Как ни странно (а, может быть, и не странно), мама не задала мне ни одного вопроса о сеансе алготерапии с Ларисой Максимовной. Видимо, решила, что это слишком личное для того, чтобы делиться даже с ней. Что, в общем и целом, соответствовало действительности. Хотя, в отличие от едва ли не всех своих сверстниц, у меня не было от мамы тайн в том смысле, что я всегда честно и откровенно отвечала на её вопросы (любые), но на некоторые вопросы мне отвечать категорически не хотелось. На вопросы о порке точно.
Мама это чувствовала и мне доверяла (ибо у неё никогда не было оснований мне не доверять). И потому неудобные вопросы мне практически никогда не задавала. Не стал исключением и сеанс алго-психо-терапии.
Я знала, что уже на втором моём сеансе будет присутствовать моя мама (психологиня мне об этом сообщила заранее), но не менее категорически не хотела, чтобы мы отправились на сеанс вместе.
Мама знала, что я знала (из того же источника), и потому в совместной поездке к доктору Ивлевой необходимости не было. Так что мы отправились в частную «клинику доктора Ивлевой» по отдельности – она на служебном авто, а я на общественном транспорте (так получилось).
На метро потому, что просто люто ненавижу пробки, а к тому времени настолько овладела искусством физической и психологической самозащиты, что шансы на «повторение пройденного» (похищение насильником) были строго равны нулю.
Ибо, вопреки ахинее, которую несут отмороженные на всю голову феминистки (вот уж кого просто на дух не переношу), насильники нападают только и исключительно на девушек и женщин виктимных. У которых аура «запрограммирована на жертву».
А у меня после четырёх лет ежедневных занятий боевыми искусствами (и двух чёрных поясов – по таэквондо и традиционному каратэ) аура запрограммирована на «не подходи - убьёт». А это вся без исключения шпана, гопота и двуногая мразь за километр чует. Ибо с инстинктом самосохранения у этих сабжей всё в порядке.
Оделась я… прагматично и совершенно не фетишно. Никакой «девчачьей школьной униформы», боже упаси. И потому, что предстояла мне ни разу не ролевая игра, и потому, что клетчатая юбка с белой рубашкой и почему-то зелёным пиджаком (униформа частной гимназии, в которой я тогда училась) осточертела мне хуже горькой редьки.
Свободное шерстяное (несмотря на лето, было неожиданно прохладно) платье кремового цвета чуть ниже колен (я никогда не любила и не люблю мини, хотя ноги у меня очень даже); того же цвета туфли на низком каблуке (никогда не понимала и не понимаю высокий каблук, благо рост 180 почти); чулки (колготки не любила, не люблю и практически никогда не ношу); ноль косметики – я и сейчас ей практически не пользуюсь, ибо и без неё выгляжу сногсшибательно…
В общем, оделась так, чтобы можно было максимально быстро, легко и беспроблемно раздеться. По этой же самой причине выбрала лифчик с застёжкой спереди – грудь у меня тогда была уже второго размера, а в конечном итоге выросла до… впрочем, это неважно.
Белого цвета (другие цвета я практически не ношу) и кружевное – ну люблю я это дело. В меру кружевное, надо отметить и потому выглядит не развратно, а вполне себе целомудренно.
Я долго выбирала производителя и модели, пока наконец не нашла то, что мне подошло. О том, во сколько евро мне (точнее, моей маме) обходится каждый мой комплект лифчик-трусики (другого белья я не ношу), я умолчу, дабы не вызвать инфаркта у некоторых особо впечатлительных читательниц.
Вообще я была благодарна… нет, не моему похитителю, конечно (не сомневаюсь, что этого подонка качественно поджаривают в самом центре преисподней), а Судьбе, которая мне всё это дело устроила.
Ибо ещё за год до этой Катастрофы я поняла, что вообще не хочу никакого девчачьего детства. И подростком я тоже быть не хочу. И юности я не хочу тоже. Я ещё в первом классе школы поняла, что хочу сразу стать взрослой. Насколько мне известно, этого хотят многие – и мальчики, и девочки – только вот не получается это практически ни у кого. По объективным причинам не получается.
А у меня получилось. Такой шок плюс четыре года фактически монашеской жизни (даосско-монашеской, если быть более точной) взрослению способствует очень и очень сильно.
Конечно, до учениц приснопамятного (и официально не существующего) закрытого женского лицея Регина Коэли мне очень и очень далеко (и хорошо, что очень далеко), но в мои двенадцать мой психологический возраст был лет девятнадцать точно. Тесты, которые со мной провела Лариса Максимовна, это убедительно подтвердили.
Тем более, что мой биологический возраст тоже не двенадцать совсем. Я как-то в считанные чуть ли не дни превратилась из 11-летней девочки в 16-летнюю (как минимум) девушку. Такое, впрочем, случается, хотя и не часто.
Доехала я до Ларисы Максимовны без приключений (которых после Катастрофы у меня больше не было - никаких). Маму пришлось ждать прилично (пробки), а когда она появилась на пороге «клиники доктора Ивлевой»… в общем, я знала, она знала, что я знала, так что никто ничему не удивился.
Мы прошли в «процедурную», где психологиня задала мне, мягко говоря, неожиданный вопрос:
«Тебе ведь в прошлый раз не было ни капельки стыдно, так ведь?»
Открою вам маленький секрет – мне, сколько себя помню, никогда не было стыдно. Ни за какие слова и поступки. Ибо я никогда никому не лгала (хотя о некоторых вещах умалчивала, было дело), никогда не шкодничала (ибо зачем?), никем никогда не манипулировала (аналогично) и всегда совершенно искренне стремилась соответствовать незыблемым правилам поведения, установленным моей мамой. А потом – в школе, учебках боевых искусств и так далее.
К своей наготе я относилась совершенно спокойно. Наверное потому, что в некотором роде «застряла в далёком детстве», в котором нагота маленьких детей является естественной и целомудренной – это уже потом, взрослея, дети (а затем и подростки) начинают считать свою наготу чем-то постыдным.
Нет, я не стала эксгибиционисткой – и никогда даже не собиралась нарушать строгие правила в этой области, установленные нашим, мягко говоря, весьма несовершенным обществом.
Нудисткой я тоже не стала – для меня все эти «нудистские пляжи» и прочие «ню-места» всегда были чем-то негигиеничным и потому некомфортным. Человечество совсем не из ханжества, а по весьма практичным и функциональным соображениям придумало купальники и всё такое прочее.
И нагишом я никогда не загорала и не загораю (хотя в загородном доме могу запросто – никто не увидит), ибо это просто вредно для «нежных частей» моего тела. Что же касается алго-сеанса, то я вообще не поняла, чего тут стыдиться? Сеанс лечебный, врач – женщина… в общем, стыдиться своей наготы было бы так же глупо, как, например, при осмотре женщиной-гинекологом.
Поэтому я улыбнулась и честно ответила: «Нет, конечно. Ни капельки»
«Это плохо» - вздохнула доктор Ивлева. «Стыд-усилитель тебе очень нужен…»
И ударила меня приказом, как кнутом:
«Спусти трусики до колен. Подними платье до талии. Расставь ноги, насколько позволят трусики…»
Меня словно молнией – даже не кнутом – ударило. Ибо я вдруг поняла, что мне просто до невозможности стыдно. Даже от того, что я только что услышала – не то, чтобы это сделать…
Но я мгновенно почувствовала и другое. Как сверху, из каких-то бесконечных глубин Вселенной, на меня обрушился мощный, мощнейший поток живительных энергий (позже я узнала, что эта энергия называется Вриль). Поток, который вошёл в меня через мою коронную чакру на макушке – и водопадом растёкся по моему телу… точнее, по всем моим тонким телам.
Я почувствовала себя настолько здорово и классно (несмотря на просто оглушительный стыд), что сразу поняла, насколько Лариса Максимовна права насчёт усилителя.
Это был даже не усилитель, а самый настоящий источник (ошеломляющей мощности источник) живительных энергий – ибо пока что психологиня ко мне даже не прикоснулась...
Прикоснулась она ко мне несколькими минутами позже – по полной программе прикоснулась. По полной учебной программе, ибо она демонстрировала моей маме, как нужно меня пороть (ремнём по ягодицам) и сечь (розгами по спине).
Эта демонстрация стала (как мне потом рассказала мама) заключительным этапом весьма основательной программы обучения. Которая состояла из лекции по технике и психологии флагелляции, демонстрации видео, самостоятельного изучения текстовых пособий и видео, а также присутствия на сеансе флагелляции.
Проще говоря, мама присутствовала при порке девушки на год меня старше. Её пороли родители – матушка розгами по спине, а отец (точнее, отчим, который и ввёл в их семье регулярную порку «его женщин») ремнём по ягодицам. Ремнём офицерским – он был полковником ВВС в отставке.
Проблем с присутствием «постороннего лица» у них не было (хотя дочь они пороли полностью обнажённой), ибо лицо это (в смысле, моя мама) была женского пола. Наоборот, они с удовольствием поделились с моей мамой своим «флагелляционным опытом», подробно комментируя все свои действия.
После этого маме пришлось сдать доктору Ивлевой аж два экзамена по флагелляции. Сначала на подушке (маме пришлось довольно долго несчастную подушку сначала сечь розгами, а затем пороть ремнём), а потом – на девушке… правда, на этот раз вполне совершеннолетней.
Девушка (с необычным для Москвы именем Грета – её семья по обеим линиям была из поволжских немцев) была студенткой доктора Ивлевой (та вела на факультете психологии МГУ спецкурс по этике и психологии БДСМ-отношений) и просто отчаянной мазохисткой. Вообще-то свитчером – садизм был тоже ей не чужд совсем - но всё равно отчаяннейшей мазохисткой.
Которая вот уже несколько лет (ещё со старших классов школы, на самом деле) вела «беспорядочную тематическую жизнь». Беспорядочную в том смысле, что ей нравилось, когда её пороли совершенно незнакомые лица… причём совершенно неважно, какого пола (в «ванильном» мире она была бисексуалкой).
Мы с Гретой впоследствии познакомились и даже подружились… впрочем, это уже другая история, которую я вам расскажу чуть ниже. Сейчас важно лишь то, что выпоров Грету, моя мама получила (от психологини) право пороть меня.
Что она и сделала.
Я разделась догола – сразу по нескольким причинам. Во-первых, мне предстояла порка по верхней части спины и по ягодицам – а это проще всего когда я полностью обнажена.
Во-вторых, мне всё же было стыдно быть обнажённой перед мамой (но не перед психологиней, что занятно). А стыд – мощный эмоциональный (и потому энергетический) усилитель. И. наконец, в-третьих, несмотря на этот стыд, мне было на удивление эмоционально комфортно быть «освобождённой от одежды».
Раздевшись догола, я легла на живот на лавку (снова накрытую одноразовыми полотенцами). Легла и вытянулась в струнку. Привязала меня мама – широкими эластичными тканевыми лентами за запястья, лодыжки и талию.
Привязала надёжно, заботливо, нежно и любяще… и одновременно как-то… плотоядно, наверное. Было совершенно очевидно, что ей очень хочется меня пороть, причём пороть сильно, долго, безжалостно и очень больно.
Что было довольно странно, ибо до этого момента мама не была замечена в садизме от слова совсем. Более того, она не только ни разу меня не ударила, но и по сути не наказывала – да и вообще предпочитала убеждение принуждению. Даже голос на меня повысила считанное число раз, а что касается оскорблений или унижений, я вообще ни разу от неё ничего такого не слышала и не получала.
После того, как я была надёжно зафиксирована на лавке (в моих же собственных интересах, чтобы удары ложились куда нужно), мама получила ЦУ от психологини. Действительно ценные указания, на самом деле.
«Сначала розгами по спине, потом ремнём по ягодицам. Розгами… сама поймёшь, когда остановиться. Ремнём пока она не потеряет сознания от боли. Бей так, чтобы причинить максимальную боль – ей должно быть почти нестерпимо больно, причём чем раньше, тем лучше. Розгами с оттягом – ты это умеешь. Когда почувствуешь, что она начинает привыкать, бей сильнее, чаще и жёстче…»
Ремень был мамин – у неё нашёлся подходящий, скорее мужской, чем женский (мамин стиль в одежде был вообще несколько брутальным). Розги она (на первый раз) приготовила под чутким руководством психологини. Никакого пластика, упаси боже – чистый натурпродукт в крестьянско-деревенском стиле. Начиная со второго раза мы с мамой должны будем готовить розги вместе, ибо это сближает.
Психологиня подошла ко мне; заботливо, нежно и даже любяще погладила меня по голове… и, разумеется, выдала необходимые (с её кочки зрения) ЦУ:
«Терпи, девочка. Просто терпи. Как бы ни было больно – а тебе будет очень и очень больно, терпи. Кричи, плачь, стони, реви… но терпи. Хотя постарайся как можно дольше не кричать…»
И добавила:
«Тебя нужно, обязательно нужно сечь. Пороть. Истязать. Делать тебе очень больно – почти нестерпимо больно. Каждую неделю как минимум – и до потери сознания…»
Я кивнула (насколько это было вообще возможно в привязанном состоянии). Ибо мне уже было что с чем сравнивать – физическая боль (даже почти нестерпимая) оказалась несопоставимо привлекательнее пожиравшего меня изнутри «аллигатора депрессии».
Да и вот уже четыре года едва ли не ежечасно нависавший надо мной суицидальный синдром мне надоел просто до невозможности. В общем и целом, даже еженедельная порка и даже до потери сознания была хоть и злом (как я уже говорила, я ни разу не мазохистка) на порядок (если не более) меньшим, чем суицидальная депрессия…
А психологиня вкрадчиво-настойчивым голосом добавила… точнее, завуалированно приказала:
«Я бы хотела… точнее, думаю, что будет правильно, если ты попросишь маму… ты знаешь, о чём…»
Я, конечно же, знала. Хорошо знала. Очень хорошо знала. Знала, но относилась к этому знанию, скажем так, неоднозначно. С одной стороны, просьба стала бы всего лишь констатацией вышеупомянутого факта – наименьшее зло … с другой же эта идея попахивала пси-мазохизмом (по крайней мере, ощущение у меня было именно такое). А пси-мазохизм (любого вида) был для меня неприемлем, причём категорически неприемлем.
Именно из-за последнего ощущения до мнения-приказа доктора Ивлевой моё отношение к озвучиванию этой просьбы (да и вообще к этой просьбе) было «скорее нет, чем да».
Однако приказ психологини предсказуемо чашу весов перевесил. Что было совершенно неудивительно, ибо и психолог Лариса Максимовна была от бога, и домина (точнее, пси-домина) каких поискать. Поэтому…
«Я очень рада, мама, что ты меня сейчас будешь пороть и сечь…» - глухим голосом констатировала я. Констатировала потому, что эмоциональное и энергетическое воздействие несопоставимо сильнее, когда меня стегает мама – благодаря сильнейшей эмоциональной, духовной и энергетической связи матери и дочери.
И сделала глубокий – даже очень глубокий – вдох. Ибо наступил момент истины. Алго-истины, если быть более точной.
Энергично выдохнула – и…
«Мне нужна сильная, очень сильная боль. И очень долгая. Поэтому, пожалуйста, засеки меня до потери сознания – как дед Алёшу Пешкова…»
«Конечно, дочка» - удовлетворённо и даже как-то радостно вздохнула мама. «Обязательно засеку»
И неожиданно добавила: «Тебя ещё два года назад как минимум нужно было начинать пороть регулярно. Тебе ремень уже давно нужен - необходим»
И начала пороть… точнее, сначала сечь – розгами по спине. Впрочем, мама меня не секла и даже не порола – она меня била. Реально била, по-настоящему, без дураков, словно навёрстывала упущенное за два года.
Засекла она меня как я и просила – до потери сознания. Причём била долго – она очень хорошо меня чувствовала и потому долго не позволяла мне отключиться. Очень долго.
Когда я пришла в себя и смогла подняться с лавки (спасибо мощному анальгетику в «одном флаконе» со стимулятором, которые мне вколола психологиня), я совершенно искренне упала на колени перед мамой и долго целовала её руки. Руки, которые меня только что засекли до потери сознания.
Искренне потому, что «телу страдание – душе очищение» это было точно про меня. Очищение, оздоровление, облегчение от просто лютой, убийственной, смертоносной депрессии…
Иными словами, мама меня просто спасла от коллапса – который вполне мог завершиться самоубийством… ну, или несчастным случаем с теми же последствиями.
Мама отнеслась к моей благодарности совершенно спокойно – как к должному. А психологиня выдала очередной набор ценных указаний – на будущее:
«Я намазала тебе спину средством… в общем, все следы от порки исчезнут максимум через пять дней…»
Только много позже я узнала, что это был один из экспериментальных образцов нанорегенератора М в виде (пока что) мази.
«… однако порка у тебя будет ровно через неделю…»
Я кивнула. Доктор Ивлева продолжала:
«… и так каждую неделю… да практически всю твою жизнь… к сожалению»
Я глубоко и очень грустно (ибо ни разу не мазохистка) вздохнула:
«Я понимаю, Лариса Максимовна»
«Это очень хорошо, что ты это понимаешь и принимаешь» - улыбнулась психологиня. И продолжила:
«У тебя очень серьёзные энергетические проблемы. Без алго- и стыдотерапии несовместимые с жизнью…»
Я снова согласно кивнула.
«… поэтому с тобой нужно поступать даже жёстче, чем сегодня…»
Я грустно вздохнула: «Согласна»
Ибо что-то такое я почувствовала почти сразу же после того, как пришла в себя после порки.
«Это очень, очень хорошо, что ты согласна» - снова улыбнулась Лариса Максимовна. И продолжила:
«В следующий раз перед поркой встанешь на колени на гречку и простоишь для начала двадцать минут…»
Я кивнула: «Хорошо. Простою, конечно»
Ибо после сегодняшней порки двадцать минут на коленях на гречке – просто нежнее нежного.
Психологиня удовлетворённо вздохнула – и продолжила:
«Стоя на коленях, получишь несколько пощёчин от мамы…»
Она словно читала мои мысли. Ибо мне уже давно – безотносительно ко всем моим алго-исследованиям почему-то жутко хотелось, чтобы мама влепила мне оплеуху-другую. Нарываться, правда, и не думала, ибо до сегодняшнего дня мама ни разу не позволила себе никакого «физического воздействия» на меня любимую. Реально любимую.
«Это не больно –в силу принципов разумности и безопасности – но очень стыдно. А стыдотерапия тебе очень и очень нужна – чтобы приемлемо себя чувствовать до очередной порки…»
На этот раз я промолчала. Ибо после обнажения ниже пояса на прошлом сеансе психотерапии у Ларисы Максимовны к стыдотерапии относилась как-то… не очень. Если не «очень не» …
Психологиня продолжала:
«Кстати, о стыдотерапии. Каждый день по приказу мамы ты поднимешь юбку – или платье – до талии, спустишь трусики до коленок и в таком виде будешь стоять в углу. Лицом к стене…»
Мне стало нестерпимо стыдно от одной мысли об этом. Доктор Ивлева безжалостно продолжала:
«По первому требованию мамы – она почувствует, когда тебе это нужно – вытянешь вперёд руки и получишь сколько-сочтёт-нужным-мама ударов 30-сантиметровой линейкой по ладоням… точнее, по запястьям…»
Я кивнула. Ибо уже знала, что на самом деле бьют не по ладоням, а по запястьям – так безопасно.
«… а ровно через неделю сама, без приказа мамы, разденешься догола, встанешь перед мамой на колени и попросишь её засечь тебя до потери сознания…»
Я кивнула. Лариса Максимовна дала понять, что сеанс алготерапии закончен. Я поднялась с колен, оделась, взяла маму за руку, и мы отправились домой.
Мне никогда раньше не было так хорошо, как после сеанса. И я никогда раньше не ощущала такой эмоциональной и духовной близости с мамой. Никогда раньше я не чувствовала себя настолько сильно любимой и любящей.
Пожалуй, впервые в своей девчачьей жизни я чувствовала себя по-настоящему счастливой. И снова почувствовала, что не только потому, что «душе облегчение». Не только потому, что то, что со мной только что сделали, было целительно, праведно и праведно для меня (хотя со стороны это выглядело дико).
А ещё и потому, что это было целительно, праведно и праведно и для окружавших меня людей, и для всего нашего мира, и для всего человечества. Что было чистой правдой – только узнала я это годы спустя.
Когда узнала о существовании Проекта Квинт – и о том, какую роль в нём играла Лариса Максимовна и её коллеги-психологи.