего плюс девять не реагировала никак – хотя и была полностью обнажена), надел ей на шею петлю, затянул… и тут же получил новый приказ:
«Свяжи ей руки в запястьях и ноги в лодыжках, чтобы не болталась…»
Стандартная практика при любом повешении.
Шарлотта протянула мне три пластиковые петли – стандартные полицейские наручники. Стелла покорно завела за спину и скрестила руки; я затянул ей наручники на запястьях, коленях и лодыжках, после чего француженка осведомилась у смертницы: “Готова?”
Архивистка кивнула – и мадемуазель д’Армон начала медленно, осторожно и, да, очень красиво тянуть тертуллианку за шею вверх, отрывая от земли. Так сейчас вешают в Иране, только с помощью подъёмного крана, что делает казнь, мягко говоря, весьма неэстетичной – тем более, что вешают полностью одетыми.
Шарлотта удерживала смертницу на весу настолько умело, что та практически не дёргалась. Продержав девушку в воздухе примерно полторы минуты (дольше было уже опасно – могли начаться совершенно ненужные для процесса казни необратимые процессы, вызванные гипоксией головного мозга), француженка столь же аккуратно опустила Стеллу на грешную землю.
Я подошёл к тертуллианке, освободил её от шею от петли, запястья от наручников (она автоматически ухватилась за меня, чтобы не упасть), затем колени и лодыжки от того же самого.
Отдышавшись, Стелла покачала головой: «Никогда не думала, что это может быть так классно… я чуть не кончила…»
Эротическая асфиксия (она же эротическая странгуляция, гипоксия и так далее) во всей своей красе. С чудовищной мощности усилителем в виде энергий смерти это, скорее всего, действительно нечто совершенно неотмирное и неописуемое.
Девушка вздохнула и благодарно улыбнулась: «Спасибо. Мне никогда не было так хорошо… ничего даже отдалённо похожего в моей жизни не было…»
«Сейчас будет ещё лучше» – усмехнулась Шарлотта.
Что было, как ни странно, чистой правдой – я об этом знал из рассказов Новых Исповедниц о том, что они чувствовали посаженные на кол, распятые на кресте, с переломанными конечностями на колесе, с содранной кожей на раме… и это при том, что им были доступны только энергии боли.
А Стелле на ложе для потрошения и четвертования будут доступны несопоставимо более мощные энергии Смерти. Мученической смерти…
Француженка махнула рукой в сторону ложа: «Иди ложись на спину – сейчас будем тебя вскрывать и потрошить…»
Тертуллианка отправилась на ложе с нескрываемой радостью… однако её остановила Шарлотта: «Рот открой»
Девушка повиновалась. Француженка вставила ей в рот кляп (ничего особенного – обычный БДСМ-дивайс в виде пластикового шарика диаметром чуть больше дюйма), после чего аккуратно затянула ленту кляпа на затылке. Затем сделала инъекцию стимулятора – и только после этого слегка шлёпнула по голой пятой точке, отправляя на ложе смерти – ибо Стелла умрёт на этом ложе.
Архивистка спокойно – и даже с радостью – улеглась на спину на ложе, положив конечности на предназначенные для них планки. Я, не дожидаясь приказа Шарлотты, надёжно привязал смертницу к ложу за запястья, локти, лодыжки, колени и под грудью – благо рядом с ложем нашлись необходимые верёвки.
Француженка добыла из невесть откуда взявшейся внушительного размера сумки длинные – до локтей – резиновые перчатки бордового цвета (чтобы кровь была не так заметна), натянула на руки, после чего достала и надела такого же цвета плащ-накидку… и чисто палаческого вида шлем-маску с прорезями для глаз и для рта.
Я удивлённо уставился на неё. Она спокойно объяснила:
«Палачи в старые недобрые времена действительно надевали костюмы, в которых их изображают… но только когда казнь была особо кровавой…»
А я неожиданно для себя отметил, что по неясной для меня причине на меня не попало ни капли крови казнённой ни когда я рубил голову гильотиной (это не так уж и удивительно), ни когда работал катаной. Видимо, умело уворачивался…
«… а сейчас крови будет не просто много, а очень много»
И предсказуемо приказала мне: «Отойди в сторону – иначе с головы до ног будешь в крови… и не только…»
Я повиновался – а Шарлотта спокойно взяла со стола нож… и приступила к потрошению. Сначала неторопливо сделала аккуратный горизонтальный разрез живота Стеллы от бока до бока, затем вертикальный – почти от пупка до лобка.
Отложила нож, полностью раскрыла брюшную полость, всё столь же неторопливо и аккуратно вырезала кишечник и отправила его в жаровню. Я с удивлением отметил, что она работала… да как очень хороший врач-хирург она работала.
Судя по её виду, для неё это была обычная медицинская процедура – и не более того. Хотя, наверное, всё же более – ибо работала она не просто красиво, а очень красиво. Элегантно. Эстетично. И в высшей степени профессионально. Я аж залюбовался – хотя до того от подобных зрелищ меня просто выворачивало.
Поместив кишечник Стеллы в жаровню, Шарлотта уверенно заявила, обращаясь ко мне: «У тебя тоже так получится, если захочешь… когда захочешь…»
Не могу сказать, что мне так уж захотелось вскрыть и выпотрошить женщину, но, если до этого дойдёт (в смысле, до потрошения), я, пожалуй, буду не против.
Было совершенно очевидно, что тертуллианке чудовищно, нечеловечески, невозможно, запредельно больно… однако я чувствовал и другое. Совсем другое.
Не только превращение тертуллианки в (пока ещё) живую антенну энергии Вриль, гораздо более мощную, чем даже великая (реально великая) Хельга Лауэри с практически полностью содранной кожей (ибо последняя пропускала через себя лишь энергии боли, а Стелла – несопоставимо более мощные энергии Смерти).
Я даже не чувствовал, а внутренним зрением видел, как вокруг умиравшего тела тертуллианки формируется невидимое, неосязаемое, нематериальное – но совершенно реальное – облако энергии Вриль.
Облако, которое терпеливо ждёт смерти тела девушки, чтобы поднять, обхватить освобождённую от временного жилища душу Стеллы и отнести её в гораздо лучший мир, чем тот, который она только что покинула.
И ещё я увидел – теперь уже совершенно обычным зрением – что вскрытая ножом и лишённая кишечника, тертуллианка была оглушительно, ослепительно, неотмирно, божественно прекрасна. Несопоставимо более прекрасна, чем «в полном телесном комплекте».
Дождавшись, пока кишечник смертницы полностью сгорит (как и положено по правилам ППЧ), Шарлотта неожиданно подошла к девушке, наклонилась к ней и уж совсем неожиданно осведомилась: «Груди отрезать?»
К моему изумлению, смертница кивнула – а по виду француженки было совершенно очевидно, что иного ответа она и не ожидала. Шарлотта добыла из сумки уже гораздо более длинный и тонкий нож, чем тот, которым она потрошила Стеллу… после чего аккуратно отрезала им левую молочную железу тертуллианки. Которую немедленно отправила в жаровню… в которую затем отправилась и вторая грудь девушки (как и первая, небольшая, но очень даже симпатичная).
А я к совершеннейшему своему изумлению, увидел, что после удаления грудей Стелла стала ещё прекраснее. Хотя удивляться было нечему – красота определяется количеством энергии Вриль в тонких телах женщины, а девушка в результате всех болевых воздействий получила столько энергии, что стала в самом прямом смысле прекраснейшей женщиной на планете. И, похоже, это знала…
Дождавшись, пока молочные железы Стеллы сгорят в пламени жаровни, Шарлотта объявила девушке (как ни странно, та была ещё в сознании):
«Теперь четвертование». Тертуллианка кивнула. Француженка взяла со стола топор, подошла к фактически распятой на ложе выпотрошенной и изувеченной девушке, размахнулась и сильным и точным ударом отсекла Стелле правую руку.
Та даже не дёрнулась – не позволили верёвки, которыми я её зафиксировал на ложе. Шарлотта обошла лежащую девушку, зашла с другой стороны, размахнулась и ещё более сильным и точным ударом отрубила ей левую ногу.
Полюбовалась результатами своей работы (ИМХО, любоваться было очень даже чем), после чего подошла к Стелле сбоку и глубоко вздохнула: «Ну вот и всё, девочка – отправляю тебя в намного лучший мир…»
Тертуллианка кивнула; Шарлотта размахнулась (девушка инстинктивно закрыла глаза) – и точным ударом топора отсекла архивистке голову.
Секс с мадемуазель д’Армон (в её совсем не скромной обители в стиле Людовика XVI) был просто бесподобным…
Смену наших обязанностей во время… эвтаназии Шарлотта объяснила предсказуемо: «Ты эстет; от потрошения тебя воротит; кроме того, придётся работать топором – а у тебя опыт с этим сложным дивайсом нулевой…»
В отличие от мадемуазель д’Армон, которая работала топором аж целых два столетия – пока его окончательно не вытеснила гильотина.
«… так что на этот раз ты будешь мне ассистировать» – с улыбкой добавила она.
Это было очень смелое заявление – ибо я запросто мог послать Шарлотту лесом и приказать ассистировать ей… да хоть той же Кире-Карине-Киаре (ККК, как я её прозвал). Однако я этого не сделал, ибо это выглядело бы трусостью, да и было бы таковой – а в трусости Огненного Льва упрекнуть не мог никто и никогда.
Тертуллианку номер четыре звали Стелла (мне вообще везёт на необычные имена); ей недавно исполнилось двадцать пять лет; в школе и в институте – она закончила РГГУ, бывший историко-архивный институт – она явно играла в баскетбол, ибо и телосложение у неё было подходящим (стройная, худощавая, спортивная) и ростом она была даже выше моих 175 сантиметров.
Причины желания уйти в иной мир вообще и таким вот экзотическим (не говоря уже о том, что весьма мучительным) способом, в частности она объяснять отказалась (она имела на это право), заявив, что это между ней и Богом.
В принципе, я вполне мог её «перехватить по дороге в Эдем», выстрелив в неё дротиком со снотворным мгновенного действия из револьвера имени Ханса Каммлера, когда она будет висеть голышом, подвешенная за шею.
А потом отправить… ну, например, в Рим – к Марии Николаевне Романовой (она же ныне Мария Виалли). Которая, кроме много чего ещё, заведовала архивом Группы Омега, штаб-квартира которой располагалась в Вечном городе.
Благо Стелла имела необходимое образование – она была выпускницей кафедры документоведения, аудиовизуальных и научно-технических архивов, да и с языками – английский и французский – у неё всё было очень даже неплохо (в РГГУ традиционно сильная языковая подготовка, ибо в советские времена это была одна из школ подготовки сотрудников внешней разведки КГБ).
Однако одного взгляда на тертуллианку мне было достаточно, чтобы понять, что она была настолько одержима желанием уйти – причём именно вот таким способом – что найдёт способ, как бы я не старался удержать её в этом мире.
Поэтому я смирился – и согласился ассистировать Шарлотте Корде. Которая… нет, не приволокла, конечно, Стеллу к месту казни на санях, привязанных к гольф-кару (хотя и это меня не удивило бы – с неё станется).
Просто привела во внутренний дворик (курировавший Объект Харон графы фон Шёнинг явно был удовлетворён эффективностью систем маскировки и борьбы с дронами), в котором было уже всё готово к жуткой казни.
Виселица (банальная П-образная конструкция с верёвкой с петлёй, перекинутой через поперечный брус); деревянное ложе в виде пятиконечного креста (в стиле советского Знака качества), рядом с которым находилась пылающая жаровня для сжигания внутренностей Стеллы (что-то мне подсказывало, что её сердце Шарлотта извлекать не будет) … и, конечно же, топор.
Весьма устрашающего вида топор мясника, изготовленный явно из очень качественной стали с рукояткой из очень качественного дерева. Причём что-то весьма информированное мне даже не подсказывало, а кричало, что (а) топор этот был изготовлен точно не меньше ста лет назад – а то и все полтораста; и (б) что сей дивайс уже неоднократно юзали… как раз по этому назначению.
Я не ошибся. Ибо Шарлотта бесстрастно констатировала (по-немецки, которым, согласно её досье, Стелла не владела совершенно):
«Это мой топор – я им работала с полвека. Золингенская сталь; топорище из ирландского дуба…»
Я кивнул – ибо мой отчим их с мамой дачу построил своими руками… и топором, правда, из уральской стали, но с ирландским топорищем (ему специально привезли коллеги из Дублина).
От него я знал, что луб – лучший материал для создания топорища. Эталон надежности и прочности, ибо дубовая древесина самая стойкая к ударным нагрузкам; кроме того, достаточно гибкая, и не боится влаги и вредителей.
Единственный недостаток дубовой рукоятки – это достаточно большой вес… впрочем, глядя на сильные руки мадемуазель д’Армон, я не сомневался, что для неё это не недостаток. Скорее достоинство, ибо удар тяжёлым топором получается сильнее и точнее.
Топор (в компании длинного, тонкого и явно очень острого ножа для потрошения) возлежал на столике рядом с пятиконечным крестом. На этом же столике предсказуемо находились шприц с стимулятором (чтобы Стелла не потеряла сознание во время казни) … и кляп.
Который архивистка немедленно заметила – и изумлённо посмотрела на Шарлотту. Та спокойно ответила не незаданный вопрос:
«Я понимаю, что тебе очень хочется, чтобы всё было как в старой очень недоброй Англии – и вообще вести себя геройски – но уж поверь мне, боль будет такая, что без этого… дивайса тебе не обойтись…»
У меня появилось сильное подозрение – как впоследствии выяснилось, полностью соответствовавшее действительности – что мадемуазель д’Армон занималась не только палаческими делами. И не только точечными ликвидациями в стиле «операции враг народа». Но и работала Будика-стайл… причём в компании с кельтской королевой.
Стелла кивнула. Шарлотта Корде ожидаемо приказала: «Догола раздевайся. Одежду в корзину…»
Стелла быстро и покорно разделась догола, обнажив на удивление симпатичное тело… правда, не в моём вкусе совсем (ну не тянет меня к баскетболисткам).
И тут же получила следующий приказ: «Встань под виселицей – рядом с петлёй»
После чего француженка приказала уже мне: «Надень на неё петлю и затяни – тебе это будет гораздо удобнее…»
Ещё бы – если мы с тертуллианкой были примерно одного роста (она лишь чуть выше босиком), то мадемуазель д’Армон была более, чем на голову ниже Стеллы.
Я осторожно предложил: «Я могу и подтянуть её вверх…»
В смысле, повесить… точнее, кратковременно подвесить за шею.
Шарлотта покачала головой и усмехнулась (по-немецки, чтобы Стелла не поняла):
«Нет уж… знаю я твой синдром Лоэнгрина, да и о твоих навыках в боевых искусствах осведомлена. Ты ей сейчас шею одним движением сломаешь – и всё испортишь. И ей, и мне…»
Я изумлённо посмотрел на Шарлотту, которая спокойно объяснила:
«Я, как и ты, весьма негативно отношусь к процессу умирания живого существа, но мне нравится эстетика казни. Но если первое неизбежно – а сейчас оно неизбежно – я первое просто игнорирую и для меня существует только второе…»
Я ко всему этому относился примерно так же, поэтому кивнул. Подошёл к покорно стоявшей под виселицей Стелле (видимо, девочка была зело закалённая, ибо на температуру всего плюс девять не реагировала никак – хотя и была полностью обнажена), надел ей на шею петлю, затянул… и тут же получил новый приказ:
«Свяжи ей руки в запястьях и ноги в лодыжках, чтобы не болталась…»
Стандартная практика при любом повешении.
Шарлотта протянула мне три пластиковые петли – стандартные полицейские наручники. Стелла покорно завела за спину и скрестила руки; я затянул ей наручники на запястьях, коленях и лодыжках, после чего француженка осведомилась у смертницы: “Готова?”
Архивистка кивнула – и мадемуазель д’Армон начала медленно, осторожно и, да, очень красиво тянуть тертуллианку за шею вверх, отрывая от земли. Так сейчас вешают в Иране, только с помощью подъёмного крана, что делает казнь, мягко говоря, весьма неэстетичной – тем более, что вешают полностью одетыми.
Шарлотта удерживала смертницу на весу настолько умело, что та практически не дёргалась. Продержав девушку в воздухе примерно полторы минуты (дольше было уже опасно – могли начаться совершенно ненужные для процесса казни необратимые процессы, вызванные гипоксией головного мозга), француженка столь же аккуратно опустила Стеллу на грешную землю.
Я подошёл к тертуллианке, освободил её от шею от петли, запястья от наручников (она автоматически ухватилась за меня, чтобы не упасть), затем колени и лодыжки от того же самого.
Отдышавшись, Стелла покачала головой: «Никогда не думала, что это может быть так классно… я чуть не кончила…»
Эротическая асфиксия (она же эротическая странгуляция, гипоксия и так далее) во всей своей красе. С чудовищной мощности усилителем в виде энергий смерти это, скорее всего, действительно нечто совершенно неотмирное и неописуемое.
Девушка вздохнула и благодарно улыбнулась: «Спасибо. Мне никогда не было так хорошо… ничего даже отдалённо похожего в моей жизни не было…»
«Сейчас будет ещё лучше» – усмехнулась Шарлотта.
Что было, как ни странно, чистой правдой – я об этом знал из рассказов Новых Исповедниц о том, что они чувствовали посаженные на кол, распятые на кресте, с переломанными конечностями на колесе, с содранной кожей на раме… и это при том, что им были доступны только энергии боли.
А Стелле на ложе для потрошения и четвертования будут доступны несопоставимо более мощные энергии Смерти. Мученической смерти…
Француженка махнула рукой в сторону ложа: «Иди ложись на спину – сейчас будем тебя вскрывать и потрошить…»
Тертуллианка отправилась на ложе с нескрываемой радостью… однако её остановила Шарлотта: «Рот открой»
Девушка повиновалась. Француженка вставила ей в рот кляп (ничего особенного – обычный БДСМ-дивайс в виде пластикового шарика диаметром чуть больше дюйма), после чего аккуратно затянула ленту кляпа на затылке. Затем сделала инъекцию стимулятора – и только после этого слегка шлёпнула по голой пятой точке, отправляя на ложе смерти – ибо Стелла умрёт на этом ложе.
Архивистка спокойно – и даже с радостью – улеглась на спину на ложе, положив конечности на предназначенные для них планки. Я, не дожидаясь приказа Шарлотты, надёжно привязал смертницу к ложу за запястья, локти, лодыжки, колени и под грудью – благо рядом с ложем нашлись необходимые верёвки.
Француженка добыла из невесть откуда взявшейся внушительного размера сумки длинные – до локтей – резиновые перчатки бордового цвета (чтобы кровь была не так заметна), натянула на руки, после чего достала и надела такого же цвета плащ-накидку… и чисто палаческого вида шлем-маску с прорезями для глаз и для рта.
Я удивлённо уставился на неё. Она спокойно объяснила:
«Палачи в старые недобрые времена действительно надевали костюмы, в которых их изображают… но только когда казнь была особо кровавой…»
А я неожиданно для себя отметил, что по неясной для меня причине на меня не попало ни капли крови казнённой ни когда я рубил голову гильотиной (это не так уж и удивительно), ни когда работал катаной. Видимо, умело уворачивался…
«… а сейчас крови будет не просто много, а очень много»
И предсказуемо приказала мне: «Отойди в сторону – иначе с головы до ног будешь в крови… и не только…»
Я повиновался – а Шарлотта спокойно взяла со стола нож… и приступила к потрошению. Сначала неторопливо сделала аккуратный горизонтальный разрез живота Стеллы от бока до бока, затем вертикальный – почти от пупка до лобка.
Отложила нож, полностью раскрыла брюшную полость, всё столь же неторопливо и аккуратно вырезала кишечник и отправила его в жаровню. Я с удивлением отметил, что она работала… да как очень хороший врач-хирург она работала.
Судя по её виду, для неё это была обычная медицинская процедура – и не более того. Хотя, наверное, всё же более – ибо работала она не просто красиво, а очень красиво. Элегантно. Эстетично. И в высшей степени профессионально. Я аж залюбовался – хотя до того от подобных зрелищ меня просто выворачивало.
Поместив кишечник Стеллы в жаровню, Шарлотта уверенно заявила, обращаясь ко мне: «У тебя тоже так получится, если захочешь… когда захочешь…»
Не могу сказать, что мне так уж захотелось вскрыть и выпотрошить женщину, но, если до этого дойдёт (в смысле, до потрошения), я, пожалуй, буду не против.
Было совершенно очевидно, что тертуллианке чудовищно, нечеловечески, невозможно, запредельно больно… однако я чувствовал и другое. Совсем другое.
Не только превращение тертуллианки в (пока ещё) живую антенну энергии Вриль, гораздо более мощную, чем даже великая (реально великая) Хельга Лауэри с практически полностью содранной кожей (ибо последняя пропускала через себя лишь энергии боли, а Стелла – несопоставимо более мощные энергии Смерти).
Я даже не чувствовал, а внутренним зрением видел, как вокруг умиравшего тела тертуллианки формируется невидимое, неосязаемое, нематериальное – но совершенно реальное – облако энергии Вриль.
Облако, которое терпеливо ждёт смерти тела девушки, чтобы поднять, обхватить освобождённую от временного жилища душу Стеллы и отнести её в гораздо лучший мир, чем тот, который она только что покинула.
И ещё я увидел – теперь уже совершенно обычным зрением – что вскрытая ножом и лишённая кишечника, тертуллианка была оглушительно, ослепительно, неотмирно, божественно прекрасна. Несопоставимо более прекрасна, чем «в полном телесном комплекте».
Дождавшись, пока кишечник смертницы полностью сгорит (как и положено по правилам ППЧ), Шарлотта неожиданно подошла к девушке, наклонилась к ней и уж совсем неожиданно осведомилась: «Груди отрезать?»
К моему изумлению, смертница кивнула – а по виду француженки было совершенно очевидно, что иного ответа она и не ожидала. Шарлотта добыла из сумки уже гораздо более длинный и тонкий нож, чем тот, которым она потрошила Стеллу… после чего аккуратно отрезала им левую молочную железу тертуллианки. Которую немедленно отправила в жаровню… в которую затем отправилась и вторая грудь девушки (как и первая, небольшая, но очень даже симпатичная).
А я к совершеннейшему своему изумлению, увидел, что после удаления грудей Стелла стала ещё прекраснее. Хотя удивляться было нечему – красота определяется количеством энергии Вриль в тонких телах женщины, а девушка в результате всех болевых воздействий получила столько энергии, что стала в самом прямом смысле прекраснейшей женщиной на планете. И, похоже, это знала…
Дождавшись, пока молочные железы Стеллы сгорят в пламени жаровни, Шарлотта объявила девушке (как ни странно, та была ещё в сознании):
«Теперь четвертование». Тертуллианка кивнула. Француженка взяла со стола топор, подошла к фактически распятой на ложе выпотрошенной и изувеченной девушке, размахнулась и сильным и точным ударом отсекла Стелле правую руку.
Та даже не дёрнулась – не позволили верёвки, которыми я её зафиксировал на ложе. Шарлотта обошла лежащую девушку, зашла с другой стороны, размахнулась и ещё более сильным и точным ударом отрубила ей левую ногу.
Полюбовалась результатами своей работы (ИМХО, любоваться было очень даже чем), после чего подошла к Стелле сбоку и глубоко вздохнула: «Ну вот и всё, девочка – отправляю тебя в намного лучший мир…»
Тертуллианка кивнула; Шарлотта размахнулась (девушка инстинктивно закрыла глаза) – и точным ударом топора отсекла архивистке голову.
Секс с мадемуазель д’Армон (в её совсем не скромной обители в стиле Людовика XVI) был просто бесподобным…
На том стою, ибо не могу иначе