Не могу сказать, что я поклонник Александра Бушкова, но не могу не признать, что у него есть особый дар - откапывать факты, которые заставляют взглянуть на, казалось бы, давно известные события с совершенно иной стороны. Такими фактами оказалось... финансовое положение ключевых участников путча 14 декабря 1825 года. Неожиданно выяснилось, что они... задолжали российскому императорскому дому огромные суммы. И потому имели чисто шкурную мотивацию - загасить кредиторов.
Ну, а то, что успех их мятежа стал бы настоящей катастрофой для России, уже никто особо не оспаривает (из серьёзных историков). Так что за дело повесили - и отправили в Сибирь (где, надо отметить, они жили очень даже неплохо).
---------------------------------------------------------------------------------
Устройство эшафота производилось заблаговременно в Санкт-Петербургской городской тюрьме... Накануне этого рокового дня с.-петербургский военный генерал-губернатор Кутузов производил опыт над эшафотом в тюрьме, который состоял в том, что бросали мешки с песком весом в восемь пудов на тех самых веревках, на которых должны были быть повешены преступники, одни веревки были толще, другие тоньше.
Генерал-губернатор Петербурга Павел Васильевич Кутузов, удостоверяясь лично в крепости веревок, определил употребить веревки тоньше, чтобы петли скорей затянулись. Закончив этот опыт, приказал полицмейстеру Посникову, разобравши по частям эшафот, отправить в разное время от 11 до 12 часов ночи на место казни...
В 12 часов ночи генерал-губернатор, шеф жандармов со своими штабами и прочие власти прибыли в Петропавловскую крепость, куда прибыли и солдаты Павловского гвардейского полка, и сделано было на площади против Монетного двора каре из солдат, куда велено было вывезти из казематов, где содержались преступники, всех 120 осужденных, кроме пяти приговоренных к смерти...
Эти пятеро в то же время ночью были отправлены из крепости под конвоем павловских солдат, при полицмейстере Чихачеве, в кронверк на место казни. Эшафот уже строился в кругу солдат, преступники шли в оковах, Каховский шел вперед один, за ним Бестужев-Рюмин под руку с Муравьевым, потом Пестель с Рылеевым под руку же и говорили между собою по-французски, но разговора нельзя было слышать.
Проходя мимо строящегося эшафота в близком расстоянии, хоть было темно, слышно было, что Пестель, смотря на эшафот, сказал: «С’еst trop» – «Это слишком». Тут же их посадили на траву в близком расстоянии, где они оставались самое короткое время.
По воспоминанию квартального надзирателя, «они были совершенно спокойны, но только очень серьезны, точно как обдумывали какое-нибудь важное дело». Когда к ним подошел священник, Рылеев приложил его руку к своему сердцу и сказал: «Вы слышите, как оно спокойно бьется?» Осужденные в последний раз обнялись.
Этот священник – Мысловский, награжденный после процесса декабристов орденом и саном протоиерея, передавал в своих «Записках», что Пестель, увидев виселицу, сказал: «Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отвращали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно бы было нас и расстрелять». Мысловский добавил: «Ничто не колебало твердости его. Казалось, он один готов был на раменах своих выдержать тяжесть двух Альпийских гор».
Так как эшафот не мог быть готов скоро, то их развели в кронверк по разным комнатам, и когда эшафот был готов, то они опять выведены были из комнат при сопутствии священника. Полицмейстер Чихачев прочитал сентенцию Верховного суда, которая оканчивалась словами: «...за такие злодеяния повесить!»
Тогда Рылеев, обратясь к товарищам, сказал, сохраняя все присутствие духа: «Господа! Надо отдать последний долг», – и с этим они стали все на колени, глядя на небо, крестились. Рылеев один говорил – желал благоденствия России... Потом, вставши, каждый из них прощался со священником, целуя крест и руку его, притом Рылеев твердым голосом сказал священнику:
«Батюшка, помолитесь за наши грешные души, не забудьте моей жены и благословите дочь»; перекрестясь, взошел на эшафот, за ним последовали прочие, кроме Каховского, который упал на грудь священника, плакал и обнял его так сильно, что его с трудом отняли...
При казни были два палача, которые надевали петлю сперва, а потом белый колпак. На груди у них (то есть у декабристов) была черная кожа, на которой было написано мелом имя преступника, они были в белых халатах, а на ногах тяжелые цепи.
Когда все было готово, с нажатием пружины в эшафоте помост, на котором они стояли на скамейках, упал, и в то же мгновение трое сорвались: Рылеев, Пестель и Каховский упали вниз. У Рылеева колпак упал, и видна была окровавленная бровь и кровь за правым ухом, вероятно, от ушиба.
Он сидел, скорчившись, потому что провалился внутрь эшафота. Я к нему подошел и сказал: «Какое несчастье!» Генерал-губернатор, видя, что трое упали, послал адъютанта Башуцкого, чтобы взяли другие веревки и повесили их, что и было исполнено. Я был так занят Рылеевым, что не обратил внимания на остальных оборвавшихся с виселицы и не слыхал, говорили ли они что-нибудь.
Когда доска была опять поднята, то веревка Пестеля была так длинна, что он носками доставал до помоста, что должно было продлить его мучение, и заметно было некоторое время, что он еще жив. В таком положении они оставались полчаса, доктор, бывший тут, объявил, что преступники умерли».
Генерал-губернатор Голенищев-Кутузов официально доносил царю: «Экзекуция кончилась с должной тишиной и порядком как со стороны бывших в строю войск, так и со стороны зрителей, которых было немного».
Но он добавлял: «По неопытности наших палачей и неумению устраивать виселицы при первом разе трое, а именно: Рылеев, Каховский и Пестель, сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть». Сам же Николай писал 13 июля своей матери: «Пишу на скорую руку два слова, милая матушка, желая Вам сообщить, что все совершилось тихо и в порядке: гнусные вели себя гнусно, без всякого достоинства.
Сегодня вечером выезжает Чернышев и, как очевидец, может рассказать вам все подробности. Извините за краткость изложения, но, зная и разделяя Ваше беспокойство, милая матушка, я хотел довести до Вашего сведения то, что мне уже стало известным».
На следующий день после казни царь возвратился с семьей в столицу. На Сенатской площади при участии высшего духовенства состоялся очистительный молебен с окроплением земли, «оскверненной» восстанием.
Царь же издал манифест о предании забвению всего дела.
Но царь никогда не забывал ни 14 декабря 1825 года, ни его участников...