Рассказы Бора

Post Reply
udavill
Posts: 255
Joined: Sun Mar 07, 2021 8:03 am
Been thanked: 14 times
Contact:

Рассказы Бора

Post by udavill »

ДАША

- Пойдем, доченька. Герр офицер пришел за нами.
- А куда?

Впорхнувшая в комнату юная девушка не сразу заметила развалившегося в кресле Штольца и смутилась.

– Здравствуйте.

Тот встал, улыбнулся и молча кивнул.

Штольц нравился Дашеньке, он был высок, белокур и красив, к тому же всегда вежлив и обходителен. Черная эсесовская форма сидела на нем, как влитая. Он почти не говорил по-русски, но Даша подозревала, что его частые визиты к ним вряд ли были вызваны только работой. Мама, бывшая учительница немецкого, прекрасно говорила на этом языке и работала в комендатуре переводчицей. Она была очень красива, и Штольц явно искал ее компании.

Даша не очень хорошо понимала беглую немецкую речь, поэтому, когда они разговаривали, мама была переводчицей и для нее.

- Понимаешь, мы сейчас пойдем в сквер, тот, за старой усадьбой, и господин офицер… с нами…

Мама явно была сильно взволнована и с трудом подбирала слова.

- Мы что, пойдем гулять?

Вдруг Даша вспомнила. Там были старые ворота, отгораживавшие раньше сквер от дороги. Они были широкие, метров восемь, створок уже давно не было, и немцы использовали их как виселицу.

“Боже мой, подумала она, - опять будут кого-то вешать, и нам надо идти смотреть!”

Она вопросительно, но уже серьезно взглянула на маму.

- Видишь ли… Сядь, доченька. Так получается… Вот герр Штольц… Нам надо идти с ним, чтобы…

- Ну!?

- Понимаешь, доченька… Нас там повесят…

- Нас?! Но… За что? Почему нас?

Штольц с внимательно слушал их разговор. Ему было очень интересно, как мать расскажет дочери о том, что их ждет. Он не понимал из речи, но все прекрасно читалось на лицах женщин.

- Это я виновата, Дашенька. Так получилось. Уже поздно рассказывать. Прости меня. Теперь нас казнят. Ты уже взрослая, мы должны держаться достойно, не плачь.

На глаза Даше навернулись слезы.

- Но я не хочу! - девушка вскочила и снова села. Руки сами потянулись к горлу. – Я боюсь! Не надо!

Она подскочила к Штольцу, умоляюще глядя на него снизу вверх.

- Неужели нельзя ничего сделать?!

Но тот только молча и сочувственно улыбнулся.

- Уже ничего нельзя сделать. Герр офицер и так сделал для нас все, что мог, - женщина говорила усталым голосом, - нас не будут допрашивать и пытать, не будут бить и… С нами ничего не сделают. Он сам проследит, чтобы нас повесили быстро и аккуратно.

Штольц что-то сказал по-немецки, приоткрыл дверь и отдал какое-то приказание.

- Нам надо идти. Там на улице ждут солдаты. Герр офицер говорит, что пока нас будут вести, нам свяжут руки. Так положено.

В дверь вошел солдат, с мотком шпагата в руках. Женщина встала, и, подавая дочери пример, подошла к солдату, повернулась к нему спиной и протянула сведенные сзади руки, все время глядя на замершую, будто в столбняке дочь. Солдат стал быстро и ловко связывать тонкие запястья женщины.

- Если мы не будем сопротивляться, нас развяжут, когда будут вешать. Не бойся, доченька, это не очень больно. Ты должна быть сильной. Иди сюда, дай руки.

Издали могло показаться, что они просто прогуливались, наслаждаясь весенним майским утром. Они шли не спеша, солдаты беззаботно курили, Штольц шел рядом с красивой женщиной, иногда перебрасываясь с ней одной-другой фразой по-немецки. Девушка, словно задумавшись о чем-то, молча шла рядом, и только иногда тревожно поглядывала на мать. И только связанные за спиной руки женщин свидетельствовали о том, что не просто прогулка.

- Это очень больно? – вдруг спросила Даша

- Нет, если только ты не будешь сопротивляться и будешь вести себя тихо и послушно. Тогда они не сделают нам больно.

- Я не буду. Чего уж тут. Мне уже почти не страшно.

Даша, конечно, врала, даже самой себе. Но ей очень хотелось казаться взрослой и сильной. Ей ведь уже было без двух месяцев девятнадцать. “Пусть вешают! - думала она, - я им покажу, как умирают настоящие комсомолки!” А внутри все тряслось от страха. За последнее время Даша не раз видела, как вешали партизан, шпионов и всяких воров. Среди них было немало женщин. Обычно народ сгоняли посмотреть на представление. Они по-разному вели себя в свои последние минуты. Большинство относительно спокойно позволяло палачам казнить себя, некоторые же сопротивлялись отчаянно до последней секунды, вырывались и боролись, и лишь затянувшаяся на горле петля прекращала их истошные вопли. А потом повешенные долго дергались и крутились на веревках, выгибаясь и дрыгая ногами.

Даша даже зажмурилась, представив это. Ничего, твердила она себе, Поставят на скамью, накинут петлю, скамью выбьют. Быстро. Я сильная, выдержу. Скамья, петля, скамья. Скамья – петля – скамья. Она твердила про себя, даже шагать стала в такт. А перед глазами все стояли дергающиеся в петле женщины, молодые и не очень, попадались и совсем еще дети. Эти мучались дольше всех. А с зимы женщин стали вешать голыми… СТОП!!! Мысль – как удар плетью по лицу. Девочка споткнулась и чуть не упала. Хорошо, что шедший рядом солдат заботливо подхватил ее под локоть. Все остановились и обернулись к ней.

- Что с тобой, девочка моя?

- Мама! Нас что, повесят голых?! Ты сказала, нас развяжут, и что, разденут?!

- Успокойся, доченька, ты должна быть сильной. Ты же знаешь, с этого года, согласно новому приказу, всех женщин вешают только голыми. Здесь никто ничего не может для нас сделать. Но если мы будем хорошо себя вести, нас не будут связывать, и мы сможем как-то прикрыться руками, пока нас не повесят. А потом нам будет уже все равно. Герр офицер говорил, что сегодня там будет немного народу, так что мы не окажемся голыми перед всем городом. Нас не будут лапать и позволят самим раздеться. Не волнуйся, я ведь рядом с тобой, все будет хорошо. В конце концов, это ведь не так долго…

- Нет! Я все равно боюсь! Я стесняюсь! Нельзя ли хоть что-то, хоть трусики оставить?! Там же мужчины, солдаты, а я буду совсем голая?! Нет, я не хочу!! – почти выкрикнула Даша и разрыдалась, уткнувшись в мамино плечо.

- Ну, успокойся, милая, тише, вон, все смотрят. Ты же большая девочка, - мать не могла обнять дочь, и терлась щекой о ее волосы. - Ну, все, все. Пойдем, нас ждут.

Худенькие плечи девушки вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Солдаты снова закурили, и Штольц тактично не торопил женщин.

- Нас повесят не одних, там еще четверо. Так что нас шестерых казнят сегодня, а в компании не так страшно, правда? – женщина даже попыталась улыбнуться.

- А кого еще?

Штольц посмотрел на часы, что-то сказал по-немецки и похлопал девочку по спине, отчего она испуганно вздрогнула. Они пошли дальше, продолжая тихо разговаривать.

- Ну, там будет Зоя Васильевна, помнишь, в аптеке работала. И сестры Зайцевы. Вера и Лиза, Люсеньку, помнишь, еще осенью повесили. И Аня Пенкина, ты должна ее знать.

- И Аню тоже? Но ведь ей еще… Она же меня на год младше!

- Тем не менее. Они сейчас мало на возраст смотрят. Приказ казнить за малейшие проступки. Для устрашения населения, вот так. Пойдем, герр офицер говорит, что мы уже опаздываем. Он и так уже слишком добр к нам.

Они подходили к усадьбе, уже слышался гомон толпы, когда из-за дома, послышался жуткий женский вопль. Все ускорили шаг, чтобы посмотреть, что происходит. Крик повторился, но оборвался каким то кашлем, а потом продолжился каким-то грудным, натужным воем.

Они обогнули угол усадьбы, и увидели виселицу. Ворота старой усадьбы представляли собой конструкцию из трех высоких кирпичных оштукатуренных столбов, двух по краям и одного посередине, перекрытых мощной дубовой балкой. Видимо, раньше эти двойные ворота, позволяли разъехаться сразу двум каретам. Сохранилась только одна ржавая створка, вся из чугунных завитушек, открытая в сторону усадьбы и намертво вросшая в землю. Старая штукатурка на столбах местами отвалилась, открывая проплешины красных кирпичей, отчего столбы издали казались заляпанными кровью.

Сейчас в одном из проемов стоял открытый военный грузовик. Значит, не скамейка, подумала Даша, вешать высоко будут. Это чтобы всем издали видно было. Народу, у виселицы, и правда, было совсем немного. Человек пятьдесят- шестьдесят. Тут Штольц не обманул. Когда три дня назад вешали четверых молодых партизанок, народу собралось человек триста. Они подошли ближе, и Даша, увидела, что происходило в кузове грузовика. Казнь уже началась. Задний борт грузовика был открыт и положен горизонтально. Он опирался углами на два поставленных вертикально березовых шеста, к которым у самой земли были привязаны длинные веревки.

Шесть добротно, с немецкой аккуратностью связанных петель из новенькой, видимо, специально выписанной со склада, пеньковой веревки, медленно раскачивались под перекладиной, три в одном проеме ворот, три в другом. Одну из петель только что накинули на шею стройной девушки со связанными за спиной руками. Она стояла совсем голая, на самом углу откинутого борта, на виду у всех, и с жалкой, виноватой улыбкой оглядывала собравшуюся толпу.

Тем, кто стоял рядом с виселицей было видно, что в ее огромных, широко раскрытых, словно удивленных, глазах стояли готовые потоком хлынуть слезы, которые бедная девочка с трудом сдерживала. Она чуть сутулилась и, приседая, сдвинув вместе острые коленки, сжимала худенькие плечи, будто пыталась свести их вместе впереди, как крылья, чтобы стыдливо прикрыть небольшие остроконечные грудки, выставленные напоказ перед всей собравшейся толпой.

Даша сразу узнала Анечку Пенкину. В школе Аню считали одной из первых красавиц за длинные ноги, стройную фигурку и высокою грудь. Ее, бойкую, острую на язык, осаждали много поклонников из восьмых, девятых и даже десятых классов. И вот… вся эта красота должна погибнуть в этом жестоком кошмаре. Густые, красивые каштановые волосы девочки отброшены на одно плечо, словно для того чтобы показать с стороны узел наброшенной петли на длинной хрупкой шее.

Чуть сзади и слева от нее двое солдат боролись с невысокой, плотно сбитой девушкой лет двадцати двух. Она тоже была раздета догола. Они уже сорвали с нее одежду полностью обнажив ее широкобедрое тело, с крепкими ногами и тугим выпуклым задом. Это была Вера Зайцева. Сильная, она упиралась и сопротивлялась с невероятным упорством. Локти и запястья девушки были скручены за спиной, плечи вывернуты и ее налитые, крупные груди, с яркими коричневыми сосками упруго подпрыгивали, когда она выгибалась в руках палачей.

Палачи едва могли с ней справится – их руки скользили по блестевшей на солнце, мокрой от пота смуглой коже. Голова ее так моталась головой, что черные, до плеч волосы, стали дыбом. и тут девушка еще раз страшно закричала:

- Ааааааааа!!! Пусти-и-и-ите!!! Не хочу!!! Аа-а-к!!..к..ххх… …

И закашлялась, согнувшись пополам, когда один из солдат, коротко размахнувшись, заехал ей кулаком в живот. В этот момент тот, кто ее ударил, схватил Веру за волосы и рванул вверх, заворачивая голову назад. Другой отпустил девушку и схватился обоими руками за петлю. И, когда первый резко нагнул голову казнимой вперед, другой, не мешкая, подставил петлю. Ее голова так и въехала лицом в нее. Несчастная даже не успела ничего понять. Веревка быстро затянулась. Почувствовав ее на горле, Вера сильно дернулась, и толкнула затягивавшего петлю солдата. Отшатнувшись он неожиданно толкнул стоявшую к нему спиной Анечку Пенкину.

Все произошло очень быстро. Девушка, стоявшая на самом краю покачнулась и потеряла равновесие. Еще долю секунды она балансировала на носочках, медленно клонясь вперед, и сорвалась вперед грудью вниз, в пустоту. Толпа ахнула. Тело преждевременно повешенной девушки упало на полметра, дернулось в петле. По инерции ее таз качнулся вперед, и повешенная взмахнула в воздухе широко расставленными голыми ножками, на мгновение продемонстрировав всем, стоявшим перед виселицей, свои самые интимные места. Потом она качнулась назад, и сильно, с размаху, ударилась бедрами об открытый борт. Ее грива волос мотнулась в воздухе, скрыв половину лица.

Но солдат, нечаянно столкнувший Анечку, резко обернувшись на дружный вздох, изданный толпой, мгновенно оценил ситуацию. Девочка болталась в петле, но это не было правильно. Еще рано. Все должно было происходить по сценарию, как положено. Ситуацию, вызванную собственной неловкостью и чрезмерным сопротивлением одной из казнимых, необходимо было срочно исправить. Протянув руку вниз, он схватил повешенную за волосы, сзади, за загривок, и одной рукой рванул ее на себя, вверх, поднял, втащил в кузов, и поставил на ноги рядом с собой, как куклу, так, что голые пятки девочки звонко стукнули о доски.

Он повернул девочку лицом к себе и увидел ее вытаращенные, совершенно безумные глаза, широко раскрытый рот и веревку, намертво перехватившую тонкую девичью шейку под острым подбородком. Бедная Анечка не стояла на ногах, хрупкое голое тело ее трепыхалось в его руке, как тряпичная кукла на веревочках. Она не дышала. Впившаяся в шею петля полностью перекрывала горло, и, хотя несчастная и стояла на ногах, но фактически она оставалась повешенной. Держа девочку за волосы, не давая ей упасть, другой рукой эсесовец попробовал ослабить петлю на ее шее. Он вглядывался в ее лицо, стараясь понять, не все ли еще потеряно. Наверное, увидев, что девочка стала уплывать, глаза ее начали закатываться, он влепил ей звонкую оплеуху и опять занялся петлей. Таки образом солдату удалось привести бедную девочку в чувство.

Анечка не сразу пришла в себя. Неожиданно, так же как и повесили, ее опять вернули к жизни. Она почувствовала вдруг доски под босыми ступнями, но непослушные ноги все еще не держали ее. Коленки подламывались, и она бы упала, если бы здоровенный солдат не держал ее почти на весу за волосы. Больно. Выкатив глаза, бедняжка хватала ртом воздух, но вздохнуть не могла. Потом удар по щеке, потом еще. Перед ее лицом, где-то вверху, в розовых кругах расплывалось лицо немца. Наконец, солдат, сильно дернув, расслабил петлю. Анечка судорожно вздохнула, захлебнулась воздухом, закашлялась, и слезы брызнули из ее глаз. Горло жгло, она никак не могла откашляться, но снова могла дышать, и постепенно глаза ее стали проясняться.

Даша, стоявшая всего метрах в четырех от несчастной Анечки, вдруг чуть не задохнулась. Оказывается, все это время, уже больше минуты, она не дышала. Все, и немецкие офицеры, стоявшие рядом с виселицей, и собравшаяся на казнь толпа облегченно вздохнули, заулыбались. Они будто были рады чудесному спасению бедной девочки. Все очутились будто бы не здесь, совсем забыв, что это – казнь, и всего через несколько минут эту же самую девочку все-таки повесят, как и других, но на этот раз уже в соответствии со сценарием, и окончательно.

Кто-то из немецких офицеров даже захлопал, и обернувшись на неожиданный звук, Даша увидела упитанного эсэсовца, судя по петлицам, в большом чине, который что-то в полголоса говорил стоявшей с ним рядом симпатичной белокурой немке, тоже в эсэсовском мундире, с изящной фигуркой, туго перетянутой в талии кожаным ремнем. Немка улыбалась, что-то отвечая ему, и тоже хлопала в ладошки.

“Где-то я ее видела”,- подумала Даша, вглядываясь в ее румяное лицо. Белокурые волосы до плеч, под черной пилоткой, ярко накрашенные губки, вздернутый носик… “Нет, не помню… Чему они хлопают? Для них это очередной спектакль, представление, а для кого-то последние минуты жизни, конец, позорное болтание голышом на веревке, с высунутым языком, на потеху толпе и всем, кто будет проходить мимо этих страшных ворот в течение нескольких следующих дней”...

Все совсем отвлеклись от второй девушки, чье отчаянное нежелание лезть в петлю совсем недавно привлекало всеобщее внимание. А тем временем другой солдат, сунувший голову несчастной в петлю, схватившись за свободный конец ее веревки, перекинутой через перекладину ворот, навалился всем телом, натягивая ее, и вздернул Веру на носочки, наконец прекратив всяческое сопротивление казнимой.

Теперь она стояла, вытянувшись в струнку, касаясь борта грузовика только дрожащими пальчиками ног. Крепенькая девушка стала вдруг будто стройнее, талия ее вытянулась, бедра и икры напряглись, шея удлинилась и ее лобок с островком черных курчавых волос прямо таки выпятился вперед, округлился навстречу смотревшим на нее снизу вверх зрителям, в первую очередь, конечно, стоявшим совсем близко немецким офицерам. На больших Вериных ягодицах обозначились по бокам очаровательные ямочки, а ее крупные груди нацелились в небо напрягшимися сосками. Крупные капли пота медленно стекали по ее животу и бедрам, медленно капали с грудей прямо на доски, на миг сверкнув преломленным солнечным лучиком.

Несчастная натужно хрипела, с шумом втягивая в себя воздух, груди ее при этом вздымались, роняя прозрачные капли. Тем временем другой немец, стоявший на земле рядом с машиной, перехватив веревку, не ослабляя натяжения, привязал ее к створке ворот.

Аня Пенкина уже почти пришла в себя, лишь иногда тихонько покашливая. Но чуть не повесивший ее раньше времени немец не отходил от нее. Он стоял рядом, бережно поддерживая девушку под локоть. Она так сильно дрожала, что, казалось, ее коленки выбивают дробь друг о друга. Сердце ее стучало так, что остроконечные девичьи грудки заметно вздрагивали в такт его ударам. На нежной шейке, под подбородком была видна красная полоса, оставленная веревкой. Широко раскрытые глаза ее были полны неописуемого ужаса, и было ясно, что долго она не продержится. Мужество ее было на пределе. Еще немного, и несчастная лишится чувств.

Не отрывавшая глаз от казнимой, Даша не сразу заметила тонкую струйку, почти незаметно сбегавшую по внутренней стороне Анечкиного бедра. Бедная девочка, видно, описалась от страха, еще когда висела.

- Пойдем, доченька, нам пора раздеваться, скоро наша очередь. Не смотри туда, не надо.

Немцы стали подталкивать женщин в сторону от машины, туда, где метрах в пятнадцати от ворот стоял маленький полуразрушенный домик смотрителя. Штольц отстал от них, оставшись у грузовика. Он не хотел пропустить казнь и этих троих. Там возле стены они увидели еще одну девушку, совсем молоденькую, раздевавшуюся под присмотром двух солдат. Она была уже в одних трусиках, и неловко прыгала на одной ноге, стягивая с другой белый носок. Салатовое платье и нижняя рубашка были аккуратно сложены рядом на земле. Рядом стояли простенькие зеленые туфельки.

Немцы, покуривая, наблюдали за приговоренной, видимо, обсуждая ее все более открывающиеся прелести, но время от времени оборачивались к воротам, где заканчивалась подготовка к казни.

И еще Даша увидела. Чуть дальше, метрах в пяти, на траве возле дерева. Трупы. Обнаженные трупы женщин. Она будто уперлась в стеклянную стену. Стояла и смотрела, оцепенев, не отрываясь. Это и были те несчастные, которых повесили три дня назад. Они так и висели все это время. И висели бы еще, но надо было освободить место для следующих. Их срезали только сегодня утром. А потом подтащили сюда и свалили в кучу возле дерева. Как дрова.

Они лежали странно, как упавшие оловянные солдатики. Вытянувшись в струнку. Только головы свернуты набок. Лица страшные, коричневые, языки вывалились, обрывки веревок на шеях. Сами голые тела какого-то грязно желтого цвета. Вытянутые длинные ноги лежавшей сверху мертвой девушки торчали, как палки, под углом к горизонту.

- Вот, и я такой скоро буду, - подумала Даша, - и мама, и Анечка.

Заметив, куда смотрит дочь, женщина обошла ее, заслонив собой от шокирующего зрелища. Она не могла обнять дочь, руки были все еще связаны, но она стала грудью отталкивать девочку прочь.

- Не смотри, доченька. Не надо.

- Мам, и мы также будем…

- Но ведь они уже не мучаются. Для них уже все кончилось. Им не больно. А ты не смотри, не пугайся.

- Такие страшные, черные.

- Их закопают, похоронят. И нас с тобой потом похоронят. Не надо раньше времени об этом думать. Пойдем.

Когда они подошли к стене, девушка уже выпрямилась со вторым носочком в руке.

- Здравствуйте, я Лиза. Лиза Зайцева. А вы… тоже? Вас тоже вешать?

- Здравствуй, - женщина ответила первой, - нас казнят, наверное, вместе. Меня зовут Анастасия Матвеевна, а это моя дочь Даша.

Лиза была Дашиного возраста и роста, только более худенькая, узкобедрая, совсем как мальчик, такая же черноглазая, как сестра. Черные волосы, стянутые резинкой в пучок на затылке, открывали тонкую шею. Правда груди девочки сразу обращали на себя внимание. Ниже острых, выступающих ключиц, как две молодые дыньки, удлиненные, крепенькие, с выступающими, будто припухшими, сосками, немного крупноватые для ее узкой грудной клетки с проступающими ребрами. Когда Лиза двигалась, они смешно болтались из стороны в сторону.

Немцы тоже явно обратили внимание на эту особенность девочки. Они гоготали, тыкая в нее пальцами. И она, хоть и старалась изо всех сил не обращать на них внимания, все же заметно стеснялась, стараясь прикрыться согнутой в локте рукой.

- Давай, доченька, нам надо раздеться.

Им уже развязали руки, и женщина начала расстегивать кофточку, стараясь не смотреть на стоявших совсем близко немцев. Даша повернулась к солдатам спиной и стала через голову стягивать платье.

- Скажите, а Вера, моя сестра, ее уже…

Лиза, вопросительно глядя на женщину, и, прижав к груди, теребила носок тонкими пальцами.

- Нет еще. Там они готовятся. Ты не думай об этом, не надо.

- Я так боюсь… Это она кричала? Что они с ней делали?!

- Она сопротивлялась. Они не могли с ней справиться. Ничего, успокойся, ей уже недолго осталось. Слышишь, она уже успокоилась.

И женщины стали молча раздеваться. Они не видели, как подвели к петле Зою Васильевну, высокую, статную тридцатичетырехлетнюю женщину, настоящую русскую красавицу, как рисуют на пропагандистских плакатах. Локти ее тоже были скручены за спиной, только не веревкой, как у других казнимых, а проволокой. Пока готовили девушек, она стояла в глубине кузова, прислонившись к кабине. Когда солдат пришел за ней, Зоя Васильевна, не дожидаясь, когда ее потянут, сама пошла к петле, гордо подняв голову, твердо ступая, будто не замечая собравшейся толпы, и остановилась на самом краю борта.

Ее пропорциональное, прекрасно сложенное тело было молочно белым. Тем заметнее были ярко красные, вздувшиеся рубцы, украшавшие большие, но не обвислые, а дерзко торчащие груди женщины, просвечивающие сеткой тонких прожилок. Волосы ее, цвета спелой соломы, были заплетены в косу и закручены в тяжелую буксу на затылке. Но когда солдат стал надевать петлю ей на шею, букса распалась, и коса упала вдоль ее спины, опустившись ниже ягодиц.

Солдат, вполголоса чертыхаясь по-немецки, долго возился, доставая длинную косу женщины из-под веревки. Она не смотрела на людей. Ясные голубые глаза женщины смотрели поверх голов, будто вокруг вообще никого не было. На ее теле были заметны и другие следы пыток. Тонкие породистые лодыжки женщины были опоясаны посиневшими рубцами от веревок, оставленными, видимо, кода ее подвешивали за ноги, соски грудей были напухшими и воспаленными.

Собравшиеся на казнь, конечно, не знали, что ее пытали еще и током, прикручивая оголенные провода к соскам. На левой груди, возле соска были заметны маленькие, круглые следы ожогов, какие может оставить зажженная сигарета. Кроме того, еще синяки на животе, бедрах, все это говорило о том, что несчастной женщине пришлось вытерпеть многое.

Потом на ящик возле грузовика взобрался какой-то дядька, одетый в длинное пальто, несмотря на очень теплую погоду. Развернул какую-то бумажку, обернулся, посмотрел на казнимых, и стал громко читать. Уже почти раздевшаяся Даша, медлившая только снять трусики, не видела его, но слышала все.

“По распоряжению оккупационных властей, за связь с партизанами, саботаж и вредительство сегодня будут публично повешены… - тут он опять оглянулся на женщин, сверился с бумажкой и продолжил: Анна Пенкина, восемнадцати лет, Вера Зайцева, двадцати трех лет, Зоя Сибирцева, тридцати четырех лет.”

Речь была короткой. Дядька еще раз оглянулся, сверился с бумажкой, кивнул и спрыгнул с ящика. Двое солдат уже держались за веревки, привязанные к кольям, на которые опирался борт грузовика. Обернувшись через плечо, оба смотрели на толстого эсэсовца, стоявшего с хорошенькой немкой, ждали команды. Некоторые немецкие офицеры быстро щелкали фотоаппаратами. Солдат, все еще поддерживавший Анечку под руку, отпустил ее и шагнул назад, в кузов. Бедная девочка вдруг тоненько завыла, сквозь стиснутые зубы. Сперва совсем негромко, потом громче, будто осмелев. Немец все медлил. Белокурая эсесовка, висевшая на его локте, прижалась к нему, и, улыбаясь, но кося глазами в сторону приготовленных к казни, что-то горячо зашептала ему в самое ухо. Не отрывая взгляда от виселицы, он улыбнулся и кивнул. Солдаты одновременно выдернули колья, и борт, откинувшись, громко хлопнул.

Даша с мамой и Лиза, этого не видели. Грузовик и облупленная стена будки загораживали от них виселицу. Они слышали только удар, и еще, как оборвался тоненький вой Анечки, и потом странная тишина. Казалось, даже птицы замолкли. В той стороне тихо скрипнуло, кто-то будто всхрапнул. Женщины у стены, как и стоявшие рядом солдаты замерли, не шевелясь. Они напряженно прислушивались, но тишину ничто больше не нарушило.

Они не видели, как, дернувшись, закачались, поворачиваясь на веревках в полутора метрах от земли три голых женских тела, как самая молодая из повешенных, Анечка медленно поджимала ножки, и так же медленно распрямляла их, протягивая то в одну, то в другую сторону, будто робко, осторожно ощупывала растопыренными пальчиками воздух вокруг. Как сразу же отчаянно забилось в петле сильное, лоснящееся тело Веры Зайцевой, мучительно выгибаясь и взбрыкивая. Как Зоя Васильевна, висевшая с минуту неподвижно, вдруг прогнулась, как дуга, дернулась, и стала так отплясывать в петле, что трудно было уследить за мельканием ее белых коленок, пяток и ягодиц.

Через несколько минут из оцепенения их вывел звук заведшегося грузовика. Большая машина, медленно выехав из-под виселицы, на которой мучительно дергались три голые женщины, двинулась в их сторону. Тут же рядом возник Штольц. Он выглядел каким-то странно возбужденным. Все, кроме Даши, были уже голыми, только она еще не сняла узкие белые трусики. Она держалась за них двумя руками, как за последнюю соломинку, все еще надеясь, что ей удастся остаться в них. Штольц, окинув их взглядом, что-то громко приказал, показав пальцем на девочек. Потом подошел к женщине и, заслонив ее от них плечом стал уже в полголоса, но настойчиво ей что-то говорить, оттесняя от них.

- Доченька, ты должна снять трусики, или нас с тобой свяжут. Так мы хоть прикрыться сможем.

Женщина выглянула из-за плеча Штольца.

- Сними, доченька, не сопротивляйся. Я … О! Герхард!

Девочка, отвернувшись от мужчин, послушно присела, сбросив трусики и выпрямилась, прикрывая лоно ладошкой. Она бросила их сверху на аккуратно сложенную одежду, и повернулась назад, хотела посмотреть, где мама, и не увидела ее. Поискала глазами вокруг. В памяти чисто автоматически отложилось, что мама назвала Штольца по имени, и тут ее взгляд наткнулся на виселицу. Подъехавший вплотную грузовик теперь не заслонял ее, и все было видно, хоть и издали.

Даша увидела повешенных. Они были еще живы, хотя их повесили уже несколько минут назад. Тела женщин еще подергивались, медленно раскачиваясь на веревках. То одна, то другая вдруг вздрагивали в конвульсиях, и, казалось, это все. Но через пол минуты одна из них опять дергалась, все слабее, но снова. И снова. И вот опять. И все, люди, даже солдаты, смотрели, ждали, когда уже… Вот! Опять шевельнулась. Анечка. Прогнулась и слабо взбрыкнула стройными ножками. Пауза. Все висят неподвижно. Снова Аня. Она, наверно, последняя. Вот и все. Нет! Зоя Васильевна.

Еще через пару минут стало ясно, что больше уже никто не дернется. Все казненные мертвы, пора приступать к следующим. Даша оглянулась, но мамы опять не увидела. Рядом солдат скручивал локти худенькой Лизы. Та молчала, только морщилась от боли. Где же мама? Даше вдруг стало страшно. Она осталась одна. Инстинктивно она потянулась к Лизе, они прижались друг к другу. Их чуть подтолкнули к грузовику, там они стояли, возле огромного колеса, под самым бортом, испуганно оглядываясь. Солдаты, окружавшие их, не трогали девочек. Все будто чего-то ждали. Мужчины курили, болтали между собой, видно делились впечатлениями о казни.

Даша волновалась все больше. Что с мамой? Почему ее нет? Но время шло, и спросить было некого. Оставалось стоять и ждать неизвестно чего. И вдруг она взлетела. От неожиданности громко взвизгнула. Один из солдат схватил ее сзади за талию и легко поднял над головой. Даша не успела ничего сообразить, как крепкие руки сверху подхватили ее подмышки, и она вдруг оказалась в кузове грузовика. Солдат опять нагнулся за борт, и через мгновение с ней рядом стояла Лиза. Грузовик завелся, выбросив облако дыма.

“Ой, как же это! Ведь нас уже повезут вешать! А где мама! Я не хочу!!!” Совсем забыв, что она голая среди мужчин, девочка заметалась по кузову, подбегая то к одному, то к другому борту. Солдаты весело гоготали, а Даше становилось совсем страшно. Она не выдержала и закричала:

- Мама!!!

- Я здесь, доченька! Не бойся! Я иду к тебе!

Даша бросилась на голос, к борту, и увидела маму. И рядом Штольца. И солдат вокруг. У стены. Казалось, что они никуда и не исчезали. Только странно смотрелось сверху: мама совсем голая, а вокруг десяток мужчин. Одетых. Солдаты держались чуть в сторонке, а Штольц, поддерживая маму, подвел ее к высокому борту. Девочке показалось, что мама ступает как-то неуверенно, обеими руками держась за локоть Штольца. И щеки ее были какие-то слишком раскрасневшиеся.

Вот они подошли к борту, солдат опять перегнулся наружу, протянул вниз руки. Но она, уже стоявшая лицом к грузовику, все медлила, пристально глядя через плечо прямо в глаза Штольца. А он смотрел на нее. Наверное, с минуту. Потом она отвернулась и вскинула руки навстречу ждущему немцу. Штольц вдруг быстро согнулся, подхватил женщину под ягодицы, и вдвоем с солдатом они ловко переправили ее в кузов, где к ней тут же бросилась Даша. Они обнялись.

Грузовик медленно тронулся задним ходом к виселице. А мама с дочкой тихо стояли в углу кузова, прижимаясь друг к другу. Даша внимательно вглядывалась в отчего-то раскрасневшееся мамино лицо. Та как будто старалась отвести глаза.

- Мама! Где ты была?

- Не важно, доченька, все хорошо, я с тобой. Не смотри туда! Не надо…

Но девочка уже не могла оторвать глаз. Они были уже под виселицей. Грузовик остановился и заглох. Немцы стали возиться с задним бортом. Повешенные качались совсем рядом. Увидев их близко, Лиза стала тихонько подвывать, как щенок, уставившись на повешенную сестру. По щекам ее потекли слезы.

Вера Зайцева висела чуть выше, Анечка и Зоя Васильевна чуть ниже. Зоя Васильевна висела к ним боком, Вера спиной. Только Аня висела к ним лицом. Но это была теперь не совсем та Аня. Ее тело осталось совершенно таким же: тонкая талия, гладкие бедра, между чуть разведенных ног небольшой островок редких, начинающих курчавиться волос, дерзко торчащие остроконечные груди с бледными, напряженными сосками. Только лицо повешенной девочки, склоненное набок, когда-то прелестное, свежее, теперь было вздувшимся, будто опухшим, потемневшим. А еще мучительно выкатившиеся, такие красивые карие глаза и неестественно далеко вывалившийся ярко красный язык, казавшийся почему-то слишком длинным.

Зоя Васильевна медленно раскручивалась на веревке, то почти поворачиваясь к ним склоненным лицом, с белками широко раскрытых закатившихся глаз, показывая большие иссеченные груди, то поворачиваясь спиной. Тогда становилось видно, как глубоко впилась проволока, стягивающая локти женщины и ее посиневшие, скрученные запястья. Тонкие, красные пересекающиеся полосы сеткой покрывали круглые, широкие ягодицы и бедра. Был виден узел петли на затылке, а веревки, стягивавшей удлинившуюся шею, не было видно в складке покрасневшей вокруг кожи. Ветер тихо шевелил конец растрепавшейся косы.

Вера висела неподвижно, спиной. Было видно только красное ухо рядом с узлом глубоко перехватившей шею петли. Только ее тугой, крепкий зад выделялся незагорелой белизной на фоне смуглого тела.

Между тем Лизу уже повели, поставили на край борта, и высокий немец, казавшийся слишком массивным рядом с худенькой девочкой, уже затягивал петлю на ее тонкой шее. Несчастная продолжала тихонько поскуливать, совсем не слышно, хотя столб ворот уже закрыл от нее повешенных, и теперь она видела только внимательно смотревшую на нее толпу и еще группу офицеров, стоявших ближе к виселице. Некоторые из них нацеливали на нее фотоаппараты.

- Ну, вот, доченька, теперь мы. Держись, еще немного, и все. Пойдем.

- Хорошо, мамочка. Я выдержу, вот увидишь. – Даша решительно встряхнула головой. – Я смогу.

Они крепко обнялись и поцеловались. Солдат уже был возле них, и обе пошли сами. Всего несколько шагов от кабины к краю откинутого борта. Туда, где их ждали две хищно изогнувшиеся петли. Они встали рядом, на краю, причем Анастасия практически уткнулась лицом в петлю, глядя через нее, как через рамку, а Даша стала чуть сбоку, так, что веревка касалась только волос за ее ухом. Обе, одной рукой прикрывая промежность, другой старались прикрыть груди. Причем девочка заметно стеснялась, в то время, как взрослая женщина держалась прямо, с достоинством.

- Доченька, когда нас повесят, не хватайся за веревку. Будет немножко больно, но ты потерпи. Все равно ничего не сможешь сделать, будет только еще больнее.

Анастасия говорила тихо, не поворачивая лица, пока немец затягивал петлю у нее на шее. Она внимательно оглядывая толпу, и будто не замечала Штольца, стоявшего всего метрах в полутора, и в упор разглядывающего ее голое тело.

- Хорошо, мама, я постараюсь.

- Держись, доченька, сейчас все кончится. Просто расслабься и не сопротивляйся. Я с тобой.

Коленки Даши предательски тряслись, еще немножко мешало тонкое поскуливание Лизы справа. Ну и ничего, успокаивала она себя, сейчас и все. Ей накинули петлю на шею, затянули узел. Не плотно, но надежно. Шершавая веревка колола шею. Она не смотрела на маму, только вперед, будто пытаясь запомнить все, эту толпу, свежие ветви деревьев, яркое небо.

Потом, будто издалека, послышалось: “По распоряжению… за связь… будут публично повешены… Елизавета Зайцева, восемнадцати лет… …”

“Ей же нет еще, - Даша непроизвольно прислушалась, - ей должно быть семнадцать…” “Анастасия Климова… тридцати пяти… Дарья Климова…”

Взгляд Даши вдруг остановился на белокурой молодой немочке, которая, повиснув на локте толстого эсэсовца, прижималась к нему, и, смеясь, шептала ему что-то, на ухо. Эта черная пилотка… Она сбивала с толку. И вдруг Даша вспомнила ее.

Эти голубые глаза, строгий взгляд… Стол, покрытый кумачом.

“Ответьте, Климова, сколько орденов у Всесоюзного… Ленинского… Скажите, Климова, в чем состоит принцип демократического централизма?…”

Тогда на ней была полосатая рабфаковская майка, красная косынка, и волосы были длиннее, заплетенные в две косички. Это она! Даша вспомнила даже фамилию. Владленова. Тамара Владленова. Секретарь райкома комсомола…

“Как же… Она… Она там.… С немцами! А я.… Ведь я!… Меня же ведь сейчас!!!.… Это неправильно!”

Даша повернулась к маме, будто хотела найти там помощи, и вдруг увидела, что та опустила руки, которыми только что пыталась прикрыть свою наготу, выпрямилась, глядя куда-то вверх, глубоко вдохнула, отчего ее красивые груди приподнялись, ладони сжались в кулаки, так, что побелели пальцы.

Она еще успела краем глаза заметить, как Штольц что-то говорил высокому худому офицеру, целившемуся прямо в нее объективом фотоаппарата, как улыбнулась ей Тамара Владленова, вроде ободряюще, и вытянула ярко накрашенные губки, будто посылая воздушный поцелуй. Потом мир полетел вверх...

…Больно резануло горло. Но Даша не потеряла сознание. Ее босые ножки свободно закачались в воздухе. Руки непроизвольно дернулись к шее, но она, спохватившись, снова опустила их, сжав кулачки. Боль в горле была не такой уж и страшной. Даша, почему-то ожидала, что будет больнее. Узел петли, чуть съехавший к левому уху, наклонил ее голову, но девочка попыталась выпрямить шею, поднять лицо. В голове как-то зазвенело, и девочка не сразу поняла, что уже не может дышать. Веревка давила под подбородком, выталкивая наружу язык.

“Вот, значит, как это… Меня повесили!…”

Сквозь звон в ушах она услышала, как заревел отъезжающий грузовик. Земля качалась где-то далеко внизу. Даша упрямо сжимала зубы, она не хотела, чтобы ее язык так некрасиво вывалился наружу. Тело ее стало поворачиваться на веревке, и сквозь сгущавшийся розовый туман она увидела висевшую рядом маму. Ее запрокинутое, начинающее наливаться красным лицо над удлинившейся белой шеей. Глаза женщины были закрыты, губы разъехались, открывая ряд ровных, белоснежных, крепко сжатых зубов.

Даша, крепко стиснув прижатые к бедрам кулачки, уже начала раскручиваться в другую сторону на веревке, но вдруг Анастасия открыла глаза. Она сразу увидела еще висевшую к ней лицом дочь, и взгляды их на миг встретились. Женщина вскинула, протянула руки, но не смогла достать висевшую в метре от нее девочку, и руки ее, царапнув растопыренными пальцами воздух, бессильно упали вдоль тела. Даша тоже попыталась дотянуться до мамы, но ее уже разворачивало на веревке в другую сторону, и она только нелепо взмахнула руками.

Прежде, чем совсем потерять ее из виду, Даша еще увидела, как мама задрожала, дернулась, челюсть ее отвалилась, и из раскрывшегося рта все же вывалился длинный, покрытый слюной язык. Боль в шее оказалась вполне терпимой. Но щеки девочки горели, лицо пылало, перед выпирающими глазами, чуть раскачиваясь, наискосок стала опять проплывать толпа. Справа налево, медленно. Вот люди… Замерли, застыли… Вот, ближе, немцы. Офицеры. Опять Тамара. Ее яркие, улыбающиеся губы. Штольц… Люди…. Ей вдруг показалось, что все сейчас смотрят именно на нее.

“Мамочки, я ведь голая!.. Перед ними всеми!!”

Ее тонкие руки судорожно заметались, поднялись, дрожащие ладони прикрыли маленькие, но заметно округлившиеся груди. Потом одна метнувшись вниз, прикрыла пах. Девочка стала задыхаться. Запаниковала, дернулась, потом еще. В голове все медленнее и громче стучал тяжелый молот. Поднявшийся волной ужас заполнил ее, захватил ее сознание.

Дышать!!! Я не могу дышать!!! Я умираю!!! Не-е-е-е-т!!!

Она хотела закричать. Рот ее раскрылся, и язык сам собой выскользнул наружу.

Герхард Штольц стоял и смотрел. Это была далеко не первая казнь, которую он видел. Но эта женщина, которая сначала висела почти неподвижно, а сейчас дико билась в петле прямо перед ним, раскручиваясь на веревке, выгибаясь и по-лягушачьи взбрыкивая ногами, ему нравилась. Ее изгибающееся на виселице тело, зрелое, сильное, опять привлекало его, будило в нем желание. Мышцы напрягались под ее гладкой кожей, груди подпрыгивали, живот пульсировал.

“Да, красивая. Породистая. Жаль, конечно, что нельзя было оставить. Хотя, можно было отправить концлагерь, но чем это, так лучше сразу вздернуть. – Герхард внимательно смотрел на нее снизу вверх. - Как отчаянно бьется! Какое роскошное тело”.

Он успел насладиться ей. Всего за несколько минут до казни. Не насиловал. Герхард не любил насиловать. Она была согласна на все. Делала все, что он хотел. Оказалось, ее восхитительный, такой упругий зад никогда раньше не знал члена.

“Жаль, что не был знаком с ней раньше. Жаль… Но что поделаешь. Эрик сейчас все сфотографирует. Особенно ее. Оставить фотографии на память”…

Герхард был излишне сентиментален. Уже прошло минут десять. Анастасия уже не билась так отчаянно, высоко задирая коленки. Она уже не поднимала ноги, ее тело только лениво изгибалось и время от времени вздрагивало, совершая на веревке круг, то в одну, то в другую сторону, будто специально давая себя рассмотреть со всех сторон. Молодые девочки слева и справа все еще довольно активно сучили ножками и раскачивались, и удлиненные грудки одной из них при этом смешно подскакивали, болтаясь из стороны в сторону.

“Живучие. Минут пять еще подергаются. А эту, худенькую, может, вообще придется за ноги тянуть, чтоб удавить. Легкая слишком”.

- Ну, что, сфотографировал? - Герхард достал сигареты и предложил все еще не отрывавшему глаз от виселицы Эрику.

- Да. И когда петли накидывали, и когда вешали, и когда отплясывали. - Эрик прикурил от протянутой Штольцем спички.

– Солнце удачно, у нас за спиной. Кадры хорошие получатся. Эльзе пошлешь?

- Не знаю. Хотя ей нравятся фотографии повешенных женщин. Я ей как-то показывал, ее это так возбуждает. Прямо бешеная становится.

- Ну, а как эта? – Эрик кивнул в сторону Анастасии. – Ничего была?

- О. Эта – высший сорт. Надо было раньше ей заняться. Не думал, что ее придется вздернуть так скоро. У тебя еще кадры остались?

- Еще есть парочка. Хочешь рядом с ней сфотографироваться?

- Да. - Герхард подошел к виселице, стал возле тела висящей женщины. Ее босые ступни слегка раскачивались на уровне его груди.

– только сделай, чтобы она вся была в кадре.

Эрик чуть отошел, присел на одно колено, нацелил объектив.

- Девчонки тоже попадают.

- Ну и прекрасно. Как получится?

- Картинка отличная. – Эрик все корректировал ракурс, чуть отошел влево, опять присел. – Поверни ее немного, чтобы лицом была, и придержи, чтоб не качалась.

Штольц слал чуть сзади, взял повешенную за икры, повернул лицом к фотографу. Икры только что казненной женщины были мягкими и теплыми, почти горячими. Подняв глаза, он увидел сходящиеся половинки ее круглого зада, мокрые, слипшиеся волосы между ног, мутноватые капли, стекавшие по бедрам с внутренней стороны.

“Наверное, правду говорят, что они кончают, когда их вешают”, – про себя подумал Штольц. Он стал так, что левая нога Анастасии свисала перед его плечом, а ее босая пятка касалась его груди.

- Отлично! Так и стой. Улыбочку… Но Герхард остался серьезным.

- Ну, что, пойдем выпьем? Курт привез отличный французский коньяк, - спросил Эрик, закуривая, когда они уже отошли к краю небольшой площади перед старыми воротами. – Фотографии напечатаю завтра.

- Пойдем.

- Ты что такой грустный? Девочку жалко? Брось, вон их сколько. Хоть комендант и взял моду на каждом углу их пачками развешивать. Все равно всех не перевешаешь.

- Да, конечно. Она мне нравилась.

- Ничего, найдешь себе другую. Под тебя любая ляжет, только свистни. А эту забудь. Я тебе завтра фотографии отдам, пошлешь Эльзе, пусть поревнует. Увидит, каких красивых женщин тут ее Герхард охаживает.

- Да, наверно, ты прав. – Герхард отвечал рассеянно.

Он напоследок оглянулся назад, окинул взглядом гирлянду голых, бело-розовых женских тел, освещенных ярким весенним солнцем. Они медленно раскачивались на веревках, свернув набок головы, с неестественно глубоко перехваченными в петлях шеями. На секунду дольше его взгляд задержался на Анастасии Климовой. “Черт! Что-то я действительно распустился. Это усталость. Пойти, напиться.”

- Идем! – Он решительно завернул за угол.

За его спиной грузовик опять подъехал к виселице, и немцы стали развешивать на грудь казненным небольшие таблички с яркой надписью: “Я ПОВЕШЕНА ЗА СВЯЗЬ С ПАРТИЗАНАМИ”.
User avatar
Anna
Posts: 754
Joined: Thu Dec 06, 2018 5:04 pm
Has thanked: 997 times
Been thanked: 329 times

Re: Рассказы Бора

Post by Anna »

Ммммм да, один из моих любимых :)
Сразу хочу предупредить: я бандеровка, хохлособака, свидомитка, укропка и карательница.
А кровь русских младенцев я пью утром натощак.
User avatar
Кристина
Posts: 323
Joined: Fri Mar 13, 2020 10:32 pm
Has thanked: 598 times
Been thanked: 80 times

Re: Рассказы Бора

Post by Кристина »

Классный рассказ.Я читая его сто раз мастурбировала.
udavill
Posts: 255
Joined: Sun Mar 07, 2021 8:03 am
Been thanked: 14 times
Contact:

Денис

Post by udavill »

Денис

… Телега слегка покачивались, и Денис, нервничавший поначалу, стал немного успокаиваться. Он привалился спиной к копне сена на телеге, и расслабился.

Степан курил рядом, а Максим с Пашей шли пешком, впереди телеги, справа и слева от дороги, держа карабины наготове. Между ними, впереди телеги, шли восемнадцать молодых женщин и девушек. Некоторые из них были в исподних рубашках, некоторые – почти одетые, а две молодки – только в трусах и лифчиках. Денис старался не смотреть на них, иначе его член начинал набухать, и парень стеснялся. Голые ноги полуодетых девушек и женщин, их гуляющие при ходьбе чуть прикрытые ягодицы – возбуждали его.

- Так, ты, значит, впервой? – Лениво покуривая, спросил Степан.
- Я только недавно… - Смутился Денис. – Еще не приходилось…
- Что, баб не вешал еще, значит… А стрелять их приходилось?
- Я только одну женщину расстрелял, и двух девочек. По приказу. Месяц назад.
- Голых стрелял?
- Голых. Сейчас ведь так положено…
- В грудь стрелял, или в голову?
- В грудь. Ну, а потом и в голову…
- Красивые были? – Степан не спеша расспрашивал парня, дымя папироской.
- Ну… Да. Женщина, так вообще. - Денис вспоминал тот расстрел. - Разделась, у дерева встала, и не прикрывалась совсем. Даже руки за спину завела. Да, красивая…
Груди большие, соски торчат… Бедра широкие. Зад такой увесистый, белый. Лет тридцать ей было, наверное. Глаза закрыла и не дышит.
- Ну, а ты?
- А что я… Бахнул ей между грудей. Как они запрыгали! Как мячики, вверх, вниз, в стороны. А она стоит, только к дереву спиной прислонилась. Ну, я ей тогда еще раз. В левую сиську попал. Брызги - во все стороны! А она стоит, не падает. Тогда я ей в живот. Вот тогда она согнулась, наклонилась вперед, и упала. Волосы прямо мне на сапоги.
- В упор стрелял?
- Да, близко. Метров с трех.

- А что девочки?
- Да, ничего. Дочки ее были. Совсем сцыкухи. Одной лет пятнадцать, а другой - тринадцать, наверное. Они уже голые, рядом стояли. Так, когда женщина упала - старшая ну бежать! А младшая к маме бросилась, ну обнимать ее, в крови перемазалась.
Старшую я на бегу срезал. Между лопаток попал. Она далеко не убежала, метров двадцать. А как пуля ее догнала, так она даже через голову кувыркнулась.
- Ну, и чем кончилось?
- Женщину Василий ногами в яму скинул. Он тогда мне помогал. Девчонка мелкая, голая, за ней сковырнулась. Я ей сверху в голову выстрелил, у нее черепушка и разлетелась. Пуля в затылок попала, лица вообще не осталось. Только волосы, да мозги наружу. Старшую сестренку пришлось за волосы к яме тащить. Правда, коса у нее была длинная, да и сама едва ли пуда два. Так что не тяжело. Пока тащил, она еще стонала. Потом в яму сбросил, и в голову стрельнул. Тоже мозги по всей яме.
А потом женщина вдруг сама зашевелилась, застонала, вся в мозгах, ошметках, кровь изо рта льется… Живучая оказалась! Пришлось и ей в лоб засадить. Так, вот, пятью патронами и справился.
У женщины, правда, черепушка не лопнула, хоть я и близко стрелял. Только дырка во лбу, ну, а затылок там явно был в смятку, но сверху того не было видно. Только глаза вытаращенные, огромные такие… Да… Так вот.

- Ну, и что. Нормально расстрелял. - Степан выбросил окурок, и опять потянулся за трофейным портсигаром. - Можно было и меньше патронов потратить, но для начала и так неплохо. Эх, вот когда нам с Игорем и Петруней пришлось сразу сотню баб расстреливать, ну, их девяносто четыре было, вот то была война!
Нас то и было всего шестеро. Мы втроем, и трое немцев. Правда, собака была. Хоть немного их пугала.
Хорошо, десять лопат по дворам собрали. Баб раздели, чтоб послушнее были, и два часа они, голые, яму копали. А уж как стрелять начали! Вот тогда патронов вовсе не жалели. И началось…
Одна давай бежать, другая воет, как белуга, третья прямо на грудь бросается, молит, мол, не убивай!
В ряд по десять ставили перед ямой, и три рожка из трех Шмайсеров. А немцы бегущих подстреливали. Одну девчушку, совсем маленькую, что от страха побежала, овчарка догнала и загрызла. И вот какая воспитанная собака! Тушку дохлую притащила и к ногам немца положила. Горло вырвано напрочь, голова, полу оторванная болтается, а все же трофей принесла.
Да, лупили тогда конкретно. У меня ствол просто руки жег. Пока не осталось штук десять последних – пришлось нам попотеть.
Потом добивать начали. Ну, не всех же сразу убьешь. Помню, у меня руки в крови были по плечи. Я еще из автомата пристреливал, одиночными, в башку. А Петруня разошелся, в яму спрыгнул, и давай их штыком тыкать. Воткнет в грудь, или в живот, и давай проворачивать. А она корчится бедная, недостреленная, хрипит, стонет.
Он ходит по ним, по голой куче, на головы, груди наступает, а как увидит, что какая еще не совсем сдохла, так и давай ее штыком ковырять. Любитель был.
Игорь - тот по спокойнее был. Сверху смотрел и курил.

Может, мы всех тогда и не кончили, но бульдозером яму закопали, и трактор еще раз десять сверху проехался. Заровнял все, как надо.
Вот так вот, а ты говоришь…
А уж по двадцать, тридцать, так мы раз сто расстреливали. Главное, заставить их яму вырыть, ато потом тушки вонять начинают. Ну, у тебя еще много впереди. Это уже потом приказали их вешать, и только голых, конечно, и чтобы подольше не снимать.
Вешать, конечно, сложнее, чем просто стрельнуть, но больше воспитательный эффект. Комендант не дурак.
Когда твои сестры, матери, дочери, качаются на веревках уже неделю, с вывалившимися языками, распухшие, голые, очередная сучка должна задуматься, а хочет ли она попасть на ту же веревку?

Вот этим мы сейчас и будем заниматься. Воспитательной работой.
- Да нет, я ничего… Просто впервые…

Не боись, я тебе все покажу. Собак не вешал раньше? Ну, по хозяйству… Когда суки слишком много потомства нагуливают?

- Нет, не приходилось… Батя, правда, как-то нашу суку вздернул на ветке, я видел. Дергалась она долго… Я потом ее закапывал. Язык длинный…
- Так это – то же самое! Не боись… Бабы – они, обычно, спокойные. Вздернем аккуратно, и все будет путем. – Степан затянулся папиросой. – Брыкаться будут, конечно, но ничего… Веревку на шею, и вверх. Это просто. Сегодня много их…



Так они и приехали.

Толстая осина одиноко стояла за околицей, широко и низко раскинув толстые ветки. Старое дерево стояло рядом с дорогой, ведущей в деревню. На одной из низких веток медленно раскачивались на ветру три голых женских трупа. На другой ветке, невысоко над землей – нагие трупы двух молоденьких девочек со связанными руками. Повешенные медленно поворачивались на веревках, ветер слегка трепал их волосы, раскачивая мертвые тела. Голые женские трупы были слегка желтоватыми. А лица повешенных, вздувшиеся, были серо-сизыми, страшноватыми, с вывалившимися, фиолетовыми распухшими языками, мутными белками закатившихся глаз… Этих повесили вчера.

Здесь всегда вешали женщин. Молодок, девчушек, на кого выпадал жребий и карающий меч немецкого правосудия. Низкие прочные ветви дерева постоянно использовались, как виселица. На ветках болтались кучи обрывков веревок, трепавшихся на ветру.

Повешенные женщины и девочки висели невысоко. Босые ступни двух взрослых женщин почти касались травы.

- Стой! – Скомандовал Степан, спрыгивая с телеги. - Сегодня он был старший.
Женщины покорно остановились, испуганно косясь на повешенных.
Степан сбросил с телеги две лопаты.

- Так, мадмуазели! – Грубовато обратился к женщинам Степан. – Берите лопаты!
Две женщины покорно взяли инструмент.
- Копайте здесь! – Степан показал место. – Отсюда и вот сюда. Два на четыре метра. И поглубже, чтобы все поместились. Можете меняться. Приступайте!
Женщины пошли к указанному месту.
- Эй, стоять! – Окрикнул их Степан. – Куда пошли! Сперва раздевайтесь! Давайте, догола, и шмотки кидайте сюда, к дереву. Нафиг нам потом ваши потные тряпки… Да, и обувь тоже. Догола, я сказал! Непонятно? Я сейчас нагайкой поясню! Быстро, суки!
- Макс, ты - здесь! Паша, ты - тут! Если которая побежит - стреляйте по ногам или в задницу. Я потом кожу живьем сниму. Поняли, суки!? Копайте!

Две первые женщины послушно принялись копать.


- Ты, Дениска, не переживай… Это только первый раз, кажется, трудно, да и не то, чтобы… А потом - просто будет. Я знаю, сколько уже вздернул… Кто из знакомых, среди этих, есть?
- Я вон ту знаю, - Ответил парень. - Ее Светкой, кажется, зовут. Не помню… В школе видел. И Веру Макаровну знаю. Она у нас химию преподавала. - Денис тоже с опаской поглядывал на голые трупы повешенных, качавшиеся на веревках.
- Ну, вот, и ничего страшного! Небось училку голой еще не видел? Так посмотри… Вон, какая фигуристая… Ох, какая жопа, просто как два арбуза… Смотри, как напрягается! Ты покури пока, они еще долго копать будут…

Через час яма была уже почти готова. Степан следил, и подсказывал женщинам, где еще выбрать песка.
- Ну, хватит! Выбирайтесь оттуда! – Приказал он последним копавшим девушкам. Помог им выбраться из ямы. - Теперь все становитесь в шеренгу здесь!
Женщины послушно выстроились.
- Слушайте меня внимательно! Если кто - нибудь станет брыкаться, упираться – я буду бить! Или прострелю коленку, или выстрелю в живот. Будете вести себя спокойно – удавим быстро и не больно, понятно? - Бедняжки нестройно кивнули.
- Сейчас ложимся на землю, вот тут, в рядок. На живот, и заводим руки за спину. Живо!

Максим стоял рядом с карабином наперевес, а Паша разматывал моток веревки. Женщины и девушки, нагие, укладывались на землю. Они лежали на травке, и их голые, круглые попки опять смущали Дениса.

- Что, засмотрелся? – Подтрунивал его Степан. – Сейчас они еще и спляшут, да и как! Ты давай, вяжи им руки. Вон, проволока. Только крепко вяжи!

Паша, тем временем, забравшись на телегу, стал срезать тела повешенных. Голые женские трупы мешками падали на землю. Потом он оттаскивал их за волосы и бросал в свежевырытую яму. Освободив ветки, Паша снова принялся распутывать веревки.

Денис пока успел скрутить запястья первому десятку женщин. Они стонали, когда жесткая проволока больно впивалась в их тонкие запястья. Денис боролся с эрекцией, которая доставляла ему неудобство.
- Давай быстрее! – Поторопил его Степан. – Пора уже начинать!

Скоро Денис закончил. Руки всех женщин и девушек были надежно связаны проволокой.

Степан прошелся вдоль ряда лежащих на траве голых женщин.
- Ну, что, кто хочет быть первой? – Спросил он несчастных.
Вдруг одна из юных девушек задергалась, повернулась на земле.
- А можно – меня? Я очень боюсь… Можно быстрее?

- Конечно, можно! - Степан поднял девушку на ноги, радушно улыбаясь, подвел к дереву, через ветку которого уже была переброшена веревка.
Степан держал девушку, стройную шатенку, за локти. К голой груди ее, и животу, прилипли зеленые травинки.
- Ну, давай! – Прикрикнул он на Дениса, и тот набросил петлю на шею бедняжки.
- Волосы убери!
Денис аккуратно высвободил густые волосы девушки из-под веревки.
- Затяни петлю, как следует! Да не так, за ухом!
Денис, дрожащими руками, затянул петлю. Чуть сильнее, чем надо было бы. Девушка закашлялась.
- Да не надо так сильно! – Пожурил его Степан, отпуская девушку.
- Мамочки, кх..х! Мамочки! – Причитала голая бедняжка, горло которой уже сжимала веревка. – Девушка сильно дрожала, кусая губки. Натянутая веревка уже склонила ее головку набок.
- Тяни! – Степан взялся за другой конец веревки вместе с Денисом. Они потянули вместе.
Голое девичье тело легко взмыло сразу на метр от земли. Повешенная захрипела, взбрыкнула голыми ножками.
- Выше! Привязывай! – Сказал Степан, удерживая веревку.
Денис быстро привязал конец к небольшому обрезанному суку.

- Ну, вот, видишь, как просто! – Ухмыльнулся Степан. – Только отойди в сторонку, ато она тебя еще пяткой огреет… А потом еще и обрызгает… - Степан ухмыльнулся.

Повешенная девушка хрипела, извивалась, отчаянно брыкаясь на веревке. Голые ножки ее широко отплясывали в воздухе. Нагое тело бедняжки изгибалось, корчилось. Она то поднимала согнутые в коленях ножки к груди, то резко бросала их вниз. Небольшие грудки ее дрожали и подпрыгивали, и живот, и бедра немыслимо напрягались.
После нескольких минут бешеных рывков искаженное мукой лицо девушки вдруг расслабилось, изо рта ее вывалился темный, заслюнявленный язык, и голое тело несчастной задергалось в предсмертных судорогах. Выпученные глаза ее окосели.

- Ну, вот… - Ободрял Дениса Степан. – Видишь – как просто? Как собаку вздернуть… Вон, и язык вывалился, как у суки… Еще немного – и отойдет… Давай следующую…

Следующей они вздернули тридцатидвухлетнюю Марину Степанову. Она так послушно сунула голову в петлю, повернула голову, когда Денис затягивал веревку на ее шее. И в самый последний момент – еще обернулась к парню.
- Ну, что же ты… Вешай уже, не медли!

Когда они со Степаном вздернули женщину, та сперва висела неподвижно, медленно поворачиваясь на веревке в метре от земли. Полные фигурные ноги ее, чуть согнутые в коленках, разошлись в стороны, раскрывая промежность. Крупные ягодицы ее играли, напрягаясь, расслабляясь, бедра выжимались, обозначая мышцы. Округлый живот женщины пульсировал, то втягиваясь, то выпячиваясь, когда крепкий зад ее выгибался назад.
Что-то исключительно эротичное было в ее подергиваниях.
Хоть лицо повешенной и вздулось, побагровело, но выпученные глаза ее еще долго оставались ясными. И каждый раз, когда тело ее поворачивалось, раскручиваясь на веревке, Денис ловил ее взгляд. Внимательный и укоряющий. Живой. Вытаращенные глаза ее поворачивались, следили за парнем.
Потом большие гуди ее беспорядочно запрыгали, дергаясь и раскачиваясь.
Денис заметил, что густой треугольник курчавых волос в ее паху стал совершенно мокрым. Стоя рядом, он видел, как на жестких лобковых волосах повешенной дрожали мелкие капельки. Петля скоро сделала свое дело, и, задрожав в агонии, женщина отошла, закатив глаза, вывалив язык и расслабившись. Из промежности ее обильно потекло по ногам.

- Ты знаешь, – Спросил у Дениса Степан. – Что бабы в петле обычно кончают? Вот эта - точно кончила! Видишь, как из нее течет?
- Не может быть! Правда?
- Да может, и бывает! Ты не удивляйся. Восемь из десяти повешенных баб – в петле – кончают. А эта – кончила точно! Смотри, у нее уже с ног капает… Да с нее прямо течет!
- Я думал, она просто обосцалась…
- Нет… Это - другое… Чувствуешь запах?
- Ну, да, это что-то…
- Это то - то! Это - не моча. Это она сбрызнула, точно! Впрочем, ничего удивительного. Любая баба возбуждается перед казнью. Особенно голая. Если ты ей палец засунешь сейчас между ног - увидишь, что там все горит и жмется.

Денис теперь уже просто не мог справиться с эрекцией. Каменно напряженный член его уже причинял серьезные неудобства.

- Слушай, - По-тихому сказал ему Степан. - Я вижу, у тебя стояк каменный. Тебе надо разрядиться сейчас, иначе лопнешь!
- Я не…
- Не тушуйся, пацан! Ты лучше слушай меня… Я знаю это, не впервой… Баб еще пока много, так что ты, лучше, возьми одну, какую-нибудь, да трахни ее как следует! Согласия тут спрашивать не надо, им все равно сейчас всем в петлю. Обычно они не сопротивляются. Да и многие только рады будут… Разрядись как следует!
Мы с ребятами по любому каких-то из них поимеем, и ты - не бзди! Смотри сейчас, которая тебе больше понравится - бери ее - и нахлобучь по полной! А хочешь - в зад! Ты бабу в задницу - то пробовал, когда?
- Нет…
- Вот ты и дурак! В зад еще интереснее! Да ладно, выбирай сейчас, а мы пока с Пашей будем их потихоньку вешать. Только быстро, не мешкай, ты мне нужен здесь!


Денис, конечно, смущался. Ему было всего восемнадцать, и большого опыта с женщинами он не имел. Но член стоял и разрывался, и парень решил попробовать.
Он прошел вдоль ряда распластанных голых женщин, и его взгляд остановился на аппетитной круглой попке одной из них. Он подошел к ней, и взял ее за плечо.
- Нет, нет! Не надо! – Запричитала девушка. Это была семнадцатилетняя Наденька Самойлова. - Пожалуйста, не надо! Меня - не сейчас!

Ничего не говоря, Денис поднял девушку за волосы, и отвел ее чуть в сторону, за кусты. Юная кудрявая шатенка испуганно охала, ничего не понимая.

…Тем временем в петле задергалась рыженькая невысокая Кира Нефедова. Полная, бледная попка девятнадцатилетней девушки, и ее крепкие, фигурные ножки заплясали в воздухе, выделывая немыслимые кульбиты. Маленькие, покрытые веснушками груди повешенной, с бледными, выпуклыми сосками, мелко дрожали. Узел затянувшейся петли сместился, и веревка запрокинула голову несчастной вбок и назад. Стало видно, как глубоко веревка впилась в белую шею девушки.
Следом, уже через минуту, не менее энергично затанцевала на веревке худенькая, гибкая брюнетка, Лена Ерофеева. Ей было всего семнадцать. Длинная, толстая коса девочки моталась в воздухе. А маслянисто - кучерявая поросль на выпуклом лобке ярко выделялась на фоне ее бледной, полупрозрачной кожи. Повешенная девочка ужасно изгибалась, извивалась, будто змея, стройные длинные ножки ее отчаянно сучили в воздухе. Она часто пинала коленками уже успокаивающуюся, дрожащую в последней агонии соседку, Киру, у которой слюни уже текли по груди и животу, сбегаясь струйками к выпуклому рыжему лобку.
Женщин вешали плотно, не больше метра друг от дружки. Леночка, брыкаясь в петле, скоро заехала пяткой прямо в живот висевшей рядом Кире, отчего вся гирлянда повешенных, голеньких девушек и женщин, толкая друг дружку, стала беспорядочно раскачиваться.


… Денис, ничего не говоря, поставил голую девушку раком, ткнул ее лицом в траву, расстегнул штаны и осторожно, толчком, вошел в нее сзади, удивившись, что влагалище испуганной девушки было мокрым и горячим. Будто она заранее готовилась к акту. Юная Надя, дрожа от испуга, вцепилась зубами в траву, ойкнула, но не сопротивлялась.
Член парня был не только длинным, больше тридцати сантиметров, но и толстым, с большой головкой, размером с крупное яблоко. Намного больше среднего мужского органа. Диаметр его напряженного ствола был больше шести сантиметров, а головка была, естественно, крупнее.

…Еще с подросткового возраста Денис стеснялся своего крупного размера. Кто-то, когда-то, между пацанами, сказал, что у девочек дырочки маленькие. И если у пацана поршень толстый, а головка большая - то просто не сможет войти, и девочки любить не будут. Этот подростковый бред, почему-то с детства отложился в сознании парня.
Иногда, в бане, пацаном, кода непроизвольно возбуждался, Денис с горечью смотрел на свой огромный орган. Переживал, что не сможет быть с девочками… Девочек он тогда не знал, но представлял, вернее, ему казалось, что дырочки у них такого размера, что в них можно едва ли вставить палец.

Никто не рассказал ему правду тогда. Друзья дурили мозги, друзья – скотины. Что можно взять с тринадцатилетних пацанов? Зависть, конечно…

Влагалище юной Наденьки было узким и тугим. Денис двигался в ней с большим напряжением. На всю глубину войти он так и не смог. Хорошо, что влаги хватало. Уже через минуту перевозбужденный парень кончил, залив в лоно девушки море несдерживаемой спермы. Надя, грызя траву и елозя голой грудью по земле, была в полном шоке.

Ужас от того, что ее должны были сейчас повесить, растерянность, огромный, как ей казалось, просто гигантский, мужской член в ее влагалище, причинявший боль и, при этом, немыслимое наслаждение – привели ее в состояние шока. Но она, замешкавшись и запутавшись, не успела испытать почти ничего. Больно, туго и очень приятно, и, кроме того, в нее обильно, приятно плеснуло горячим, и заполнило ее всю.

Надя застонала. Скорее от досады, когда она поняла, что это уже все, все закончилось, и это, скорее всего не повториться уже никогда… Она заерзала, закрутила попкой, пытаясь показать, что она готова, что она хочет еще, но…

Денис достал член из девушки и молча стал заправлять его в штаны.
- Постой! Постой, миленький! – Вдруг взмолилась девушка. – Не торопись! Пожалуйста! Я прошу! Дай мне еще… Я не успела… Ну, пожалуйста, дай!

- Да ну, что ты хочешь? – Уже отстраненно просил Денис. – Он уже остывал.
- Пожалуйста, миленький, еще! Ну, тебе же не трудно?
- Да что тебе!?
И тут девушка затараторила, сбиваясь и захлебываясь словами.

- Миленький! Пожалуйста! Не убирай! Не уходи! Меня ведь сейчас повесят! Ты повесишь. Я больше никогда... Дай мне еще хоть чуть - чуть! Ну немножко! Посмотри! У меня красивая грудь! Посмотри, у меня красивая попка! Сделай это мне еще раз! Тебя как зовут?
-Денис…
- А меня – Надя…

Парень слегка опешил. Но причитания симпатичной голой девушки начали его опять возбуждать.
- Давай, я тебя ротиком поласкаю! – Не унималась та. – Дай мне его! У меня руки связаны, больно, я не могу... Пожалуйста! Дай мне! Я покажу, я умею! Пожалуйста! Сжалься, я ведь сейчас умру! Ты не можешь мне отказать! Прошу!
- Да ладно… - Денис вновь расстегнул штаны, достав уставший, но еще не совсем опавший член.
Надя тут же жадно прильнула к нему. Не просто. Его головка едва поместилась в ее рот. Губы бедняжки растягивались максимально. Лежа на боку, вздыхая и постанывая, она умудрилась всего за пару минут привести жезл парня в твердокаменное состояние. Откуда только у не взялись силы и энергия.

- Миленький, хороший мой… - Шептала она ему, иногда отрываясь от его члена и тяжело дыша. - Возьми меня! Вот так, как ты делал только что... Еще раз... Я не успела, прости... Ты так быстро... А мне надо сейчас! Я... Мне жить осталось только несколько минут…
Надя быстро извернулась, подставив парню круглую попку.
- Вот сюда... Да! ... Охххх!!! Ааом.м!!! А! ААаааа!...

Денис, теперь уже медленно, наслаждался тугим, юным девичьим влагалищем. Ладони его мяли упругую белую попку девушки. Он неторопливо двигал бедрами, и время от времени ощущал, как влагалище девушки сжималось, будто всасывая его член, а потом отпускало… Теперь он смог проникнуть глубже, почти на полную. Сейчас он не спешил, и это нравилось ему все больше. Влагалище Нади будто постепенно проминалось, и парень проникал все глубже и глубже…

Наденька теперь кончала не переставая. Каждую минуту. Она уже ничего не могла с собой поделать. Девочка не могла говорить, только стонала и хрипела все громче. После шестого, самого фееричного оргазма, забрызгав себе все ноги, она, наконец, чуть расслабилась. Опустилась на живот, позволив мужскому жезлу выйти из нее.

- Миленький, пожалуйста... – Обернувшись через плечо, прошептала она Денису, все еще задыхаясь. – Я никогда еще не пробовала в попку… Я никогда уже не смогу… Пожалуйста…
- Ты что, хочешь, чтобы я тебя… Туда?
- Я хочу! Ведь меня сейчас повесят… Ты повесишь... И я уже никогда… Сделай это! Мне так хочется! Денис, миленький, я прошу! Ты не можешь мне отказать сейчас! Это моя последняя просьба! В последней просьбе нельзя отказывать… Наверно, мне будет больно… Это - я потерплю! Но мне будет легче уйти, если я испытаю все…
- Да ты просто не сможешь… Он не войдет!
- Думаешь, я не боюсь? Он у тебя такой огромный! Но я хочу попробовать! Девчонки говорили, что надо просто очень расслабиться… Только ты смочи побольше, смотри, как из меня течет.
И сначала разомни пальцем. Давай, вот так… О!... Еще… Больше… Давай два пальца. Ох! Как приятно! Еще!
Девушка крутила попкой, все больше распаляясь. Но два пальца Дениса все же были намного меньше, чем его огромный член. Анус девушки туго сжимал его пальцы, и парень сомневался.
- Денис! Давай, попробуй! Я постараюсь, расслаблюсь… Он войдет! Если даже ты мне что-то повредишь, порвешь мне попу - я потерплю. Мне осталось недолго. Я не успею истечь кровью. Петля задушит меня раньше. Я даже хочу, чтобы мне было больно… Давай! Вот так… Потихоньку…
Денису и раньше интересно было то, как это делается. Он бережно нацелился в ее попку. Надавил.
- Ой, ой! Больно! Ай! Стой! АААА!!!!! Ох!

Сразу не получилось. Его член был, все же, очень большой для ее маленькой дырочки. Он попробовал еще раз, и еще, но маленький анус девушки не смог принять его, хоть она и хотела, и старалась изо всех сил. Он понял, что надо больше подготовить ее попку, иначе он просто разорвет ее.
Он ввел в попку девушки два, потом три палбца, и, проворачивая, стал интенсивно разминать ее заднее отверстие. Оно становилось все мягче, и через пару минут его головка все же смогла проскользнуть в ее анус. Он, к счастью, оказался теперь достаточно эластичным и смог так растянуться, не разорвавшись.


… Денису и раньше интересно было то, как это делается. Сам он делал это впервые. Видимо, девушка хорошо расслабилась, так что его огромная головка смогла войти в нее.
Понемногу Денис стал продвигаться вглубь, постепенно, вперед – назад, пока не стал медленно продвигаться в глубину. Там было очень туго, намного туже ее влагалища, и от этого очень приятно. Надя уже не стонала, а только охала. То ли от боли, то ли от наслаждения, было непонятно. И скоро он вошел до конца, коснувшись мошонкой ее напряженных ягодиц.
Дальше он стал увеличивать амплитуду, двигаясь все размашистее, на всю длину члена. Только головку он не доставал, боясь травмировать девушку.
Надя кончила четыре раза за десять минут. Она визжала сквозь зубы, рычала, стонала, ревела… Последний, четвертый оргазм не отпускал ее почти две минуты.
Влагалище девушки текло и брызгалось. Под Надей натекла уже целая лужа. Тело девушки уже дергалось в конвульсиях. Ее анус сжимал член Дениса до потери кровообращения. Он сам подошел уже к планке, и его жезл начал давать, но девушка вдруг резко, неожиданно соскочила с него, и, извернувшись змеей, схватила ртом его извергающуюся головку. Захлебываясь, торопясь, девушка глотала все. Не вынимая изо рта, она старалась, поперхнулась, задерживая дыхание. Когда парень застонал, брызнув слишком много, его сперма брызнула у нее из ноздрей, потекла по подбородку. Но и тогда она не остановилась, быстро глотая.

Через минуту, когда Денис уже остывал, Надя смотрела на него расширенными глазами. С полным ртом. Так она попыталась что-то сказать.

- Меперь.. мм..м…ы… Ты.. м..мой мм…муж… повесь меня, быстрее… М… пожалуйста… Я хоч..му, чтобы тмой м..вкус был у меня мо м..рту… И... Мполный мм.. рот… Ты такой с…вкусный… Я готова… Мсейсас! Мм..м мпожалуйста.. Быстрее…

Денис, еще отходя, отнесся с пониманием.
Он поставил Надю под веткой. Над ее головой дергалась в последних конвульсиях повешенная только что двадцатитрехлетняя Юля Касаткина. Она умудрилась брызнуть мочой прямо на Надино плечо. Надя, с пьяными, обалдевшими глазами – только улыбнулась, чуть наморщив носик. Она не отрывала глаз от Дениса, и, в последний момент, когда он уже затянул петлю на ее шее и взялся за веревку - сглотнула, облизнулась и произнесла:
- Подожди… Дай я проглочу… Подожди… - Она причмокнула. – Как вкусно! Умм..м… Сейчас…
Девочка причмокивала и облизывалась.
- Поцелуй меня, Денис… Пожалуйста… Я проглотила все, облизала. Мой рот теперь чист… Тебе не будет противно? Я все проглотила… А потом сразу вешай. Хорошо?

Денис не отказал ей. Поцелуй, как у влюбленных, длился больше минуты. Потом, вместе с Денисом они быстро вздернули девушку.

Почти минуту Надя, с выпученными глазами, растопырив ножки, недвижно раскручивалась на веревке. Только животик ее заметно пульсировал. Потом агония ее вылилась в ужасные корчи, изгибы, дрыганье ногами и, в конце, широко раздвигая коленки, она забрызгала все вокруг своими невообразимо обильными выделениями. Босые ступни ее иногда залетали выше ее головы, то вместе, то поочередно. Прогибаясь назад, она почти касалась ступнями собственных лопаток.
Когда повешенная, наконец, умерла, ее синий язык свисал даже ниже ее подбородка. Судороги казненной девушки продолжались больше десяти минут.



- Ты не пробовал трахать баб, уже повешенных? – Спокойно спросил Дениса Степан, когда бедная Надя уже перестала дергаться в петле. – Они намного спокойнее… И потом, когда они в судорогах, у них там все так сжимается… - Степан подмигнул.
- Но ты, я вижу, зарядил эту сучку по полной… Ладно. Я сейчас тоже отойду, вон с той училкой, а вы пока с Пашей вешайте дальше…

Денис с Пашей вздернули юную девочку с косичками, лет пятнадцати. Она слишком отчаянно отплясывала в петле, и Денису пришлось удавить ее, дергая за ноги.
Потом они повесили полненькую Зою Каминскую, широкобедрую блондинку, с большой выпуклой попой и маленькой грудью с яркими коричневыми сосками. Петля завернула ее голову назад, и несчастная двадцатилетняя девушка умирала долго и мучительно. Волосы на ее лобке были почти рыжими.

Следом вздернули высокую, голенастую Машу Ромашкину, шестнадцатилетнюю блондинку. Худенькую, почти костлявую. Она билась недолго и умерла быстро.
Потом закачалась в петле жгучая брюнетка, кудрявая, двадцатипятилетняя Рита Мокашеева, с большой высокой грудью и обильной порослью между ног. У нее был очень большой зад, полные, тяжелые ноги. Весила она никак на меньше 80 килограмм. Ребята, вдвоем, тяжело вздернули ее. Еще шутили, что одна ее жопа весит больше, чем все остальное… Молодая большезадая женщина сучила крепкими ножками очень долго.

Степан, тем временем, чуть в сторонке, насаживал двадцатитрехлетнюю Ольгу Самойлову, красивую, нежную шатенку. Она послушно выполняла все его приказы. Сначала старательно сосала его член, который Степан грубо вгонял ей в самое горло, потом стояла раком, и даже не кричала, когда он, насладившись ее влагалищем, зашел ей в задний проход. Женщина только быстро дышала, пытаясь расслабить попу.
Только потом, когда Степан насытился, и повел женщину к петле, она тихо сказала ему, так, чтобы никто не слышал:
- Спасибо…
- Да чего уж там...
Через мгновение и она задергалась в петле, отчаянно засучив голыми ножками. Язык повешенной сразу вывалился, глаза окосели, и уже через минуту искаженное мукой лицо ее расслабилось. Голое тело повешенной еще дрожало в агонии, но ее вздувшееся лицо уже было спокойно отстраненным. Ветер чуть шевелил вьющиеся локоны волос, падающие с ее лба. С языка Ольги на ее груди падали длинные капли вязкой слюны, стекавшие вниз по ее гладкому животу к промежности.

Теперь женщин стали вешать на другой ветке.
Первой там стала шестнадцатилетняя Рената Иволгина, миниатюрная фигуристая брюнетка, белокожая, с ярко проступавшими сосудами на груди и бедрах. Когда голую девушку вздернули на веревке, она, сперва, отчаянно забилась, но бешеный танец ее был недолгим. Выпуклые темные ее соски бедняжки скоро перестали дрожать и подпрыгивать, бледное нагое тело расслабилось, и по грудкам и животу повешенной девушки потекла обильная розовая пена из ее рта.

Вешая тридцатидвухлетнюю Галю Митрохину, ребята тянули веревку втроем. Крепкая, фигуристая женщина весила не меньше восьмидесяти килограмм. И ростом она была не меньше метра восьмидесяти.
Как только ноги женщины оторвались от земли, она принялась резво отплясывать, выгибаясь и дергаясь. Веревка, на которой ее вешали, дрожала, как струна. Крепкий зад молодой женщины, подчеркнутый довольно тонкой талией, крутился, как юла. Большие груди ее, удлиненные, как крупные дыни, с яркими, торчащими сосками, прыгали, раскачивались, демонстрируя упругость, удивительную для грудей такого размера. Каждая грудь повешенной женщины была крупнее, чем ее голова.

Денис, хоть и только что удовлетворенный, опять почувствовал возбуждение. Круглый зад повешенной женщины был таким тугим, ее большие, гладкие ягодицы напрягались и дрожали так упруго, что трудно было не возбудиться от такого зрелища.
Когда веревку привязали, подняв женщину где-то на метр, Степан, ухмыльнувшись, звучно шлепнул по тугой ягодице повешенной, отчего ее голое крупное тело, еще дрожащее в агонии, широко качнулось на веревке.

Рядом с ней Максим потихонечку вздернул юную Леночку Богданову, миниатюрную, стройную пятнадцатилетнюю девочку, длинноногую, с крепкой, выпуклой попкой, едва наметившимися грудками и удивительно гладкой кожей. Короткие косички бедняжки заметались в воздухе, и голое тело повешенной девочки принялось немыслимо изгибаться в петле, напрягаясь и отчаянно брыкаясь.
Когда рядом с ней вздернули двадцатилетнюю Тасю Максимову, миловидную кудрявую молодку, веснушчатую рыжую пышечку, юная Леночка все еще продолжала отчаянно брыкаться, толкая ножками и ее, и висевшую рядом Галю.

Крепенькая, фигуристая Надя Жданова отчаянно сопротивлялась, не желая лезть в петлю. Голая девушка визжала и дергалась в руках мужчин, упираясь и дергаясь. Парням пришлось повозиться, пока они не вздернули восемнадцатилетнюю девушку, подтянув ее повыше, метра на полтора. Повешенная бедняжка забилась в затянувшейся петле, выпучив глаза и с далеко вывалившимся языком.

Тем временем не сдавшаяся и не смирившаяся Леночка Богданова нащупала ножками и оседлала висящую рядом Галю Митрохину. Девочка хрипела, обхватив ногами и прыгая на плечах молодой женщины. Петля уже почти задушила девочку, но та из последних сил старалась найти опору, оттянуть неизбежный конец.
Зрелище было интересным, и парни пока перестали вешать остальных, засмотревшись на эту картину. Степан даже закурил, а Денис продолжал стесняться возобновившейся эрекции.

- Слышь, Денис... - Задумчиво произнес Степан. - Тебе надо было вот эту мокрощелку трахнуть. Смотри, как она не хочет сдохнуть. А ткнул бы ее - она бы была спокойнее... Или тебе малышки не нравятся? Вон, моя - то спокойно сдохла, не зря я ее... Ну, мне больше зрелые по душе.
- Жалко девочку... - Смущенно произнес Денис. - Давайте удавим ее. Ну чего мучить ребенка?
- Ну, хочешь - удави. - Затянулся сигаретой Степан. - А я бы еще посмотрел.

Повешенная девочка все больше забиралась на плечи висящей рядом женщины. Хрипела, пускала слюну, но упорно старалась, уже ослабив давление петли наполовину.

- Так будет долго дохнуть... - Задумчиво произнес Степан. – Ладно. Покурим, а там посмотрим. А вы! – Прикрикнул он на лежавших лицом в траву оставшихся голых женщин - мордой в траву! Не смотреть! Ваша очередь придет!

Денис тоже закурил.
Зрелище было, и правда, максимально эротичным. Задыхающаяся в петле голая девочка карабкалась, пытаясь взобраться по телу повешенной женщины. Та не была еще совсем мертва. Но, когда девочка толкала пятками ее спину, большие груди Гали подпрыгивали, будто женщина подталкивала попку девочки вверх, пытаясь помочь ей взобраться повыше.

В конце концов Денису стало жаль девочку, и он, подойдя ближе, сдернул ножки Лены с плеч повешенной женщины. Но не успел увернуться, и получил по затылку маленькой твердой пяткой висевшей рядом Таси. Тело девушки все еще дергалось в агонии. Денис не обиделся, и, схватив за лодыжку Таси, дернул и ее за ножку вниз. И еще раз.

Рыженькая Тася задрожала в последней агонии, и Денис не обиделся, когда ему на локоть брызнули последние, капли умирающей в петле девушки. Еще он пару раз резко дернул за ножки юную Леночку. Шейные позвонки повешенной девочки он не сломал, но жить бедняжке оставалось уже не долго. Она окончательно умерла уже через полминуты.

Рената Молчанова, тоненькая, коротковолосая брюнетка, очень стеснялась, голая в руках мужчин. А они беззастенчиво лапали ее. Хватали девушку за круглую выпуклую попку, мяли пальцами ее небольшие, остроконечные грудки.
В последний момент кто-то из мужчин сунул большой палец ей сзади во влагалище. Ойкнуть девятнадцатилетняя девочка не успела. Веревка сдавила ее тонкую шейку очень быстро, и в глазах бедняжки побежали разноцветные круги. Но она все же успела.

Через пару минут по руке парня, который так и не вынул палец, плеснуло так обильно, до локтя, и он понял, что девушка кончила.
Он не вынимал палец, пока не закончились ее последние судороги. И потом он извлек палец с трудом. И по тому, как неохотно отпускало его палец влагалище мертвой девушки, он понял, что вряд ли удушенная будет ему неблагодарна.

Денис все маялся нарастающей эрекцией. Уже не стесняясь, он схватил за волосы первую попавшуюся молодую девушку, и, оттащив ее опять за кусты, воткнул ей в рот, и, пару раз надавив, к своему даже удивлению, вошел глубоко, аж до яиц.
Его большая головка с небольшим усилием проскочила прямо в горло юной Светы Травкиной. Она и сама удивилась, так как раньше с ней никогда такого не было. Крупный член парня вошел в горло гибкой, худенькой семнадцатилетней девушки, чуть не до ключиц. Она была еще девственницей. Тонкая шейка девушки напряглась, вздулась…
Непроизвольно Денис положил ладонь не ее за горло, и пальцами почувствовал свой собственный член, двигавшийся внутри. Так, держа ее за шею, Он продолжал двигать бедрами. Тоненькая шейка девочки была чуть толще его руки.
Бедняжка, обалдевшая, даже не дергалась, но дышать она теперь не могла, и глаза ее потихоньку начали вылезать из орбит. Это еще больше распалило парня, и он увеличил темп. Через минуту он кончил прямо ей в желудок.
К тому времени Света уже задыхалась и теряла сознание. Нагое тело девушки забилось в судорогах и обмякло. Она потеряла сознание. Когда Денис достал свой член изо рта бедняжки – его сперма текла и изо рта ее, и из носа.
Он принялся шлепать ее по лицу, пытаясь привести в сознание. Денис не хотел, чтобы девушка умерла раньше времени. Он лупил ее по щекам, и, наконец, Света захрипела и мучительно закашлялась, дергаясь всем телом, выплевывая сперму. Через минуту она пришла в себя.

Едва заправив член в штаны, Денис, за волосы по земле подтащил голую, хрипящую девушку к дереву, рывком поставил ее на ноги, сунул ее голову в петлю, и быстро вздернул ее, потянув повыше, к самой ветке. Потом еще дернул пару раз ее за ножки. Вывалившийся язык ее оказался длинным и тонким. Лоно повешенной бедняжки брызнуло и обильно потекло. Внутренние поверхности бедер юной Светы сразу стали мокрыми. Когда мутные пахучие струйки стекли вниз, Парень отпустил тоненькие лодыжки повешенной девочки. Но бедняжка сразу резво засучила тонкими ножками, и капли стали разлетаться широко. Денис отошел в сторону.

Теперь осталось только три.
Тридцатидвухлетняя Зинаида Сенечкина, ее тринадцатилетняя дочь Настя, и девятнадцатилетняя Люда Речкина, крепенькая, невысокая шатенка. С тонкой талией, крепкой, как орех, попой и дерзко торчащими грудками, выпирающими, будто на дрожжах. Волосы Люды были заплетены в две тугие косички.

К ветке потащили первой Зинаиду, но она взмолилась:
- Ребята, мужчины! Повесьте нас с дочкой вместе! Пожалуйста! Не хочу, чтобы девочка видела, как я буду умирать… Можно вместе, пожалуйста!!!
- Ладно, не причитай… - смилостивился Степан. – Вместе вздернем. Идите сюда.
Женщину с дочкой поставили рядом, накинули им петли. Потянули веревки. Голые тела казнимых поднялись вверх. Женщина захрипела.
- Бросай… - кивнул Денису Степан.
Голое тело Насти упало на землю. Она была еще жива, и мучительно закашлялась. А ее мама – продолжила биться н веревке, и, через несколько минут – отдала Богу душу. С обильными выделениями и вывалившимся языком.


- Ну, что, Дениска… - Сказал Степан, придавливая сапогом к земле хрипящую и кашляющую голую девочку. – Ты забери лопаты, телегу, и двигай в казарму… Мы подойдем позже. Этих двух мы кончи сами… Только таблички с телеги скинь. Мы потом развесим. Разве что хочешь какую - нибудь дохлую в зад поиметь? Это можно… Сейчас они очень покладисты… - Степан хохотнул. – И твоя оглобля теперь их не испугает… Хочешь вот эту? – Он кивнул на только что повешенную Зинаиду. – Она еще дергается, очко еще играет…
- Да нет, я пойду… - Денис закинул лопаты в телегу. – Вы развлекайтесь… Я доложу, что все в порядке.


Уже порядочно отъехав, Денис, обернувшись, увидел, что Степан, приопустив повешенную ниже, наяривает в попу уже мертвую Зинаиду Сенечкину. Да, зад ее был ужасно соблазнительным.
Похоже, женщина не была еще мертва. Денис видел, как ее голое тело дергалось и дрожало, когда Степан наслаждался ее роскошным задом. Большие, упругие груди женщины прыгали вверх очень энергично, Степан хватал их и сжимал изо всей силы.
А Максим с Пашей в это время жестко насиловали ее дочь. Тринадцатилетняя девочка, захлебывалась, задыхалась, а Максим, держа ее за уши, толкал все глубже в рот, и, похоже, горло девочки пропускало его вглубь. Паша в это время жарил девочку сзади, не обращая внимания на девственную кровь.
Что они хотели сделать, и сделали с Людой Речкиной – он уже не увидел. Видимо той досталось тоже не по - детски. Красивая девушка, возможно, она была бы и рада, если ее трахали еще до повешения. Ну, а возможно и после.

Денис доложил о выполненной работе и пошел ужинать. Он не знал, что Степан, Паша и Максим порезвились по полной. Степан вкатил литр самогона, парни немного возбудились, и, используя валявшиеся рядом козлы, с которых часто вешали женщин, - оттрахали почти всех повешенных в зад. Некоторых и неоднократно. Трупы казненных женщин и девушек были внутри еще очень горячими, но при этом – мягкими и податливыми. Сырыми, влажными и безотказными.
Там, когда при жизни невозможно было войти в судорожно сжатый анус – теперь войти было можно. И ребята этим воспользовались. Оттянулись по полной.

Но дураками они не были. Даже выпив, изнасиловав в попу трупы повешенных женщин и девушек, парни не теряли бдительности.
Скоро Максим, взяв карабин, ушел в сторону. Потом немного в сторону отошел Паша. Степан, развесив таблички на шеи голых женских трупов – тоже присел возле дерева. Но так, чтобы видеть все перед собой.

Уже через час они прихватили трех девчушек, пытавшихся подползти поближе.
Инга и Софа Степановы, одной четырнадцать, другой тринадцать лет. Дочери Марии Степановой, голый труп которой уже давно качался на ветке. И, подбившая их на это, пятнадцатилетняя Тина Митрохина, дочь повешенной сегодня Галины Митрохиной.

Трех девчушек парни раздели, скрутили, и, голых приволокли в казарму. Для бедняжек то была страшная ночь. Девочек насиловали всей казармой. Подпившие мужики воспользовались ими неоднократно.
Тринадцатилетняя Софочка умерла от потери крови, когда ее насиловали в попу двадцатый раз. Инга и Тина, многократно изнасилованные, выжили, но были совершенно измождены и обескровлены. Все девочки до этой страшной ночи были девственницами. Инге разорвали анус, и голую девочку вздернули на виселице уже полуживую. Тина выдержала все, и только она целых пятнадцать минут отчаянно отплясывала в петле. Ее повесили на проволоке, и солдаты долго смотрели на ее ужасные судороги и конвульсии.
Софочке отрезали голову, и пьяные мужики, гогоча, поочередно насаживали голову девочки на свои напряженные члены.

Утром народ увидел голые трупы всех трех, качающихся на виселице возле базара. На груди голой Тины висела дощечка с надписью: «За нарушение комендантского часа». Ребята, хоть и подпитые – не поленились затолкать во влагалища девочек и в их попки пробки из ткани. И помыть им ноги. От попы.
Чтобы текущая по ногам кровь не выдавала следствия изнасилования. Они знали, что делать, потому, что делали это не в первый раз. Трупы девочек качались не веревках с чистыми ногами. Только у Инги между ног болталась выпавшая полоска окровавленной ткани. Но у мертвой девочки кровь уже не текла, и багровый лоскут быстро засох на ветру.
Голую Софочку повесили за ноги, а ее многократно изнасилованная головка, вся перемазанная спермой, валялась рядом.

Где-то в обед к виселице пришла медсестра, Хайди, и аккуратно, ножницами, обрезала красный лоскут, свисавший из влагалища мертвой Инги. Обрезала максимально глубоко, задев уже засыхающие губки девочки. Она же поправила на груди мертвой Тины перекосившуюся табличку.
Теперь все было в порядке.

На базаре виселицу не охраняли. В поселок партизаны не сунулись бы. А дерево на околице, где голые женские трупы качались десятками, охраняли хорошо. Кроме часового - участок контролировали сразу два снайпера. И им было дано строгое указание: не убивать никого. Только ранить. Потом их брали и везли в комендатуру.



Повешенных не снимали десять дней. За это время были схвачены шесть девочек, тринадцати, пятнадцати лет, и две молодые женщины, пытавшиеся снять трупы с виселицы. Все они были публично высечены нагайкой, а потом повешены голыми на соседнем дереве.

Денис принимал участие, и всех девочек повесил сам. Бедняжки плакали и сопротивлялись, но Денис справился. Женщин повесил Степан.

Назавтра после последней казни парни привели к осине четверых пятнадцатилетних школьниц, приговоренных к повешению за мелкие провинности. Денис срезал с веток восемнадцать пожелтевших, распухших женских трупов, а ребята привезли с городской виселицы трупы сестричек Степановых и тело Тины Митрохиной.

Все трупы скинули в яму, и юные девочки целый час закапывали их, пока на месте ямы не вырос небольшой холм. Потом голых девочек заставили выкопать небольшую яму для себя. Шесть девочек и двух молодых женщин, повешенных недавно на ближайшем дереве, пока оставили висеть, в воспитательных целях.

Денис связал руки послушным девочкам, и, одну за другой, повесил их в ряд на освободившейся ветке осины. Легкие юные девочки дергались на веревках долго, как маленькие паучки. Денис успел, не спеша, выкурить две сигареты. И даже через пятнадцать минут повешенные им девочки все еще корчились в конвульсиях. Их гладкие, голенькие тела извивались и дрожали.
Денис дергал повешенных девочек за их тонюсенькие лодыжки, пытаясь удавить их, и хоть немного ускорить их мучительную смерть. Три из них после этого уже не дергались, и были, видимо, мертвы, а четвертая, Юленька Тараторкина, худенькая курчавая брюнетка, продолжала дрожать и корчиться еще несколько минут.
Денис выкурил еще одну сигарету, дожидаясь, пока она сдохнет. На всякий случай, уходя, он ткнул каждую из повешенных голых девочек штыком. Снизу, под ребра, чтобы пронзить сердце. Просто он не хотел ждать у дерева еще пол часа, пока они наверняка не сдохнут. Хоть синие языки повешенных девочек свисали убедительно, и их выпученные глаза не оставляли сомнений, Денис знал, что иногда ситуации бывают.
.

… Месяц назад, вешая шестерых юных девочек, двум из которых едва исполнилось тринадцать, он убедился, что контролировать нужно все. Не зря комендант настаивал на присутствии при казни медсестры, которая должна была констатировать смерть казненных, проверять их и, если смерть повешенной не наступала, рекомендовать дополнительные меры.
Раньше присутствие медсестры при казни бойцы считали не обязательным.
Но, когда стали вешать совсем юных девочек, ситуация изменилась.

Медицинских сестер было немного, и, как правило, они всегда были заняты. Девушки, в основном, занимались уходом за раненными бойцами. Кроме того, в комендатуре постоянно производились допросы и пытки женщин и девушек, максимальной интенсивности. Это тоже требовало немало внимания, поскольку пытаемых нужно было постоянно приводить в чувство, и следить, чтобы они не умерли в процессе допроса. В общем, присутствие медсестер при повешении соблюдалось не всегда.
Так вот, повесив шестерых девочек - подростков, Денис не привлекал медсестру. Он пришел к осине назавтра. Повешенные висели уже пол суток. И вот тогда Денис с удивлением заметил, что одна из девочек - все еще не мертва. Пять девочек были желтыми, окостеневшими, начали распухать, а шестая была розовенькая, теплая, почти горячая, хоть и не шевелилась.
Неправильно затянутая петля завернула голову бедняжки вверх, и повешенная девочка могла дышать, тем более, что весила она, наверное, не больше тридцати килограмм, и ее маленький вес не позволял петле стянуться на ее шейке окончательно.
Голая проказница притворялась мертвой. Очень старалась, видимо надеясь как-нибудь остаться в живых. Денис поразился такой живучестью. К тому же повешенная вчера вечером девочка натужно дышала, и ее маленькие грудки дрожали, вздымаясь над выступающими ребрышками.
Но мертвое тело, конечно, отличается от живого. Из промежности повешенной девочки текло так обильно, что ее голые ножки были совсем мокрыми. Усмехнувшись, Денис затушил окурок, глубоко затолкав его в маленькое влагалище девочки. От дикой боли повешенная бедняжка забилась неимоверно, вытворяя такие кульбиты, что парню пришлось отойти подальше, чтобы не получить удар ее отчаянно сучащими ножками и коленками.

Дальше мучить девочку он не стал. Просто ткнул ее штыком сзади, под лопатку. Острие вышло у повешенной девочки между грудей, и Денис еще провернул штык. Алая кровь плеснула из груди девочки, брызнула, стекая по ее гладкому животику.
Через несколько секунд бедняжка умерла. Но Денис запомнил этот случай.

Поэтому теперь, прежде, чем уйти, он затолкал горящий окурок в маленькое влагалище Юленьки. Повешенная девочка даже не шевельнулась и не вздрогнула. Решив, что теперь все повешенные девочки окончательно мертвы, Денис направился в казарму.



Он не знал, и не мог догадаться, что повешенная Юля, на самом деле, все еще была жива. Что ей стоило даже не вздрогнуть, когда ее мокрое влагалище потушило его горящую сигарету. Девочка даже не вздрогнула, терпя страшную боль.
Смышленая девочка много раз видела, как солдаты проверяли повешенных женщин, прижигая им клитор сигаретой. Она готовилась к этой боли, и смогла вытерпеть ее, даже не вздрогнув. Кром того она старалась дышать незаметно, надолго задерживая дыхание.

Денис ушел, а повешенная, но живая Юля продолжала качаться в петле. Не умирала. И прошло еще много времени.


Через пол часа к осине пришли две подружки, восемнадцатилетние Тоня и Алла. Они наблюдали за казнью из-за кустов. И они увидели, что Юлю еще можно спасти.
Девочки были внимательны, намного внимательнее палачей, и заметили, что повешенная девочка все еще была жива.

Симпатичная блондинка Тоня подлизалась к часовому, охранявшему повешенных, ее бывшему однокласснику Коле, и отвела его к кустам, где расстегнула его штаны и принялась старательно сосать его перевозбужденный член, массируя, при этом, себя между ног. Трусиков на ней не было, и через пару минут парень получил все, что хотел. И Тоня была не в обиде, два раза кончив.

А в это время Алла обрезала веревку, на которой была повешена Юля, и оттащила задыхающуюся, но живую девочку за кусты. Ей пришлось зажимать рот бедняжки рукой, потому, что голая, полуживая девочка громко хрипела и кашляла. Но распалившийся Коля, вонзаясь в тугое влагалище Тони, этого не услышал. Девушка старалась, громко стонала, кричала, и парень кончил подряд два раза. Второй раз Тоня высосала из него все капли, и начисто все облизала.
Парень был изможден, и девушка незаметно сбежала. Он не слишком огорчился, и, заправившись, продолжил исполнение своих обязанностей по охране виселицы. Пересчитывать повешенных он не стал, тем более, что на ветках осины болталось столько обрывков веревок, что в этих гирляндах можно было легко запутаться. Три, или четыре голых тела, а на том дереве еще шесть…
Он закурил и расслабился.
Потом ему это обошлось тремя сутками гауптвахты.
И это только потому, что из башни комендатуры в очень хороший бинокль все это наблюдал сам комендант. Он не видел все подробности полового акта, но срезание девочки с виселицы видел, и Аллу и Тоню запомнил хорошо.

Их арестовали уже на следующий день.
Тоню и Аллу жестоко пытали, но они не сказали ничего, так как ничего и не знали. Девушек пытали током, избивали. Перед казнью их жестоко высекли нагайкой, так, что, когда их повели вешать, и спины их, и попы, и бедра были сплошь покрыты вздувшимися красными рубцами.

Юленьку не пытали и не секли. Девочке, вместе с подружками просто предстояло быть повешенной еще раз. Ручки ей, конечно, скрутили проволокой, а на шейке еще саднил шрам от прошлого повешения.

Денис, вешая девушек, постарался затянуть петли на их шейках аккуратно и плотно. Особенно на тоненькой шейке Юленьки. Вешали их теперь на площади, на постоянной виселице.

- Дядя Денис! – Обернулась к нему Юля, когда он доставал ее волосы из-под веревки. – Теперь ты меня хорошо повесишь? Я не хочу, чтобы это было еще раз… Ой, тут больно! Шейку режет… Вот так, хорошо...
- Не бойся. – Успокаивал ее Денис. – Сейчас все будет хорошо.
Он аккуратно и тщательно затянул петли на шеях всех трех голых девушек. Спрыгнул с помоста.
- Денис! – Вдруг обернулась к нему Тоня. – А Коля здесь? Я его не вижу…
- Коля в карауле. Сейчас подойдет. Что тебе?
- Я хочу, чтобы он видел… Он… Он мне нравится…
- Да вон он идет.

Тоня чуть не расплакалась. Не издав ни звука, она пыталась посылать парню воздушные поцелуи. Юля зажмурилась, сжалась. Для нее это было уже второе повешение. Алла вела себя спокойно и отстраненно.

Денис толкнул козлы, и три девушки закачались на веревках. Перекладина виселицы сухо скрипнула.
Юленька сразу заплясала в петле, брыкаясь. Засучила голыми ножками. Девушки, хоть и не сразу, последовали ее примеру.
Три юных девичьих тела изгибались и дергались в затянувшихся петлях. Долго. Веревки душили их медленно. Поэтому языки повешенных вывалились неестественно далеко, глаза вылезли из орбит.
После десяти минут отчаянных судорог все повешенные затихли. Но на этот раз медсестра Гэбриэл проверила всех повешенных, и объявила, что все казненные мертвы.

Уже потом Денис завел дневник, втайне от немецкого начальства, куда он записывал, сколько и когда казнил женщин. Он не всегда записывал имена, фамилии казнимых. Часто он их просто не знал. Обычно он помечал только количество и место.



В преклонном возрасте, в Боливии, Денис, к тому времени уже Дон Дениссио, глава немаленького картеля, глава семьи, любил перечитывать свои старые дневники.
Сопоставлял, подсчитывал, вспоминал… Просматривал фотографии… Видео…

За три года войны он лично повесил около пятнадцати тысяч женщин, девушек и девочек. Половина из них была младше двадцати лет. Около двух тысяч казненных были младше пятнадцати лет. И участвовал в казни, то есть, лично не вешал, но был – около двадцати пяти тысяч. Это только повешенных.
Кроме того, расстреляно – около шести тысяч. Из них малолеток, до 15 лет, не менее полторы тысячи.
Населенные пункты, количество казненных. Иногда он вспоминал подробности казней, даже имена некоторых жертв. Особо острые моменты.

Дон Дениссио умер в 2010 году.
Хоронили его шесть детей, восемнадцать внуков и шесть правнуков. Семья Дона Дениссио, по сведениям Интерпола, имеет, кроме плантаций коки в Боливии и соседних странах, обладает массивом финансов в 12 миллиардов долларов во всех мировых банках.

Фото и видеоархив, принадлежащий семье, до сих пор является вожделенным для всех заинтересованных сторон.


BOR. 2018.
udavill
Posts: 255
Joined: Sun Mar 07, 2021 8:03 am
Been thanked: 14 times
Contact:

Re: Рассказы Бора

Post by udavill »

Член парня был не только длинным, больше тридцати сантиметров, но и толстым, с большой головкой, размером с крупное яблоко. Намного больше среднего мужского органа. Диаметр его напряженного ствола был больше шести сантиметров, а головка была, естественно, крупнее.
БОР красава. с таким размером юнош легко мог дрочить гильзой от трехдюймового орудия. не поленился, полез проверить - собсно снаряд от пушки ЗиС-3 длиной 38 см и 76 мм в диаметре. "расстегнул штаны" - какое расстегнул, их до колен спускать пришлось бы.
Денис не отказал ей. Поцелуй, как у влюбленных, длился больше минуты. Потом, вместе с Денисом они быстро вздернули девушку.
вот что бывает, когда пишешь, не слезая с мутной волны вдохновения. :mrgreen: :mrgreen: :mrgreen:
Post Reply